Куда кого посеяла жизнь. Том III. Воспоминания

Неудачное, прямо скажем, получилось у Карпова хобби. Он увлеченно сделал аппарат, затем еще более увлеченно запустил его в работу, а дальше увлечение столкнулось с необходимостью выбора. Он задумался: если запускать аппарат для себя, то тогда никакого здоровья не хватит, а если привлечь интерес окружающей рабочей среды, которой в Орске полгорода и которая за стакан водки растащит любой завод, любое производство, то тогда дело пойдет. И Федор выбрал второй путь.

И количеством, и качеством продукции своего спиртового цеха он привлек довольно приличную, по меркам заводского поселка, армию любителей выпить, у которых «хобби» было примитивно-простым – похитить с завода заказанную Федором деталь, инструмент или запасную часть и обменять у него же на водку. Карпов знал толк в дефиците, и барахло не принимал. К нему стекалось за бесценок все новое, хромированное, никелированное и кому-то необходимое. Обороты росли, а так как коллекционировать ворованное он не собирался, надо было выходить на рынок и, конечно же, не на орский, где все изделия были известны. Надо было находить сбыт вне города. Врожденная жадность не позволяла привлекать и к рекламе, и к реализации посторонних. И он решил все это делать сам

Поручив сыновьям производство спиртного и обменные операции, Федор занялся коммивояжерством, то есть развозил и предлагал всякую всячину, договаривался о поставках в объеме и ассортименте, а потом уже реализовал все заказанное. В основном он имел дело с колхозами-совхозами соседнего Казахстана и, надо сказать, оказывал им довольно ощутимую помощь, так как хорошие изделия по сантехнике, некоторые инструменты были недоступны сельским жителям в свободной продаже.

Вот тогда мы его и узнали. Он пришел и предложил свой «товар». Из-за острой нужды в нем – мы согласились. И несколько лет поддерживали с ним обменные связи. Приезжал он к нам не часто, всегда по субботам, на автобусе или на машине с сыном, привозил десятка два-три вентилей, кранов, резцов и другие мелочи. Мы с инженером их проверяли, составляли акты на приход, передавали в склад, а Карпову, исходя из пересчета, отпускали мясо, иногда зерно и т. п.

Мы, в принципе, брали то, что нам было крайне необходимо, а отдавали то, что было в избытке, то есть обе стороны- оставались довольны. Но я в этой были хотел показать совсем другое – саму суть трансформации человеческих увлечений, поведать о том, как мастеровой человек, потомственный рабочий, через свое первичное хобби, втянулся совсем в другую жизнь. В нем проснулась доселе неизвестная ни окружению, ни ему самому, врожденная смекалка, переро-дившаяся в корысть на благоприятной почве всеобщей бесконтрольности, вседозволенности и безнаказанности.

Он поднялся на несколько ступеней выше даже в своих глазах и уже смотрел на город, как на свою вотчину. Перестал принимать мелких воришек-несунов, а начал искать, где что плохо лежит в целом по городу. Больше не носил в сумке вентиля, а предлагал уже что-то объемное. Я сперва не придавал значения слухам из других колхозов, что Федор то-то и то-то привез к ним, то какой-то вагон, то троллейбус и т. п. Но когда к нам в колхоз инженер привез от Карпова огромную цистерну с остатками какой-то жидкости, и ее начали за селом разрезать на части, потравив телят, кур и вообще всю живность в ближайших дворах, я понял, что Федор начал нашими руками – не красть, нет, а просто брать все, что бесхозно лежит, где угодно, даже на подсобных территориях заводов. Еще понял, что с такими обменными операциями мы скоро потеряем авторитет и поссоримся с городскими властями Орска.

Надо было найти повод для разрыва. И он подвернулся, даже с неожиданной стороны. Приезжает как-то Федор, уже без мелочей, и говорит: «Есть новый двухосный прицеп, за триста рублей, если хотите – берите».

Меня как осенило. «Стой, – думаю, – на выезде из города у предпоследнего дома улицы, выходящей к старому переезду через реку Орь, несколько месяцев стоит новый прицеп, без переднего правого колеса, камень под передний мост подложен. Не об этом ли прицепе идет речь?».

Несколько раз проезжая мимо, удивлялся, почему хозяин уже год его не забирает. Если воры смотрят, где что плохо лежит, чтобы украсть, то я, как бухгалтер, смотрю, где что плохо лежит,чтобы положить на нужное место.

Чувствую, Карпов именно этот прицеп имеет ввиду. Пообещал поговорить с председателем на эту тему, и мы расстались. Дело было в воскресенье. В понедельник пригласил с утра заведующего гаражом и сказал: «Если машина идет в Орск, то хорошо, а если нет – пошли специально. Возьми с собой запасное колесо от ГАЗ—51, увидишь прицеп на окраине города, поставишь колесо и притянешь прицеп в гараж. Найдется хозяин – отдадим, а если кто-то из целинных совхозов колесо пробил и бросил, то добро пригодится нам».

В тот же день прицеп был в колхозе. А Карпов больше у нас не появился. Когда он увидел, что прицеп исчез, интуитивно понял, кто его прибрал к рукам.

Больше я Федора не видел, но слышал, что взбунтовавшиеся мелкие «поставщики», из-за его противности, то ли дом подожгли, то ли по-другому «нейтрализовали» его, но «обменного» пункта не стало.

Как видите, не всегда трансформация духовного увлечения в более прозаическое, материальное, проходит удачно. Здесь важно вовремя остановится и не переступить ту грань, которая отделяет добро от зла, увлечение от преступления.

ОЧЕРЕДЬ

Слово-то какое в русском языке – «пулеметно-убивающее», его так и хочется произносить в растяжку, длинно: о-че-ре-дь. Наверное, потому, что у нас всегда очереди были длинными и долгими, хоть за хлебом, хоть за водкой, хоть за автомобилем или стиральной машиной. Не могли мы без очереди.

И все было у нас не так, как у людей. В других странах очереди только на биржах труда были, за всем остальным чего им было стоять: все, что необходимо, можно купить, где угодно и сколько угодно, были бы деньги. Поэтому там люди и стояли в очередь за работой, чтобы заработать деньги – других проблем в этом направлении у них не было. У нас, повторяю, наоборот, проще всего было устроиться на работу, а уж как кто работал и что производил, не столь важно.

Зарплату получали, даже гарантированную, как в нашем несчастном сельском хозяйстве, а купить на нее было нечего. Не стыковались два основных экономических понятия – зарплата и производство, точнее производительность.

За свою жизнь в каких только очередях мне не довелось стоять! От хлебных всенощных в голодные сороковые, до автомобильных в семидесятые-восьмидесятые. Дела «очередные» доходили иногда до откровенного идиотизма или просто необъяснимого маразма. Очередь, к примеру, на автомобили, курировал райком партии, на уровне первых лиц.

Вот я, работник аппарата районного звена, добросовестно отработавший на разных участках 25—30 лет, стою в районной очереди на автомобиль, и чем дольше стою, тем дальше отодвигается моя очередь. Раз в четыре-пять лет пытаюсь напомнить тем, кто распределяет, что, мол, пора и на меня внимание обратить. А в ответ всегда стандартное: «А что скажут люди?» А те «люди» уже по три машины поменяли, и ничего, никакая совесть их не мучает. А меня мучает от того, что я такой несознательный. Потом опять три-четыре года проходит, снова обращаюсь, и опять меня стыдят за несознательность.

В общем, перестоял я много очередей, как и все другие наши несчастные люди. И за сахаром, и за пивом-водкой, и за чем угодно, так как у нас всегда чего-то не хватало. По этому поводу один старик-казах как-то в разговоре очень мудрую фактуру выдал. «Эх, – говорит, – неромно живом, шай есть, сахар нету, сахар есть, шай нету, а вот брат мине ромно живет – ни сахара, ни шая нету!»

К сожалению, мы сейчас уже близки именно к такому уровню жизни. И очередей поубавилось. Все можно купить, те же автомобили, бери – не хочу, вернее не могу, так как все есть, да чужое, а деньги нужны наши, а их как раз и нет, по разным причинам.