Кто вы, юкагиры
Шрифт:
Некрупных оленей некоторые охотники старались заколоть копьем в позвоночник (в этом случае туша не тонет), а крупных — лишь ранить, чтобы они сами доплыли до берега. Однако такие хитрецы, по наблюдению Матюшкина, слыли «худыми людьми». Видно, претила этике суеверного охотника подобная расчетливость!
Пока одни «ветошники» разили оленей в воде, другие перехватывали плывшие по реке туши. Охотники, ожидавшие подхода оленей на левом берегу Анадыря, стремились заколоть как можно больше оленей, бежавших к воде.
Но вот последние из оставшихся в живых оленей переправились на правый берег и умчались от своих преследователей. Охоте — конец…
Если лагерь охотников находился
Юкагирские лук и стрелы
Юкагирская пальма — охотничий нож-топор
Начиналась прозаическая, но полная глубокого значения работа — потрошение туш, сдирание шкур, разделка мяса, его вяление. Жилы со спины и с «задних голяшек» оленя сушили и сучили из них нитки, а также делали веревки, лески для удочек; из ниток плели сети и «ставы» к неводам. Оленьи шкуры и ровдуга[33] шли на пошив одежды и обуви.
К западу от Колымы поколки диких оленей «на плавях» были меньше распространены, что объясняется, видимо, большей освоенностью Западной тундры, а также отсутствием там крупных рек, текущих в широтном направлении. На нижней Индигирке «при хорошем набеге зверя» отдельные хозяйства юкагиров и ламутов в начале XX в. добывали обычно не более 30–40 оленей.
Здесь получил распространение чисто тунгусский способ охоты на диких оленей — с помощью обученного домашнего оленя-манщика.
В Устьянском районе Якутии еще недавно бытовало предание о юкагире Микиндьэ, который жил возле моря и, вооруженный пальмой, луком и стрелами, ловко добывал «диких» оленей именно таким способом. Микиндьэ передвигался верхом на учуге[34].
М. М. Геденштром, путешествовавший по северным берегам Якутии в начале XIX в., писал, что на нижней Яне один «юкагирский князек» (Барабанский) убивал оленей «посредством приученного к такому промыслу домашнего оленя, который неприметным образом приближался к табуну диких оленей и закрывал собою хозяина»{67}. Может быть, это и был Микиндьэ?
Манщик отвлекал диких оленей от стада и подводил на расстояние выстрела к охотнику. На эту роль отбирали домашних оленей темно-серой масти, походивших на своих диких собратьев.
Дрессировка манщика требовала немалых сил и терпения. Привязывая голову оленя к передним ногам, дрессировщик добивался того, чтобы олень рыл снег даже там, где заведомо не было никакого корма. Охотник держал манщика (а иногда и двух) на ремне или веревке, свитой из конского волоса. Длина веревки могла достигать 200 м.
Исключительно высокую оценку способностям оленя-манщика давал А. Аргентов: «Завидев дикого оленя, манщик тотчас бежит к нему навстречу, бросается назад, мечется в сторону, останавливается, бьет копытами землю, ложится, вскакивает, щиплет мох и продолжает свои проделки до тех пор, покуда не засвистит пуля
зверолова»{68}. Если олень-манщик обладал даже половиной описанных достоинств, то и тогда он являлся незаменимым помощником охотника. Но столь «высококвалифицированные» манщики были большой редкостью и чрезвычайно ценились.Анюйские юкагиры и ламуты весной практиковали добычу диких оленей в загонах из ременных сетей. Обнаружив большое стадо, охотники огораживали сетью близлежащий холм, поросший деревьями, и гнали оленей в ловушку, оставив в ней узкий проход. В ширину такая сеть достигала примерно 2 м, а в длину — 2 км (ширина ячеи была около 30 см). Она составлялась из нескольких сетей, принадлежавших отдельным охотникам. Таким способом еще в начале XIX в. удавалось добывать больше сотни оленей за один раз.
Промысел диких оленей и сейчас существует в Северной Якутии, хотя и не в таких масштабах, как прежде. В 1971–1972 гг. местные оленеводческие совхозы получили плановое задание на отстрел нескольких тысяч диких оленей. Это стало возможным благодаря прекращению хищнического промысла «на плаву», запрещенного в 1934 г.
Юкагирский нож с ножнами
На побережье Ледовитого океана в XVIII–XIX вв. был широко распространен промысел диких гусей и уток, которые в период линьки становятся легкой добычей охотника.
«Быстрота и проворство, с какими туземцы преследуют разбегающихся в разные стороны гусей, беспрерывно действуя палкой по всем направлениям, заслуживают удивления, — писал Матюшкин, лично участвовавший в такой охоте. — Вообще гусиная охота представляет оригинальную и необыкновенную картину, несколько напоминающую поколку оленей в воде»{69}. Правда, самому Матюшкину удалось убить палкой лишь одного гуся…
Оседлые жители нижней Колымы — безоленные юкагиры (переселившиеся туда в свое время с Анадыря чуванцы и ходынцы), а также русские старожилы — запасались гусями и утками на озере Сен-Кель, расположенном в Западной тундре. На берегу озера они устраивали загон, переходящий в длинный коридор. Коридор вел к соседнему озеру и, круто обрываясь, заканчивался круглой площадкой, огороженной кольями с наброшенными на них сетями.
К началу промысла гуси уже успевали подкормиться и набрать жиру, но их маховые крылья еще не отрастали настолько, чтобы птицы могли улететь.
Гуси хитры и осторожны. Поэтому охотники были постоянно начеку, особенно ночью. Костров не разводили, разговаривали шепотом. И все-таки, несмотря на принятые меры, птицы нередко успевали заподозрить неладное. Если охотники бездействовали, ночью все «стадо» выходило на берег и в совершенном безмолвии удирало через кустарники к ближайшему соседнему озеру.
Начиная отлов гусей, охотники разбивались на три группы: одни направлялись в загон, другие занимали позиции вне его, третьи отплывали на середину озера. Заметив эти приготовления, птицы сбивались в большую стаю, и охотники в лодках мало-помалу гнали ее к тому берегу, где находился замаскированный ветвями загон. Попав в него, гуси устремлялись по коридору к соседнему озеру, но оказывались в ловушке, буквально падая в нее…
«Сторожа», дежурившие с внешней стороны загона, вооруженные длинными тонкими палками, в случае надобности, точно кегли, метали их в убегающих птиц, одним ударом сбивая сразу двух или трех.