Кто ищет, тот всегда найдёт

Так и сделал. А не сидится. Вспомнилось, что Радомир Викентьевич как-то посоветовал воспользоваться библиотекой геологической экспедиции. Можно, решаю, и сходить, раз неймётся. Завернул драгоценную карту в рулон с графиками, заклеил от посторонних глаз и рук и, уложив на настенные рогульки, почапал добывать допзнания.

Чапать пришлось на другой край посёлка, и пока допёр, окончательно уравновесился, даже заходить расхотелось. Но — надо. Вредный характер так и караулит послабления.

Контора геологов размещалась в длинном бараке с центральным крыльцом-верандой. Внутри сквозил полутёмный коридор, по обе стороны которого виднелись двери кабинетов. В коридоре кучковались куряки и ящики с камнями. Остро пахло смесью никотина с сырой землёй. Только я настроил перископы, соображая, в какой конец податься, как подвалил парень, пошире меня в плечах, но пониже на полкумпола. Белобрысая широкая физиономия без явных отличительных примет дружелюбно глянула бледноголубыми глазами из-под едва видимых белёсых бровей.

— Привет, — произнёс он дребезжащим тенорком. — Кого ищешь? — По виду парень был старше меня.

— Здравствуйте, — отвечаю вежливо, — хочу в библиотеку попасть.

— Там, — подсказывает, — в самом конце, — и коротко машет рукой в нужном направлении. — Ты — откуда?

— Из геофизической партии.

— А-а, — протянул, улыбнувшись чему-то, любопытный. — Шпацермановский? В волейбол играешь?

Я опешил от неожиданного вопроса. В институтском общежитии мы, конечно, вечерами сражались у сетки, образуя договорные команды, и у меня кое-что получалось — рост помогал, во всяком случае, портачил не больше других. Можно ли это считать настоящей игрой?

— Если заставят, — отвечаю неопределённо, чтобы не выглядеть самонадеянным, не понимая, куда он клонит.

Парень протянул руку.

— Дмитрий. Кузнецов.

Мне ничего не оставалось, как назваться самому:

— Лопухов. Василий.

— Приходи, — говорит, — сегодня к семи в спортзал. Знаешь, где?

— Знаю, — отвечаю. Совсем недавно я от нечего делать забрёл в высокий деревянный ангар около Дворца культуры и танцплощадки, где неуклюжие ребята-мужики, обливаясь потом, тщетно пытались попасть в баскетбольное кольцо. — Приду, — обещаю, не очень надеясь на себя.

— Пошли, — взял за локоть и тянет в сторону библиотеки, — я тебя отведу. — И не ограничился этим, а поручился за меня перед хозяйкой, спросил, что мне надо, и сам выбрал подходящую литературу по типичным месторождениям региона. — Обязательно приходи, — пожал на прощанье руку и ушёл. Мне он очень понравился.

Так, наряду с геофизической, началась вторая страница моей героической биографии — спортивная, которую я переворачивал с неохотой и только благодаря фанату Дмитрию, вцепившемуся в меня клещом. В тот день вернулся к себе и сразу принял рабочее положение, поместив уставшее тело на ложе. Обложился добытой литературой и погрузился в застывший много миллионов лет назад каменный мир, надеясь выудить детали, за которые рудные тела можно зацепить геофизическими методами за ушко и вытащить на солнышко. Млею себе, забывшись в геолого-геофизической нирване, чувствую, что погружаюсь всё глубже и глубже, и чуть не пропустил первую же тренировку. Подскочил, вспомнив, аж в семь. Ходули в валенки, скелет в полушубок, череп в малахай, старые кеды в руки, трико и майка на мне всегда, и — давай бог ноги. Когда, запалившись, прибежал, человек 6–8 на площадке перекидывались между собой тремя-четырьмя мячами, отрабатывая приём. Подошёл Дмитрий в майке и трусах, хотя в зале было прохладно — я не сразу и узнал его в неглиже, корит сердито:

— Чего опаздываешь?

Ого! — думаю, кажется, я не туда попал — терпеть не могу общества с ограниченной свободой и потому огрызаюсь:

— Я, — объясняю, — привык начинать с пробежки. — Мне сейчас можно верить, я весь в мыле.

— Давай, — опять приказывает, — раздевайся.

Это я вмиг. Футболочка на мне стираная-застиранная и почему-то с каждой стиркой всё уменьшающаяся в размерах так, что рукава сейчас были по локоть, а подол и пупа не закрывал. Первоначального цвета не помню. Зато трико классное, тонкое-претонкое и в обтяжечку. Штанины со временем укоротились выше лодыжек, кое-что отчётливо выпирало, как у гусар, колени и зад стали серого цвета, а всё остальное — серо-голубого. Я его не стираю, берегу. Вышел на площадку. Все и мячи побросали, уставились, думают — мастер спорта: высокий, стройный, широкоплечий, спортивного вида, в настоящей спортивной форме. Только почему-то радуются не так. Дмитрий подошёл, советует: «Кальсоны сними, в трусах удобнее». Вздохнув, я послушался, привыкая к спортивной дисциплине.

Поставил меня перед собой, мяч кидает, я отпихнулся, а он опять, настырный такой. Так и перекидываемся, выясняя, кто что может, и вдруг он как вдарит! Кожаный пузырь ядром пролетел между моими расщеперенными ладонями и влепил в носопырку, да так, что искры из глаз посыпались и слёзы выступили.

— Не зевай, — успокаивает.

«Ах, — думаю, — ты так! И я — так-растак!» Как вмазал своим длинным рычагом, он и глазом не успел моргнуть и рук не успел подставить. Жалко, что мяч пролетел мимо морды и с таким гулом врезался в стену, что ангар зашатался.

— А ну, — подначивает, — давай ещё, — и подкидывает мяч повыше, чтобы мне было удобнее размахнуться.

«На, — думаю, разозлясь, — ещё: мне не жалко», — и пуляю в него кожаным снарядом раз за разом, а он, хотя и успевает подставить руки, но не справляется с приёмом пушечных ударов, и мячи отлетают чёрт-те куда. Выяснив, что ему со мной не тягаться, перешли на спокойную перепасовку и лёгкие удары.

— Мягче принимай, не крючь пальцы, растопырь, держи свободнее, присядь, — то и дело поучает напарник, но кого? У меня мастерский приём: мячи отскакивают от рук чисто как от стенки, правда, не всегда туда, куда надо, но зато надёжно.

Скоро перешли на отработку пасов и ударов на сетке. Здесь мне вообще равных нет. Раз за разом я вколачиваю мячи на ту сторону и даже иногда попадаю на площадку. Дмитрий злится, подсказывает, как надо. Подсказывать всегда легко, а у меня ноги пьяно дрожат, и больное колено заныло. А он всё орёт: «Выше, выше прыгай, да разогнись как следует!», а сам стоит рядом с сеткой, прохлаждаясь, и только навешивает. Тоже мне тренер нашёлся! Никогда не думал, что в моём сухом аскетическом теле столько лишней влаги. Когда разобрались по командам, я окончательно выдохся, проклиная нечаянную встречу перед библиотекой. А Дмитрий, отдохнув на мне, только-только завёлся, подставил меня под себя, опять покрикивает: «Давай!» Сначала я старался через не могу, давал, но скоро надоело. «Всё, — сознаюсь, — сдох!» Хотел на лавочку у стенки приспособиться, а он, садист, не отстаёт ни в какую. «Кидай мне», — приказывает, и мы поменялись местами.

Пас на удар у меня тоже отменный и, главное, неожиданный и для меня, и для ударника, и для противника. Любо-дорого было наблюдать, как Дмитрий, взвившись в воздух, искал мяч перед собой, а тот почему-то оказывался в сторонке, то выше, то ниже, чем надо. Уже не орёт, а хрипит, морда красная, вот заводной! Тоже взмылился, а ещё хочет. Нельзя так изгаляться над самим собой. В защите у меня получалось не хуже: мячи, которые летели дальше вытянутой руки, я вовсе игнорировал — летят и летят, когда-нибудь упадут, а те, которые хотели попасть в меня, отбивал с таким ожесточением, что они в панике улетали через сетку или далеко в сторону. Некоторые игроки красиво падали, подхватывая трудные мячи, и я один раз попробовал сдуру. Грохот был слышен на всю округу. Всё равно, что кто-то с размаху бросил охапку берёзовых дров на пол. Я, конечно, сделал вид, что это новый мастерский приём, но было адски больно и обидно, потому что и свои, и чужие радостно заржали.

Нет, решаю окончательно и бесповоротно, моему слабому организму, перегруженному нервноёмким интеллектуальным трудом, спорт противопоказан. Выжить бы после сегодняшней тренировки, и больше сюда — ни ногой! Так ухайдакиваться не для ради чего, преступно. Молодые талантливые кадры должны приносить пользу Родине, а не гробить здоровье, принадлежащее народу. Слава богу, здоровые козлы кончили бессмысленное перепихивание мяча, и слабосильным можно одеваться и бежать отсюда без оглядки. Но и одеваться невмоготу, так бы раздетым и драпанул по морозцу до умятого спортстанка. И этого не дают.

— Пойдём в душ, — зовёт мучитель.

Мне всё равно, куда идти, лишь бы не идти, но встал. Горлом кряхчу, костями трещу, плетусь за ним, не в силах противоречить. В большой душевой комнате с цементными полом и стенами сверху торчали 4 трубы с широкими жестяными дырявыми раструбами. Включили сразу все, и вся потная голая ватага влезла разом без очереди, сталкиваясь в водном тумане. Шум, подначки, смех, тесно, а хорошо. Не то, что в нашей поселковой бане.

Она у нас одна, мест на 40, а желающих влазит всегда раза в три больше. Да и то надо отстоять часовую очередь. Проблемы начинаются сразу, с раздевалки: все кабинки заполнены вдвойне, одёжа на лавках лежит, недолго и перепутать, одеваясь после помывки и выбрав, что получше. В малой комнатёнке разместилась местная знаменитость — парикмахер Вась-Василич. Знаменит он исключительным мастерством, непреодолимым пристрастием к вину — водки не пил совершенно — и феноменальной памятью на клиентов. Меня запомнил сразу и запретил появляться во второй раз, поскольку волосы мои были жёстче проволоки и тупили ценный инструмент. Приходилось каждый раз подмазываться красненьким.