Крючок для пираньи

И шарахнулся, чуть не налетев на сворачивавшую во двор машину, озарившую все вокруг сине-красными вспышками. Сбоку бухали сапоги, зажглось несколько фонарей.

— Стоять!

Справа остервенело загавкала собака, рвалась с поводка. Не раздумывая, Мазур остановился. Ничего другого не оставалось, его взяли в плотное кольцо, и прорваться удалось бы, лишь пустив в ход убойные боевые приемы, оставив за спиной не одного серьезно покалеченного, а такое он вряд ли мог себе позволить…

Заходившуюся от ярости собаку оттащили. К Мазуру протолкался кто-то, рявкнул:

— Что здесь делаешь?

— Да вот просто шел мимо… — сказал Мазур, щурясь от яркого света.

И понял, что эта сказочка не пройдет, — беглого взгляда на себя хватило, чтобы оценить, во что превратилась куртка. Как будто его долго и старательно возюкали в грязи.

Из прохода вылетел тот, которого Мазур легонько обидел. Заорал обрадованно:

— Взяли? Ну, я ему щас… Рука не гнется, так врезал, гад…

— Отставить! — рявкнул тот же голос. — Обыскать, живенько!

Мазуру ловко заломили руки, ткнули физиономией в капот милицейского уазика и проворно принялись шарить по карманам. Он покорно обмяк, поскольку глупо было бы сейчас что-то доказывать. Прижатый щекой к теплому железу, видел, как под луч фонарика подносят его документы.

— Не, я ему щас…

— Отставить, сказал! Лучше сбегай быстренько, узнай, что там у Сёмы…

— Ага, тарищ капитан!

— Все?

— Ничего больше нету.

— Ну, поднимите мне его… — распорядился невидимый за светом фонарей обладатель капитанского звания. — Так откуда такой вид? Вроде не пахнет спиртягой…

— Заблудился, — сказал Мазур. — Пока выбирался со двора, ухнул в какую-то дрянь…

— А сержанта зачем ударили?

— Я же не знал, что это сержант, — сказал Мазур. — Начался вдруг переполох, забегали, черта тут поймешь…

Из прохода вылетела собака, кольцо вокруг Мазура в одном месте разомкнулось — отскочили перед разъяренной овчаркой, а она, друг человека долбаный, кинулась так, что до Мазура долетела пена.

— Был он там, тарищ капитан! — азартно-обрадованно заорал проводник, пытаясь оттащить расходившуюся собаку и перекрикивая ее лай. — Рекс по следу, как по ниточке…

— В машину, — распорядился капитан.

Мазура чуть ли не бегом протащили по двору, затолкнули в крохотный кормовой отсек уазика, представлявший собой мини-камеру — вокруг решетки, ручки с внутренней стороны нет. Сквозь мутное стекло он видел, что стоявшая на противоположной стороне улицы машина Кацубы вдруг взревела и на хорошей скорости унеслась.

Глава двенадцатая В темнице сырой

Уазик ехал целеустремленно, нигде не задерживаясь. К Мазуру никто из троих не обращался ни разу, меж собой они тоже не разговаривали, оставалось таращиться на полутемные улицы, пользуясь редкой возможностью обозревать внешний мир из зарешеченных окошек милицейской машины.

Он не испытывал особой тревоги, полагаясь во всем на Кацубу, — профессионалы своих не бросают и в более безнадежной ситуации. Однако в глубине души было чуточку неуютно — можно за здорово живешь угодить в хитросплетение ведомственных интриг, где иногда гораздо хуже оказаться не виноватой ни в чем разменной монеткой, нежели последним душегубом…

Приехали, кажется. Машина остановилась у двери без вывески, дверцу отперли, Мазуру велели выметаться и шагать вперед без лишних фокусов. Он поднялся по трем выщербленным бетонным ступенькам и оказался в небольшой обшарпанной дежурке, где с одной стороны сидел за пультом усталый старшина, а с другой размещался «обезьянник» — клетка из толстых железных прутьев, занимавшая добрую половину помещения.

Туда Мазура запихнули без всяких церемоний, заперли, двое конвоиров, сержант и капитан, удалились куда-то в глубины здания. Капитана Мазур успел рассмотреть — в годах, худое апатичное лицо старого служаки, повидавшего все на свете и выслушавшего от клиентов все сказки, какие только может измыслить распаленное воображение.

Обилием постояльцев «телевизор» не мог похвастаться — там, кроме Мазура, куковали только двое. Один, вроде бы абсолютно трезвехонький, одетый чисто и неброско, зыркнул на Мазура, но общаться не пожелал, сидел, напряженно шевеля губами, кося глазом на каждое шевеление вокруг, — напряженный, собранный, лихорадочно думавший свою неизвестную думу. «Пожалуй, есть что-то за душой, — определил Мазур, — вон как ерзает…»

Второй, в отличном, но испачканном и заблеванном костюме и сбившемся под мышку галстуке, общаться не мог по причинам чисто технического характера — лежал на грязном полу, вольготно разметавшись навзничь, похрапывал, выдыхая лютый перегар. Время от времени он начинал беспокойно ворочаться — видимо, вот-вот должен был очухаться. Судя по плачевному состоянию физиономии, он основательно проехался левой стороной фейса по асфальту, но все уже успело подсохнуть.

Мазур опустился на узенькую скамеечку, стараясь обрести полное хладнокровие. Лежащий что-то громко, внятно забормотал. Прислушавшись, Мазур поднял брови.

Старшина, не обремененный срочными делами, вылез из-за стойки, подошел, заинтересованно склонился:

— Что он там?

— Просит Эвелину подоткнуть одеяло, а то очень уж жестко, — сказал Мазур. — По-английски просит, что характерно.

— Ну?

Пьяный забормотал громче.

— Точно тебе говорю, — сказал Мазур. — А сейчас требует у бармена еще порцию виски. Опять-таки на чистейшем английском. Звякните в гостиницу, может, ищут давно…

— Хрен моржовый, — с чувством сказал старшина. — Ни единого документика не было, подобрали ребята, когда мордой улицу натирал… Уши ему потри, а? Вдруг и в самом деле с ног где-то сбились…

Добросовестно выполнив просьбу, Мазур по собственной инициативе рявкнул пьяному в ухо на его родном языке:

— Бар закрывается, старина! Выметаться пора!

Заграничный алкаш, не открывая глаз, послал его подальше, повернулся на бок и подсунул ладони под щеку.

— А ну его, — философски махнул рукой старшина. — Проспится, в постельку захочет — как-нибудь договоримся. Он у нас и не десятый такой… А ты, выходит, по-ихнему волокешь?

— Есть немного.

— За что взяли?

— По недоразумению, — сказал Мазур.

Старшина умудренно оглядел его, покачал головой:

— По-иностранному знаешь, трезвый, но пачканный и царапанный — чего-то я в такие недоразумения плохо верю…

— Угадал, — сказал Мазур. — Шпион я, тебе первому, как родному…

— Ври, — лениво сказал старшина. — Тоже мне… Сиди уж, думай. Один уже думает, все извилины заплел…

И вернулся на свое место, перестав обращать внимание на клетку. Мазуру хотелось курить, но сигареты выгребли вместе с прочим содержимым карманов, а просить у старшины гордость не позволяла.

Минут через двадцать вернулся сержант, извлек Мазура из клетки и повел в глубь здания. Смотрел он без особой враждебности — значит, не тот, которого Мазур легонько приложил в проходе. Это хорошо, меньше сложностей…

В крохотном кабинете сидел апатичный капитан, уже снявший бушлат, — а в сторонке, у стены, скромно примостилась на шатком стуле очаровательная женщина Даша Шевчук, глядя на Мазура сквозь сигаретный дым испытующе, не без насмешки.

— Этот и есть? — спросила она почти равнодушно.