Кто ищет...
Шрифт:
Итак, я падал набок, публика сделала дружное «ах!», а на лице Дины изобразилось величайшее напряжение, с которым ей пришлось сворачивать меня в сторону. Затем Дина опустошенно сбросила уставшие руки вдоль тела, как-то сразу вся сникла и погасла, и всем стало понятно, что она всю себя отдала больным, полностью исчерпавшись. И тогда кто-то из ее ближайшего окружения громко крикнул: «Амир!», хотя Дина отрицательно покачала головой, как это делают слабые, но мужественные люди, остро нуждающиеся в посторонней помощи, но щепетильно не желающие кого-то беспокоить.
Тем временем из кухни одновременно с запахом черного кофе уже выходил молодой человек с загадочным и неподвижным, как маска, лицом восточного жреца. Он подошел к Дине плывущей походкой, остановился в шаге от нее и вытянул вперед руки с растопыренными пальцами. Дина вздохнула, с трудом выпрямилась и с большим усилием сделала то же. Их ладони встретились, однако не сошлись. И в этот момент человек с лицом-маской, слегка качнувшись, как бы послал Дине невидимый мяч. Дина
Сцена, скажу я вам, была прекрасно отработана и сыграна, только так я мог ее воспринимать, с восхищением наблюдая за действиями двух безусловно способных актеров. И потому на следующий день я вновь пришел к Дине. Формально — на второй сеанс лечения, а по сути — движимый уже не столько желанием поправить свое здоровье, значительно утратив на это надежду, сколько еще раз насладиться небывалым спектаклем.
К сожалению, мне очень скоро было дано понять, что у нас с Джанелидзе разное представление о чувстве меры. Мне кажется, она допускала перебор: будучи отличной актрисой, ориентировалась на вкус массового потребителя, как это иногда делает талантливая Алла Пугачева, но никогда не позволит себе не менее талантливая Мирей Матье, если уж брать этот ряд.
Вот вам пример. Около семи часов вечера в комнату, где Дина лечит больных, входит ее муж, имя которого мы узнаем сразу, потому что Дина, не прерывая биомассаж, встречает его словами: «Тебе чего, Гия?» Гия, большой и рыжий мужчина, одетый почему-то в пижаму с закатанными рукавами, так что мы видим огромные руки, покрытые рыжими волосами, громко цокает языком, как после хорошего шашлыка, и с сильным акцентом говорит: «Дина, сделаешь перерыв?», после чего с тоской смотрит на телевизор, стоящий в углу комнаты. Продолжая массировать рукой, но и не пренебрегая ею жестикулировать, Дина громко и тоже с акцентом отвечает: «Ты что, с ума сошел?! Перерыв! Зачем тебе перерыв?!» Гия снова цокает языком и, явно сдерживая темперамент, говорит: «Понимаешь, в девятнадцать ноль-ноль полуфинал бокса. Всего на часик, а?» — «Он рехнулся! — почти кричит Дина, призывая всех нас в свидетели. — На часик! А они что будут делать?! — и обводит рукой присутствующих, затаивших дыхание перед лицом нависшей угрозы; наивные мы люди, нам и в голову не приходило, что все кончится благополучно. — Они ждут! А ему бокс надо! На целый час! Бросить их?! Да?! — И вдруг хитро улыбается, резко поменяв тональность: — Включай, пожалуйста, я тебе не мешаю. Ты будешь смотреть, я буду работать!» Тогда Гия, обращаясь уже не к Дине, а к нам, поясняет: «Если она будет работать, а я включу телевизор, он сразу перегорит!» И, снова цокнув языком, уходит с видимым огорчением, однако и с сознанием исполненного долга. Нет слов, чтобы описать наше состояние. Вы можете себе представить, какими ошалелыми глазами смотрели больные на Дину, в присутствии которой перегорают телевизоры, не выдерживая конкуренции с ее могучей энергетикой.
И хотя в разыгранную только что интермедию был откровенно заложен бездарный сюжет, наше состояние тоже объяснимо: мы и не на такое клюем, если взыскательным взором обозреть кое-что из популярной драматургии театра и кино. А тут ни Дина, ни ее супруг, ни хозяйка квартиры и телевизора Зоя Ивановна не позволили себе даже намека на фальшь, играя свои роли с таким подкупающим проникновением в «правду жизни», что незабвенный Станиславский несомненно воскликнул бы: «Верю!»
На следующий день у меня был очередной сеанс у Дины, и я уже знал, что последний. Ровно в девятнадцать ноль-ноль вошел Гия, на сей раз умирая от желания смотреть не полуфинал, а финал бокса. Все повторилось как по нотам, были и шашлык, застрявший у него в зубах, и волнующаяся за судьбу телевизора Зоя Ивановна с поджатыми губами, и картинная апелляция Дины к зрителям, и заранее запрограммированное поражение заранее не очень огорченного Гии. А я впервые подумал о том, что, кажется, и мы обманываем Дину своим преувеличенным доверием, и она, не стесняясь, откровенно дурачит нас.
Впрочем, эта мысль мелькнула больше как предположение; во всяком случае, я не нашел в себе мужества сформулировать тогда окончательное суждение о Дине Джанелидзе. Да и сейчас не нахожу, все еще осторожничая, подбирая слова, взвешивая и размышляя. Потому что, во-первых, могу и ошибаться, а во-вторых, все же упрямо не исключаю того, что все эти интермедии и «игры» в сочетании с нашим страстным желанием избавиться от болезней способствуют созданию необходимого фона, на котором, возможно, и получается медицинский эффект. А чем, скажите на милость, можно объяснить безусловное воздействие на людей шаманов, этих прыгающих, скачущих и фиглярствующих (с
точки зрения здравомыслящих) «колдунов»? Уже давно установлено, что они не только «колдовали», но лечили людей и вылечивали! Не замечать, что и Дина не пренебрегает зрителями, внешними эффектами, яркими спектаклями и прочими шаманскими приемами, нельзя, — так, может, и в ее действиях есть какой-то смысл?Другое дело — дискомфорт, иногда испытываемый людьми, находящимися в ее обществе. Меня, например, Дина просто убивала наповал, шокируя: многое из того, что делалось ею или говорилось, казалось мне или неуместным, или слишком громким, обнаженным, откровенным, особенно в тех случаях, когда в процессе лечения Дина открывала нам некоторые бытовые подробности своей жизни.
Итальянское кино!
Жестикулируя двумя руками и при этом делая массаж сидящему на табуретке пациенту, Дина могла кричать кому-нибудь из своих прихлебаев, к числу которых я отношу ее менеджеров, охранителей, советчиков, просто «сопровождающих лиц» и бог знает кого еще: «Ты молока купила? Почему нет?! Я же просила купить молока! — Потом еще громче и уж совсем скандально, как на Тишинском рынке: — Я тебе пять рублей давала? Где молоко?! Нет молока — где деньги?!» Дело, конечно, житейское и понятное: дочь Дины, девочка пяти или шести лет, целый день находящаяся тут же, в квартире, среди множества незнакомых и нездоровых людей, сама себе предоставленная и неухоженная, потому что Дина самозабвенно отдавала себя больным, вызывала у нее время от времени острые приступы жалости, нежности и любви и одновременно с этим — резкость и злость по отношению к тем, кто мог бы, сутками бездельничая в составе ее свиты, хотя бы чуточку внимания уделять ребенку, — а каково было нам присутствовать при этой сцене? И каково тому несчастному, который сидел в этот момент на табуретке посередине комнаты, с великим трудом пробившись к Дине, для которого каждое движение ее руки было «считанным», на вес золота? Нет, как хотите, я этого не понимаю.
Вот почему, сам находясь «на ковре» или в ожидании вызова на него, я часто ловил себя на мысли: бежать! Немедленно, сию секунду! Как я могу, культурный и грамотный человек, часами просиживать здесь, на что-то рассчитывая, надеясь, уповая? Стыд и срам! Позор на мою голову! Вон отсюда, долой! Карету мне, карету!
И только ноги, не слушая головы, не уносили мое больное тело из этой комнаты, и я не смел им запрещать это делать.
Но вот, представьте, вечером, уже дома, я готовлюсь ко сну, снимаю майку, и жена вдруг панически восклицает: «Что это у тебя? Ты посмотри!» Гляжу в зеркало: на моей груди отчетливо виден отпечаток всех пяти пальцев Дины — почти настоящий ожог, как минимум второй степени, с волдырями!
Ну ладно: без волдырей. И не второй степени. И, судя по всему, не ожог. Я не зря предупреждал вас, что очень уж хочется иногда рассказывать об экстрасенсах с преувеличением, раскрашивая надеждой и собственную жизнь, и жизнь слушателей. Истина, если ее восстанавливать в чистом виде, выглядит так: на моей груди были отчетливо видны отпечатки пяти Дининых ногтей, которыми она впилась в мою кожу, в эпидермис, когда я позволил себе чуть затянуть паузу, отвечая на вопрос, горячо мне от ее ладоней или не горячо. Впилась ногтями — и стало, чего уж там говорить, «теплее». Однако ногти у Дины были, по-видимому, слегка инфицированы, не вполне стерильны, потому и появилось на груди покраснение, создающее вид «отпечатка».
И тем не менее я только сейчас мирюсь с этой «истиной», уж лучше бы она была иной! Как бы всем нам желалось, чтобы огромный ожоговый волдырь величиной с Динину ладонь надолго запечатлелся на моей груди как доказательство того, что Дина действительно что-то может, и тогда бы и у вас, и у меня не иссякала надежда на исцеление!
Я выдержал три сеанса из назначенных мне семи. Я твердо решил больше не приходить, но откровенно сказать Дине об этом не посмел, малодушно наврав что-то про редакционное задание и срочную командировку. Во время последнего визита она, как нарочно, швырнула меня, словно в турецкой бане, из холодно в горячо и обратно.
Помню, сначала на табуретку села перед нею молодая женщина, которую Дина, как всегда мягко, спросила: «Что с вами?» Женщина ответила что-то шепотом, одними губами, покраснев. Дина выслушала, подумала и сказала так, что все мы, конечно, услышали: «А выделения есть?» Бедняжка залилась бордовым цветом и снова что-то пошептала, на что Дина философически заметила: «Не надо было жить, дорогая. Когда последний раз жила? Сегодня утром?»
Полный конец! Ну, подумал я, с меня хватит!
И, как на грех, вслед за несчастной Дина «взяла» меня. Когда же все осталось позади, и мы прощались, и я лепетал что-то про командировку, жена, которая куда с большим, чем я, скепсисом относилась к экстрасенсам, вдруг спросила: «Дина, если вам не трудно, проверьте, пожалуйста, у него простату!» Почему простату? Что ей взбрендило говорить о моей простате?! Позже мы, конечно, нашли причину этой нелепой просьбы. Один знакомый писатель попал к Джанелидзе именно из-за аденомы простаты, надеясь избежать грозящей операции, и много раз на неделе звонил мне домой по телефону, бесконечно варьируя одно и то же: как чувствовала себя его больная простата до диагностики, потом после нее, потом до сеанса лечения и во время, короче говоря — простата, простата, простата. Жене и село в голову, а так как она знала, что мы у Дины последний раз, то хоть и не верила в нее, а все же решила: пусть проверит простату, жалко, что ли?