Ксеркс. Покоритель Вавилона

Видимо, эти мольбы были услышаны. Однажды, когда няня после молитвы возвращалась домой, ей встретилась незнакомая женщина, спросившая, что у нее в руках. Няня ответила, что это дитя. Женщина захотела увидеть его. Ссылаясь на запрет, няня отказалась показать личико ребенка. Однако женщина продолжала настаивать, няня согласилась и подняла покров. Незнакомка погладила лицо ребенка и сказала, что теперь девочка станет самой прекрасной женщиной Спарты.

Слова незнакомки оказались пророческими. Черты лица девочки быстро менялись, и она вскоре стала такой прелестной, как прежде была безобразной. Когда пришло время, на ней женился спартанский вельможа по имени Агет, близкий друг царя.

Царя Спарты звали Аристон. Он уже дважды был женат, его вторая жена была жива, но у него не было детей. Когда Аристон познакомился с прекрасной женой Агета, то пожелал ее для себя и начал обдумывать план достижения желанной цели. Наконец он придумал способ: предложил Агету обменяться подарками и взять любой предмет на выбор из принадлежащих царю при условии, что и Агет подарит царю все, что тот пожелает. Агет не раздумывая согласился на это предложение. Поскольку Аристон уже был женат, Агету и в голову не пришло, что предметом, который выберет царь, будет его собственная жена. Стороны скрепили это глупое соглашение торжественной клятвой, а затем сообщили друг другу, что выбрали. Агет получил что-то из драгоценностей, дорогих одеяний или позолоченного оружия, но навсегда потерял прекрасную жену. Аристон отрекся от второй жены и привел во дворец третью – хитростью добытый бесценный трофей.

Через семь или восемь месяцев родился Демарат. Один из рабов сообщил об этом Аристону, когда тот заседал в общественном трибунале. Весть удивила Аристона, и он воскликнул, что это не может быть его ребенок. Впоследствии он отрекся от своих слов и признал Демарата своим сыном. Ребенок вырос и после смерти отца унаследовал власть. Однако судьи, слышавшие, как отреагировал Аристон на известие о рождении сына, вспомнили об этом. Когда Демарат стал царем, другой наследник заявил права на престол и со временем создал сильную оппозицию. Начались раздоры; враги восторжествовали, и права Демарата были аннулированы; он бежал из страны, спасая свою жизнь. В Сузах он появился в конце правления Дария, и по его совету царь решил вопрос о преемнике в пользу Ксеркса, о чем мы рассказали в конце первой главы. Ксеркс чувствовал себя обязанным Демарату и, став царем, оставил грека при дворе и щедро вознаградил.

Демарат решил сопровождать Ксеркса в греческую экспедицию. Когда персидские военачальники с гордостью смотрели на масштабные приготовления к завоеванию враждебного государства, Демарат, находясь в центре событий, смотрел вокруг с не меньшим интересом, но с противоположными чувствами. Страна, на которую должна была обрушиться эта страшная разрушительная сила, была его родиной.

После смотра Ксеркс послал за Демаратом. Когда грек явился в крепость, царь обратился к нему так:

– Демарат, ты грек и хорошо знаешь своих соплеменников. Сегодня ты увидел мой флот и мою армию, выскажи мне свое мнение. Думаешь ли ты, что греки станут защищаться против такой силы или сразу подчинятся без сопротивления?

Поначалу Демарат пришел в замешательство. Он не знал, как ответить на поставленный вопрос, затем он спросил царя, хочет ли тот услышать прямой и честный ответ или вежливый и угодливый.

Ксеркс хотел услышать правду.

– Если таково твое желание, я скажу чистую правду. Греция – дитя бедности. Ее жители обучились мудрости и дисциплине в суровых жизненных условиях, а потому их твердость и смелость неукротимы. Они все заслуживают этой похвалы, но более всего мои соплеменники – народ Спарты. Я уверен, что спартанцы отвергнут любое предложение покориться твоей власти и будут бороться до последней возможности. Их малая численность по сравнению с твоим войском не окажет никакого влияния на их решение. Если даже вся остальная Греция подчинится тебе, оставив спартанцев одних, а они смогут выставить более тысячи воинов, то сразятся с тобой.

Ксеркс немало удивился и подумал, что неправильно понял речь Демарата.

– А ты сам, – спросил он, – посмел бы сразиться с десятью воинами? Ты правил спартанцами, а правитель наверняка стоит не меньше двух обычных воинов. Утверждая, что спартанцы могут одолеть силу, превосходящую их в десять раз, ты должен бы сам сразиться с двадцатью. Это явная нелепость. На деле такая решимость сражаться при большом неравенстве сил означает только гордыню и дерзкую самонадеянность. Но даже соотношение десять к одному или двадцать к одному ничто в сравнении с истинным неравенством, ибо мы выставим против спартанцев огромную силу, которую они не смогут победить. Я выставлю тысячу воинов против каждого из них.

Кроме того, – продолжал царь, – существует огромная разница в качестве войск. Все греки – свободные люди, а все мои воины – рабы, безропотные и покорные. Таких солдат, как мои, привычных всецело подчиняться чужой воле и живущих в постоянном страхе порки, можно заставить идти в сражение против превосходящего по численности врага, но я не верю, что на это способен свободный человек. Я не верю, что можно заставить войско греков встретиться с армией персов лицом к лицу. С какой стороны ни смотреть, твое мнение необоснованно и порождено невежеством и поразительным высокомерием.

– Царь! Я заранее знал и опасался, – отвечал Демарат, – что, высказав правду, оскорблю тебя. Я не стал бы говорить, что думаю о спартанцах, если бы ты не приказал мне быть откровенным. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в чрезмерной пристрастности к людям, которых я восхвалял; ведь они мои злейшие враги, навсегда изгнавшие меня с родной земли. А твой отец приютил и защитил меня. Искренняя благодарность за его милости побуждает меня давать оценки, благоприятствующие твоему делу.

Как ты справедливо заметил, я не буду сражаться один против двадцати или десяти воинов; даже против одного, если не возникнет крайняя необходимость. Я не говорю, что любой спартанец может успешно противостоять десяти или двадцати персам. Если в бою один на один они не превосходят других воинов, то, когда организованы в отряд, даже маленький, их превосходство не вызывает сомнений.

Если говорить о свободе как причине того, что их трудно повести в безнадежное сражение, то эту свободу нельзя считать неограниченной, похожей на свободу дикарей, где в бою каждый дерется по своей воле для собственного удовольствия. Свобода греков определяется законом. Спартанские воины – не чьи-то рабы, подгоняемые бичом, – в этом ты прав, но все они преисполнены чувства долга, который обязывает их повиноваться. Власть закона над ними гораздо сильнее, чем власть бича над твоими подданными. Кодекс чести предписывает им сохранять ряды, твердо удерживать свои позиции, сражаться или погибнуть.

Вот какова правда о них. А если мои слова кажутся тебе глупыми, в будущем я промолчу.

Я честно высказал все, что думаю, потому что ты приказал мне это сделать. Тем не менее я искренне желаю, чтобы все твои замыслы исполнились.

Опасность, которую могла бы представить маленькая армия Спарты бесчисленным войскам Ксеркса, показалась царю нелепой, и он не рассердился, услышав предупреждения Демарата, а, улыбнувшись, отпустил советника.

Оставив в крепости Дориска военный гарнизон и губернатора, Ксеркс направился вдоль северного побережья Эгейского моря. Огромные орды людей и животных, заполонившие все дороги, пожирали все съедобное, что попадалось им на пути, и выпивали все ручейки и речки. Однако провианта и воды все равно не хватало, и пришлось разделить войско на три колонны. Одна продолжала путь вдоль берега, вторая маршировала в глубине страны, а третья – между ними. Так войска могли опустошать более обширную местность. Кроме того, все мужское население этих областей, способное носить оружие, заставляли присоединяться к армии, топтавшей их земли, – армии оборванной, морально и физически ослабленной, страдающей от голода, жажды и невзгод. Этот поход, возможно, был самым гигантским преступлением против прав и счастья человека, какое только было совершено на земле.

Время от времени армия останавливалась по разным причинам; иногда – чтобы выполнить религиозные обряды, предназначенные умилостивить высшие силы земли и воздуха. Наконец, все три колонны добрались до Стримона, где должны были вновь воссоединиться, там уже был построен мост. В жертву реке принесли пять белых лошадей. Неподалеку, в месте под названием Девять Путей, Ксеркс решил принести человеческие жертвы божеству, которого персы почитали властителем земных недр. Несчастных людей, предназначенных в жертву этому божеству, закапывали живыми. По приказу Ксеркса воины схватили девять юношей и девять девушек из местных жителей и похоронили заживо!