Кукла. Московская фантасмагория

– Какой? – в свою очередь, не понял я.

– Трёхчасовой! Они ночами, по часам, ездят.

– Это как?

– Ну, как – как. В три часа приходит трёхчасовой. Чего тут непонятно?

– Ну да, – я кивнул.

– Сел я и поехал, – продолжал после некоторой паузы мужик.

– Куда?

Мужик негромко рассмеялся. Смех его был задумчивый, как смех человека, который, припомнив что-то смешное, начал было смеяться, но потом в голову пришла другая, совсем несмешная мысль. Смех ещё по инерции продолжается, хотя человеку уже не смешно.

– Трамвай завернул вон за тот угол, – мужик махнул рукой. Я посмотрел. Трамвайные пути разделялись. Прямо шли пути, и за угол большого дома поворачивали тоже пути.

Мужик продолжал:

– Только мы свернули, и такой снег повалил! Я такого снега в Москве, сколько живу, не видел. Как у нас в селе – белый, крупный и валит, валит, валит. Стена снега и при этом – полная тишина.

Трамвай остановился. Я вышел. Ничего не узнаю. Какое-то поле и валит снег. И тут я слышу смех. Знакомый смех. И вижу свою бабу. Ну, я тут опупел. Она молодая, какой я её брал. Проходит поодаль меня и смеётся. Я вытаращил глазищи и слова сказать не могу. А она остановилась напротив и улыбается. Губищами блудливыми смотрит в мои глаза. И совсем голая! Я подхожу ближе.

Она не отходит, только улыбаться перестала и ладошкой правое плечо закрывает.

–Ты чего там закрываешь?– спрашиваю я.

Она молчит. А в глазах страх. «Ты, Коля,– говорит она мне, – уже седой, седой!» – «Ты чего там прячешь», – начинаю кричать я. – «Ты старый!» – кричит она и хочет убежать. Я хватаю её за руку и вижу, что на плече три синих подтека. «Что это такое?» – она плачет и говорит: «Это Мишка ко мне приставал…» – «Какой Мишка?» – ору я.

Она вырывается и убегает. Я бегу за ней по полю. Её нет уже нигде. Я падаю в сугроб, поднимаюсь и снова бегу. И тут лбом упираюсь в стоящий трамвай. Двери открыты. Я вхожу, и трамвай везёт меня назад. Покатался, значит, – закончил рассказ мужик.

– Всё тебе приснилось, – говорю я.

– Пьян был и даже, может, приснилось. Ожгла кипятком плечо она. Как-то умудрилась из чайника плеснуть на себя. Тогда я поверил, что ожглась моя Лиза. А вот сон мне всё открыл. Засосы там были, понимаешь! Вот кипяток и понадобился. От кого были те засосы, я не знаю. А Мишка был наш деревенский мент. Я замечал, как он заглядывался на мою бабу.

Видишь, прошло двадцать лет… А тут этот трамвай подъехал, – мужик допил пиво. Он поднялся и, подойдя к урне, опустил в неё пустую бутылку. – Пошёл я спать.

– Спокойной ночи, – сказал я.

Мужик посмотрел на меня, а потом вдоль улицы. – Сегодня трёхчасового еще не было. Должно быть, опаздывает. Жди.

5.

Было тихо. Я допил коньяк.

«Смогу ли я со скамейки зашвырнуть бутылку в урну?» – стала развлекать меня пустая мысль.

Урна находилась в двух метрах. Я прицелился и метнул бутылку. Бутылка ударилась о широкую горловину металлической урны. На мгновение поколебалась – куда лететь дальше, в глубину урны или на асфальт?

А я, наблюдая бутылочную вибрацию, стал загадывать желание: «Пусть на асфальт и пусть даже вдребезги, но только не в вонючую урну, то…»

Что я хотел загадать – этого я сформулировать не успел. С глухим громыханием утонула пустая коньячная фляжка в недра урны.

Бутылочка звякнула, и показался трамвай. Он ехал медленно. Ярко горел верхний фонарь. Фонарь шарил по сторонам улицы. Несколько раз его луч скользнул по крыше остановки. Вот трамвай подъехал и остановился.

Открылась почему-то не дверь, а форточка. Из форточки высунулась голова мальчика.

– Ну, что, вы поедете? Двери открывать?

– Открывай, – ответил я, встал, подошёл и сел в трамвай.

Трамвай прогремел на стыках развилки и поехал прямо.

– Разве нам не налево? – я застучал в дверь водителя.

Дверь открылась, и я увидел пятилетнего ребёнка. Из-за маленького роста он управлял трамваем, стоя на водительском кресле.

– Разве нам не налево?– переспросил я.

– Но вам же надо в Коломенское, – утвердительно сказал ребёнок.

– Мне надо в Коломенское?..

– Сядьте и не мешайте.

После этих грубых слов, дитя, которое следовало за дерзость отшлёпать, совсем не с детской силой захлопнуло дверь. Трамвай гремел на стыках, скрипел на поворотах, его бросало то вправо, то влево, но мы ехали, и ехали действительно в Коломенское.

– Коломенское. Конечная остановка. Просьба освободить вагон! – я задремал в трамвайной тряске. Передо мною стоял ребёнок. Он тряс меня за руку. Теперь на голове мальчика была широкополая шляпа, из которой торчало белое перо.

– Чертовщина какая то! – пробубнил я и, встав, направился к выходу.

Я ещё висел на ступеньках, когда изумление заставило меня перестать двигаться.

На асфальте стояла она!

– Это ты? – только и сумел сказать я.

– Это я, – ответила она.

– Ты здесь?

– Я здесь.

– Почему ты здесь?

– Я жду…

– Что ты ждешь?

– Трамвай.

– Трамвай? Но ведь трамваи по ночам не ходят.

– Я знаю, но идти домой не хотелось, и я решила подождать. Может, ты приедешь!

– Давай тогда покатаемся, – предложил я.

– От тебя пахнет коньяком, – сказала она.

– У меня есть коньяк. Хочешь?

Маша поднялась на ступеньку трамвая.

– Где твой коньяк?

Я вспомнил, что допил коньяк. Тогда я обнял её и, плотно прижав рот к её губам, стал пытаться языком протолкаться сквозь их тёплую мягкую плотность.

– Что ты делаешь? – оторвавшись, чтобы задать вопрос, спросила она.

– Молчи, открой рот и глубоко дыши. Я буду в тебя дышать коньячными парами и своей любовью!

– Это что-то новенькое, – улыбнулась она и прикрыла глаза.

Я поцеловал Машу и обернулся. За спиной стоял всё тот же ребёнок. Шляпа была без пера. Перо он держал в руке и чертил иероглифы на запотевшем стекле.

– Что он пишет? – спросила Маша.

– Я присмотрелся и прочёл:

«Мне нравится слушать и слышать,

как в складках одежды у девы

дышит согласье молчаньем»

– Это японские трехстишья. Я замёрзла. Пойдём в трамвай, – сказала Маша.

Мы вошли в вагон, и я не узнал трамвай.