Кто, если не ты?

— Ты упрощаешь...— начал было Игорь, но Клим не дал ему договорить: <

— Может быть... Может быть... Но только все равно — это смешно, очень смешно!... Как в оперетте...

А через три дня Клим пригласил их к себе домой.

Они застали его перед столом, заваленным ворохом газет и журналов, тут же лежал «Дипломатический словарь» Турбинина. Клим находился в страшном возбуждении: глаза его покраснели, он поминутно ерошил волосы и, поругиваясь, выискивал в груде исписанной бумаги нужные листки.

— Садитесь и слушайте,— приказал он.— Возле двери садитесь —там первый ряд партера!

Он отвернулся на мгновение, чтобы снять висевшую над плитой шумовку, и когда они увидели вновь его лицо, оно было искажено брезгливой гримасой, нижняя челюсть по-бульдожьи выпятилась вперед. Клим сделал несколько медленных шагов, исполненный высокомерной важности — и неожиданно согнулся, воровски подмигнул и расплылся в коварной улыбке: болтая кистью руки над шумовкой — вероятно, изображающий гитару или мандолину,— он затянул дребезжащим тенорком на мотив «Веселого ветра»:

Сейчас вам песню пропоет

еселый Черчилль,

Правдивый Черчилль,

Игривый Черчилль,

Про то, как мира карту с вами

Перечертим —

Иль черти Черчилля пускай возьмут...

Потом упал на одно колено и, обратясь к кому-то невидимому, заговорщически понизил голос:

Послушай, Трумэн дорогой —

План такой...

Клим по ходу действия перевоплощался то в Трумэна, то в Маршалла, то в Чан Кай-ши.

Мишка хохотал. Он едва не свалился со стула, Игорь сказал:

— Есть удачные места, но в целом — что это за жанр? Комедия? Фарс?..

— Это политический памфлет,— возразил Клим, нахмурясь.

* * *

...Хотя Клим и был убежден, что вел себя на собрании вполне принципиально, всякий раз, входя в школу, он испытывал какое-то смутное чувство вины. Он старался как можно незаметнее проскользнуть по коридору, юркнуть в дверь и забраться на свою заднюю парту. Однако в тот день, подходя к десятому классу, Клим замедлил шаг: ему почудилось, будто он слышит арию Сильвы «Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье»... Он почти прокрался к выкрашенной в белый больничный цвет двери с обшарпанным низом—и вдруг разобрал слова:

Помнишь, как ты

Обещал нам свиную тушонку,

И маргарин

Ты нам сулил,

Что не обещаньям своим, дядя Сэм, изменил?

Клим дернул ручку — и увидел толпу ребят, в центре — Мишку: закатывая глаза, он старательно пел.

«Предатель!» — метнулось в голове у Клима; вчера Мишка выпросил у него памфлет, чтобы еще раз просмотреть «дома, только дома»...

Его встретили дружным воплем: автор! Он не знал, куда деваться от смущения. Впервые после большой ссоры в обращенных к нему взглядах была не настороженная неприязнь, а веселое, восхищенное изумление,

И как-то само собой получилось, что ни у кого даже не возникло вопроса — ставить или не ставить.

Только Леонид Митрофанович сказал: лично он предпочитал бы для новогоднего вечера отрывок из классической пьесы, например, из «Горя от ума», но впрочем, что ж, он может посоветоваться с директором...

— Дохлое дело, братцы!—огорчился Витька Лихачев, когда Леонид Митрофанович вышел из класса.

— Эй, народ! Двинули все к директору! — блеснув смоляными глазками, крикнул маленький Калимулин, который, выпросив у ребят шарфы, все перемены сооружал себе нечто вроде чалмы, готовясь играть стамбулского пашу.

— К директору! — подхватил Мишка и ринулся из класса первым.

Клим пробовал отговорить — его никто не слушал. В шумной, стремительной ватаге Клим шел по коридору последним.

Алексей Константинович, сидевший за своим столом, удивленно взглянул на ребят.

— Что за делегация?

Он был невысокого роста, худощавый, с проблесками седины в волосах, и ни в осанке, ни в тоне Алексея Константиновича за первые месяцы его директорства еще не появилось той властности и неколебимости, которая — вольно или невольно — постепенно вырабатывается у всякого директора. Даже планки двух боевых орденов как-то стыдливо, жались к лацкану серенького пиджачка. И все-таки никто не решался начать разговор. Наконец Мишка, довольно неуверенно оглядев ребят, проговорил:

— Мы к вам насчет пьесы.

...Когда буйная гурьба вывалилась в коридор, Игорь сказал:

— Значит, Бугров украл лавры у Грибоедова...

Но Клим не обратил внимания на его иронию —

он был слишком счастлив. Клим ткнул сиявшего Мишку в широкую грудь:

— А все ты, скотина!

— А все ты, индивидуалист проклятый! — отвечал Мишка, в свою очередь поддав Климу кулаком в бок.

Именно таким способом они привыкли выражать свои самые глубокие и нежные чувства.

По школе прокатилось:

— Бугров написал пьесу!

— Памфлет!

— Про дядю Сэма!

— Кто это — дядя Сэм?

— Что это—памфлет?..

Десятый проснулся. Десятый взбудоражился. На уроках переписывали роли. На переменах проверяли вокальные данные. Оказывается, у Володьки Красноперова — недурной голос! А Ипатов играет на гитаре — да еще как! Санька Игонин, конечно, и родился суфлером. Как, ему во что бы то ни стало хочется попасть на сцену?.. Чудак! Суфлер — главная роль в спектакле! Ну ладно, Де Гаспери тебя устроит? Все-таки итальянский премьер... Только одна фраза? Но что поделаешь — на международных конференциях ему больше не полагается...