Кто кого

— Из хоккеистов? — машинально спросил он.

— Включи воду, — серьезно сказала она, — и добавь пены. Надеюсь, мы не затопили соседей.

В ее облике сейчас светилась та здравомыслящая разумность, что так явно бросается в глаза у множества прагматичных людей нашего времени и так неуместна у случайных мотыльков, залетевших на губительное пламя переломной эпохи. Таких мотыльков, как она.

— Ты стала другой, — произнес Савичев. — Так я не услышал ответа на свой вопрос.

— Какой вопрос?

— Про секс с хоккеистами.

Она усмехнулась.

— Мы не можем тратить время даром, — сказала она, — его не так много. Впрочем, я тебе отвечу. Ты лучший не из хоккеистов. Ты просто лучший мужчина, который был у меня.

Он горько усмехнулся:

— А сколько их было всего?

— Много, — ответила она. — А у тебя было много женщин?

— Но с тобой не сравнится никто, — печально произнес он, — даже страшно.

— Боишься влюбиться? — спросила она.

Савичев пожал плечами и вопросительно взглянул на девушку.

— А вот этого не надо, — сказал он, и непонятно было, к чему отнести его слова: к вопросу или же к возможности, которую он сам назвал страшной, — возможности зависеть от этой непонятной, взбалмошной и, по-видимому, психически больной девушки.

Она рассмеялась и погрузила свое тело во вновь до отказа наполненную ванну.

— Лучше скажи, что ты хотела сообщить мне, — произнес Алексей. — Про кого ты говорила и при чем здесь жена твоего отца?

Юля вздохнула и, вцепившись левой рукой в бортик ванны, словно пытаясь сохранить равновесие, ответила:

— А… у меня был очередной психоз. Хотя нервы нервами, а все равно я твердо знаю, что ты не должен верить своей матери.

— Что ты несешь?

— Ага, это по принципу: «А что это ты несешь, Красная Шапочка?..» И не смотри на меня непонимающим взглядом, я выразилась, кажется, достаточно ясно.

— Я не должен верить своей матери? — медленно переспросил Савичев. — А кому я должен верить?.. Тебе, что ли?

— Это как знаешь. А твоя мать — она теперь жена моего отца. И это все, этого достаточно, чтобы…

— Да что ты мне тут лапшу на уши вешаешь, — уже вспылил Алексей, — моя мать, твой отец… Что-то я не слыхал, чтобы она снова вышла замуж.

— А ты бы у нее спросил, Алеша, — печально произнесла Юля. — Она бы что-нибудь и ответила. Ты же фактически не видел ее два года, с тех пор как играешь в местном «Кристалле».

— Замужем за твоим отцом? — неуверенно переспросил Савичев.

— Моего отца зовут Конышев Иван Всеволодович, номинально он довольно крупный бизнесмен, но в соответствующих кругах более известен как Кондор, лидер Задольской преступной группировки.

— Ты сошла с ума! — пробормотал он.

— Конечно, легче сделать такой вывод, чем поверить племяннице негодяя Воронина и впустить недоверие в отношения с собственной матерью. Ты не обязан верить мне, я просто говорю тебе: остерегись.

Савичев почти с неприязнью глянул на девушку и процедил:

— Посмотрим…

— Если Воронин еще пытается рядиться под честного бизнесмена с джентльменским набором криминальных ухваток, то все его подручные, начиная с их главарей Башкова и Нагиева, — просто убийцы. Если ты будешь мешать им, а еще хуже — моему отцу, которого я давно таковым не считаю, тебя попросту убьют, как убили Смолинцева и Костичкина.

— Но Смолинцев только ранен и лежит в больнице, — попытался протестовать Савичев.

— Значит, они убьют его в больнице. Им не нужны свидетели.

— Я не хочу тебя обидеть, Юля, но… я не знаю, как тебе верить. Ведь ты… это…

— Ну-ну, договаривай. Ведь ты наркоманка, истеричка и вообще не в себе, это ты хотел сказать? — докончила она.

— Это не так, — пытался слабо протестовать он, обнимая ее. — Я не хочу считать тебя…

— Да? И совершенно напрасно. Мало того, что у меня самой неизлечимая наркозависимость, я хотела подключить к тому же и тебя.

Вчера ночью, помнишь… я расцарапала тебе спину, а в эти свежие царапины втерла… нет, ты помнишь свои божественные ощущения?

Ведь ничего лучшего ты не знал в своей жизни.

Легкое, парящее тело, каждое движение бросает тебя в сладкое предоргазмное состояние, длящееся целую вечность и никогда не перетекающее в муку… Секс с самой красивой женщиной, которую ты когда-либо видел… сполохи наслаждения и животный, пьянящий, звонкий аромат в ноздрях.

— Зачем все это? — тихо спросил он.

— Я хотела привязать тебя к себе, Леша.

Ведь я больна, очень больна, Леша. У других это называется нимфоманией, а у меня просто помутнение рассудка, я…

— Грубо говоря, ты начинаешь сходить с ума в самом прямом смысле этого слова, когда у тебя долго нет мужчины, так? — прервал ее Савичев.

Она опустила голову:

— Если словом «долго» можно назвать сутки, то да.

— То есть ты должна постоянно… — Голос Алексея прервался, задрожав от глубокого, всеохватного ужаса.

— Отсюда все наркотики, все психозы, — сказала она, — только не считай меня похотливой сучкой, которая трахается со всем, что ни есть мужского пола. Я далека от этого.

Савичев покачал головой:

— И после всего этого ты предлагаешь мне не верить моей собственной матери на основании твоих слов?

— Бедный, бедный… — прошептала она. — Давай я лучше помою тебя, чем загружать никчемным бредом, которому ты поверишь только тогда, когда будет уже слишком поздно.

— Я не хотел обидеть тебя, — откликнулся он.

— Я знаю. Впрочем, это уже не так важно.

Я для тебя все равно отрезанный ломоть.

Она встала перед ним в полный рост, и он снова поразился ее ослепительной красоте, растрачиваемой так никчемно и ненужно.

— Пора бы выходить отсюда, — сказала она. — Время уже под вечер.

— Быть не может, — сказал Савичев. — Когда я пошел в ванную, было без четверти час.

— Значит, теперь около шести, — ответила Юля. — Да, где-то так. Думаешь, секс со мной — это дело сиюминутное, так, присунул, туда-сюда, и готово?.. Кстати, я вообще не понимаю словосочетания «заниматься любовью». Это как это? Почему не говорят — заниматься ненавистью или заниматься надеждой?