Крысы в городе

Потрясенная вероломством подруги, разрушившей все, что когда-то казалось нетленным, Лайонелла вышла на улицу.

Она брела, уныло опустив голову, и вдруг ее окликнули:

— Лина Львовна!

Она обернулась, хотя голос показался ей незнакомым. К ней шагнула яркая, одетая вызывающе модно женщина. Лиловые, аккуратно подкрашенные губы, пышная прическа, волосы блестящие, темно-каштановые, длинные стройные ноги в двухцветных колготках, дорогой белый пиджак из шелка, едва прикрывающий то, что под юбкой.

— Не узнаете? — Женщина засмеялась веселым гортанным смехом. — Неужели я так изменилась? Жанна. Жанна Марченко.

— Боже мой, Жанна!

Только теперь Лайонелла узнала ее. Несколько лет назад Жанна работала в институте уборщицей. Девушка из простой семьи, серенькая, неброская. Синий линялый халатик, короткая недорогая прическа… И вот…

— Боже мой, Жанна! Я рада тебя видеть. Вышла замуж? — Иного объяснения такому преображению Лайонелла найти не могла.

Вместо ответа прозвучал вопрос:

— Вы куда-то торопитесь?

— Вроде да,хотяв принципе — нет.

— Зайдем ко мне? Лина Львовна, я так рада вас видеть! Посидим, выпьем чаю. Здесь недалеко. В Косом переулке.

— Нет, дай я еще на тебя посмотрю.

Держа Жанну за плечи, Лайонелла внимательно оглядела се глазами соперницы. Конечно, время не прошло даром: от глаз Жанны веером разбегались мелкие морщинки, ослабевала кожа на подбородке, но в целом она выглядела конфеткой: полная грудь, тонкая талия, широкие бедра, озорные, играющие здоровым блеском глаза.

— А ты, мать, цветешь, — сказала Лайонелла с искренним восхищением, — очень за тебя рада. Как живешь? Чем занимаешься?

— Так идем ко мне?

— Идем.

— Ты спросила, чем занимаюсь? — Жанна громко засмеялась. — Не поверишь, но я сдаю внаем помещения нижнего этажа…

— Что ты имеешь в виду? — спросила Лайонелла, хотя недоумение ее наполовину, если не больше, было притворным. Тон, которым ответила Жанна, был весьма выразительным.

— То же, что и ты. — Жанна скривила губы в улыбке, сразу утратив'часть привлекательности. — Я… — Она засмеялась и вдруг с ожесточением в голосе произнесла: — Тебе назвать мое дело по-русски или по-иностранному? — и, не ожидая ответа, добавила: — По-испански это «ихо де пута», по-английски — «воо», по-русски — «б…».

— Не надо, — Лайонелла остановила ее, положив тонкие гибкие пальцы на запястье, украшенное массивным золотым браслетом.

— Я тебя испугала?

— Нисколько. — Лайонелла кривила душой. Откровение подруги потрясло ее и привело в смятение.

— Все же шокировала. Верно? Во всяком случае, личико у тебя опрокинулось. Ладно, не переживай.

Жанна жила в двухкомнатной просторной квартире с высокими потолками. В ней, должно быть, совсем недавно провели ремонт. Стены гостиной светились серебристым блеском обоев под шелк. Через открытую дверь уютной спальни были видны такие же дорогие, но только розовые обои. Туалет и ванная комната поражали великолепием итальянской сантехники. Все здесь блистало фарфором, эмалью и никелем.

— Квартира мужа? — спросила Лайонелла. Жанна засмеялась.

— Все здесь мое и только мое.

— Снимаешь?

— Купила. Произвела ремонт. Вот видишь… Невысказанный вопрос застыл в глазах Лайонеллы: неужели можно так много зарабатывать?… Жанна все поняла и сказала:

— Посидим, все расскажу.

Она быстро накрыла стол. Поставила на крахмальную скатерть бутылку французского коньяка, вазочки с розовыми ломтиками лососины, с черной и красной икрой, хрустальную ладью с бананами и апельсинами.

Лайонелла смотрела на все это, не скрывая изумления.

Хозяйка разлила коньяк по пузатым хрустальным рюмкам.

— Выпьем за встречу, согласна? Они выпили.

— Жанна, милая, откуда все это? Признайся, ты меня разыграла, верно? А сама вышла замуж за иностранца.

— Был при советской власти такой анекдот. Ехали в поезде профессор химии и священник. Пришел час обеда. Профессор достал четвертинку с водочкой, баночку селедки, черный хлеб. А поп, сидевший напротив, выставил на стол коньяк, красную и черную икру, положил балычок и семужку. «Откуда это все у вас? — спросил профессор. — Я, батюшка, известный ученый. Написал десять книг. Они переведены на иностранные языки.

Пять изобретений, два открытия. А позволить себе то, чем богаты вы, не могу». Поп налил рюмку, понюхал коньячок и спросил: «А вы, профессор, не пробовали отделиться от государства?»

— Смешно, но ничего не объясняет.

Жанна улыбнулась и снова наполнила рюмки.

— Я взяла и отделилась от государства, от лживой морали, от грабительских налогов. Выпьем за это. Они выпили.

— И все же объясни. Я что-то отупела за последнее время.

— Вспомни, чем занимались раньше парткомы? Они боролись против естественных чувств, нормальных для каждого человека.

— Что ты имеешь в виду под нормальными чувствами?

— Секс, милочка. Так вот, Линочка, в институте я была сама не своя. По натуре я женщина пылкая, страстная. И не понимаю, больше того, никогда не пойму баб, которые идут в монастырь, умерщвляют плоть. Это блажь, болезнь. А нас загоняли в монастырь скопом. Помнишь историю с Асей Морозовой? У нее был роман с молодым лаборантом. Какой шум тогда поднял партком! Любовь называли развратом. Близость — распущенностью. Нас заставляли подавлять в себе сексуальность, самое главное, чем природа одарила живые существа. Ты помнишь, у меня был муж? Чертежник из пятого отдела. Мы прожили два года, а я так и не открыла для себя чуда любви. Ведь оно в том, чтобы не сдерживать свои порывы, не ограничивать искания. Я разошлась с мужем после того, как завела любовника на стороне. Он мне открыл фантастический мир живого счастья. После этого у меня было еще два любовника… Выпьем?

Она налила по третьей рюмке.

— Так ты и не сказала, что теперь?

— Сейчас? Я профессиональная жрица любви. Можешь меня презирать, думать что угодно, но я наконец-то счастлива.

— Так ты в самом деле…

— Да, проститутка. Тебя это пугает? А я, как видишь, живая, богатая и свободная. Сама себе хозяйка. Я отделилась от государства, которое живет за счет чужого труда. Живу вот, не плачу никаких налогов. Чувств своих не скрываю. Радости — тоже…

— Но это… — Лайонелла не знала, что сказать, как сформулировать свои сомнения, причем сформулировать так, чтобы не задеть чувств Жанны, не обидеть ее. В конце концов, право каждого устраивать свою жизнь так, как ему нравится, не оглядываясь на других. — Неужели, Жанночка, тебе хорошо со всеми, с кем приходится иметь дело?

— А ты думаешь, актрисам в театрах хорошо играть каждый день одну и ту же роль? А они играют, становятся народными. Выкладываются. Деньги, матушка, презренные гроши. И профессия. Я тоже актриса. Меня вдохновляет не зрительный зал, а конкретный мужик. Дай мне школьника, я его разогрею так, что он сгорит, уверенный, что сжег меня.

Жанна открывала перед Лайонеллой мир, дотоле незнакомый и непонятный. Но он существовал, был, значит, что-то его поддерживало, что-то наполняло жизнью, позволяло сохранять обычаи, нравы, порядки, пронесенные через тысячелетия, через века… И как в любом ином мире, здесь было все — свои верхи, богатые, пряные, изысканные, была середина — неяркая, серая, и свой низ — грязный, зачуханный, дурно пахнущий. И далеко не всегда эти слои перемешивались или сообщались. Движение здесь происходило только сверху вниз. Оказавшись на дне, никто уже не мог вернуться назад в светлые дорогие салоны. Хотя в жизни все бывает. Поэтому отринуть реальность, сделать вид, что ее нет, что она не имеет права на существование лишь по той причине, что закон, написанный людьми, ее не признает, было бы глупостью, как если бы кто-то сказал, что не должны существовать папуасы, чьи обычаи нам непонятны, чье поведение кажется варварским, привычки — низменными,