Куда исчез Гитлер, или Военные тайны ХХ века
Шрифт:
Помнишь, у Островского: «Живу день, живу два, а на третий думаю: а не удавиться ли?» Зачем нам все это? За что, господи? Отольется еще кровавыми слезами.
У Варенникова мы бываем довольно часто. Он тоже собирает журналистскую братию для информации и инструктажа. Однако по форме это, скорее, интеллигентные беседы с картами на стене, с документами в руках, с участием его помощников и военных аппаратчиков. По внешнему впечатлению Валентин Иванович почти западный дипломат, только в форме советского большезвездочного генерала. Все его окружение что-то строчит в блокнотах с озабоченным видом. Все, как говорится, чинно и благородно, словно в кабинете Министерства обороны рядом с Кремлем. И когда мы, журналисты, распаляемся и начинаем шипеть от этой постоянной недосказанности, вранья, когда желаемое выдается за действительное, когда же наконец правду будем говорить людям, все равно ведь от западных радиостанций многое знают – нам в ответ, не повышая тона и почти не раздражаясь: еще не пришло время, вы и так много себе позволяете, не надо зря волновать народ. Плюемся, отводим душу меж собой,
У нас тут поговорка появилась: ты меня Родиной не пугай. Еще как пугают. Разве уменьшилось хождение человека по мукам? Мы коленопреклоненные перед властями, перед послом. «Если бы не дырка в роте – жили бы в злоте». А с другой стороны, кто же услышит нас, кто опубликует? Не найдется таких. Внутренняя несвобода все заливает ядом. Хочу домой. Все хотят. Дорогой ценой мы оплатим это умолчание. Мы еще долго не вернемся отсюда даже после отъезда. При нынешних правителях, которые и несут за все ответственность, никому не нужна правда о том, что здесь происходит. Никого не проймешь, и никто не станет рисковать. Ни на родном телевидении, ни в прессе. Глядишь, потом еще тебя и обвинят во всем.
Когда думаю о себе, что бывает редко, вспоминаю глупые стишки: маленькая рыбка жареный карась, где твоя улыбка, что была вчерась? Тошно, противно… И все же: Это лучше, чем чума и скарлатина, Это лучше, чем холера и склероз, Это лучше, чем вино из нафталина, Это лучше, чем попасть под паровоз. За сим обнимаю тебя. «Хубасти-четурасти» – так афганцы спрашивают о жизни. Отпиши. Твоя верная подруга Ада.
Кабул
Здравствуй, Нюся!
Ты просишь: расскажи про свою жизнь в Афганистане. Ну, что тебе рассказать – жизнь из окна: дома, посольства, машины, из иллюминатора вертолета, люка БТРа. А еще вокруг все говорят о смерти. Как у Бунина: «живем в оргии смерти». Все же официальные речи как у нас: о «светлом будущем», которое должно вот-вот появиться из этого кошмара. Каждый день смотрим «революционно-демократическую» драму. Она разворачивается на глазах. Актеры подчас меняются, но режиссеры все те же – «шурави», советские. Пьеса явно затянулась.
Кому от нашего пришествия сюда стало лучше? Я таких не знаю. Всем только хуже. Афганцы пропитаны ненавистью 20 завоевательных войн в своей истории. Сейчас – 21-я. Она в генах, а потому русских сейчас ненавидят все поголовно. А ведь когда-то любили. Мы всегда были добрыми соседями. Даже во Вторую мировую войну, когда немцы всячески пытались перетянуть Афганистан на свою сторону, им это не удалось. Дружественная страна помогала снабжению нашей армии овчинными полушубками, орехами, сухофруктами. И вот мы стали оккупантами. Мы принесли сюда гражданскую войну, в которой воюем на одной прокабульской стороне, а вернее за нее против всего народа. Зачем? Чего достигли? Только одного: для афганцев теперь красная звезда означает то же, что для нас когда-то паучья фашистская свастика. Она – символ порабощения.
Что значит «истеклаль», знает каждый афганец. Они произносят это слово, зло прищуря глаза. «Истеклаль» – независимость. Это слово – молитва.
Правду об Афганистане ни в репортажах, ни в статьях говорить не дают. Ее совсем немного даже в секретных донесениях множества ведомств в Москву. Да, и какая она, эта правда? У афганцев, которые прикрыты нами, нашим оружием, нашими жертвами, нашими деньгами, – она одна, у тех, кого здесь называют «душманами» (врагами), – совсем другая.
Кажется, бесконечно долго мы здесь. Сменилось несколько поколений призывов наших мальчиков-солдат, по второму, а то и по третьему «заезду» насчитывают офицеры. Еще в школах и военных училищах им вдалбливали: американцы хотели поработить Афганистан, приблизиться вплотную со своими военными базами к «мягкому подбрюшью» нашей страны, к южным границам СССР. А мы, советские люди, не дали им осуществить эти планы. Ложь обволакивает душу. И мальчики прибывают сюда на защиту южных рубежей Родины, а потом, когда начинают что-то понимать, война уже успевает заразить их ненавистью и жаждой мщения: или ты, или тебя. И стреляют. В кого, почему? А хрен его знает. Приказали. А потом цинковый гроб матери: «погиб, выполняя долг». Какой? Перед кем? Долг может быть перед родителями, перед Родиной, перед своим народом. А что за долг выполняется здесь? Придумали ему название: «интернациональный».
А для афганцев мы не только «гяуры», шакалы, которых нужно уничтожать, но еще и дураки, засыпающие эту землю деньгами, заливающие ее кровью своих солдат.
Афганистан для нас остается загадкой, хотя много знаменитых русских востоковедов изучали его, делали лучшие в мире переводы Корана, проникали в недра истории. Англичане называли Афганистан «осиным гнездом Азии» со столицей в Кабуле, в одном из древнейших городов, который так и остался большим кишлаком. Его никогда не называли жемчужиной Востока, как скажем, Герат. Купила недавно в антикварной лавке бусы, которые после суточного «купания» в мыльной пене стали синими-пресиними. Знаменитое Гератское стекло. Из этого города на западе теперешнего Афганистана родом два великих поэта: Алишер Навои и Абдурахман Джани. И могилы их здесь. Предания говорят, что в день похорон Джани его тело несли потомки самого Тимура, а Навои целый год носил траур по своему учителю.
Кабул не был ни отцом, ни матерью городов, но всегда занимал особое место, как перекресток всех дорог.
Великий Шелковый путь проходил через эти земли. Он связывал Китай на востоке, Индию на юге, Рим на западе. Сюда пригоняли на продажу стада коней и быков, отары овец, привозили шелковые ткани и нитки, драгоценные камни, пряности, лекарственные растения. Кстати, и здесь их произрастает великое множество, в том числе и те, что стали бедой нашего времени. Вдоль равнинных мутных рек, в субтропических долинах цветут необъятные поля опиумного мака.Я уже писала, что Кабул – это огромная чаша. К ее дну уступами сбегают кривые улочки с крутых горных склонов. Дома, рассыпавшиеся по ним, сплошь глинобитные. Построены они таким образом, что крыши нижних служат двориками для верхних. На улицы выходят глухие высокие стены – дувалы. И только сверху можно увидеть, что за ними: есть летние помещения, кухни, террасы, балкончики, обязательно чаман (садик) с цветами, фруктовыми деревьями, верхний навес, где вечером можно попить чаю в прохладе, если она вообще здесь бывает. Все это, конечно, у тех, кто побогаче. У всех афганских строений обязательно тяжелые верхние перекрытия, чтобы защищать жилище от перегрева. Традиционный строительный материал из глины с соломой имеет мощную тепловую изоляцию. Никто никогда не занимался архитектурой и благоустройством города (хочется взять это слово в кавычки), если, конечно, не считать королевских дворцов, правительственных зданий, усыпальниц и мечетей, которых в Кабуле больше пятисот. Город веками застраивался стихийно. Единственную плановую строительную операцию произвел когда-то король, проведя карандашом прямую линию через квартал трущоб и повелев прорубить здесь прямой и широкий проспект. Его назвали Майванд. Есть такое местечко на юго-западе страны, где был разгромлен английский экспедиционный корпус. Интересно, как назовут здесь улицы после нашего ухода.
Майванд застроен двух– и трехэтажными домами с колоритнейшими лавочками-дуканами кабульских ремесленников. Типично восточная улица-базар. Это и было единственное осознанное вмешательство в застройку города. С нашим кинооператором Алексеем Бабаджаном, который обретается в Кабуле уже больше года и все знает, мы ездили, вопреки запретам, покупать казаны для плова. Они делаются из меди прямо на глазах покупателей. Самые разные: от маленьких килограмма на три-четыре до огромных, поднять которые под силу лишь нескольким мужикам. Продают казаны на вес. Чистая медь, все-таки – не хухры-мухры. Глядела на эти огромные «кастрюли» и гадала, на сколько же человек в них можно приготовить плов? Разве что на дворцовый прием. Мне объяснили, что афганская семья велика: до 400 – 500 человек. Это те, кто приходит на праздники и свадьбы без приглашения. Все они кровно связаны со своим племенем, со своим кланом. И очень боятся быть изгнанным из него. Такое, конечно, случается, но очень редко. Каждый из членов семьи беспрекословно сделает то, что скажет старейшина. Не успеет кто-либо из клана занять начальственное кресло, пусть даже самое ничтожное, как вокруг него устраивается бесчисленная родня, для каждого находится теплое местечко и денежки. Кто при дверях, кто при метле, а кто и при чайниках и казанах. На наш взгляд, страна бездельников. Нет ни одного партийного руководителя или члена правительства, который бы не имел через подставных родственников нескольких дуканов или не был бы крупным землевладельцем. Все получают мзду. Всем несут и везут. Афганцы говорят, что, если человек не берет взятки, его не будут уважать. За что, если он сам себя не уважает?
Когда поздно вечером в городе загорается электрический свет, если только не взорвали очередную опору линии электропередачи, все эти домики, разбросанные по склонам, словно огромный раскрытый веер, изукрашенный и сверкающий драгоценными камнями. Вот только вниз с этой красоты стекают все нечистоты. Стоят во двориках ширмы-туалеты, в которые из-за грязи войти невозможно, а из них все льется на городские улицы и в так называемые арыки. У афганцев туалет – это «тошноб». Ничего, да? Если бы не солнце, которое днем все высушивает и выжигает по пути, впору кричать «караул». Впрочем, и так удовольствия хватает.
Вообще, афганцы в каких-то вещах поразительно дикие, а в каких-то наивны и искренни, как дети, без лишних условностей. Мужики ходят в широченных штанах, которые подвязывают на веревку. Между штанин – прорезь. Приспичит – присаживается прямо на улице лицом к стене либо на набережной лицом к реке, и все дела. Говорят, что наш министр обороны маршал Соколов в сердцах как-то сказал: афганцы должны быть нам благодарны хотя бы за то, что мы их ссать стоя научили. Имелись в виду те, кто учился у нас, сотрудничает с нами, живет в построенных нами многоквартирных панельных домах. Ты не поверишь, но в Афганистане, даже в столице, нет ни централизованного отопления, ни водопровода, ни канализации. Так что зимой придется топить печи: либо буржуйки, либо дизельные. Это, конечно, усложнит и без того нелегкий быт. Спим по-прежнему на полу – мебель еще не купили. Родное Гостелерадио не переводит денег. На шторы денег тоже нет. Приспособили на окна какие-то тряпки, а то совсем хана: вся жизнь наружу, особенно когда зажигаешь свет. Опасно это, ведь живем среди душманов. Так что, если надо будет укокошить – дело несложное. Да и окна открываем от духоты в спальне на втором этаже, где спим, и внизу: в кабинете и в кухне. А лазают они бесшумно, как кошки. Вонзить нож – секундное дело, а еще проще заставить какого-нибудь мальчишку бросить в окно гранату. Телефона пока тоже нет. Дом был снят прямо перед нашим приездом. А протянуть провода здесь целая проблема. Через многое придется пройти, дать не в одну лапу, тогда, может, звоночек и зазвонит. Так что, храни нас Бог. А ведь и свечку здесь поставить негде. Церквей, сама понимаешь, нет. Помолись за нас!