Кукла

Серый поперхнулся и закашлялся, в глазах показались слезы.

– Ну, чего же ты молчишь? – отдышавшись, спросил он. – Знаешь, мне тут пришло в голову, что мы раньше виделись. Да-да, там, на бомжовском рынке, где одно чмо пыталось втюхать Лиде пластмассовую срань в юбке. И ключ на спине у нее был, как у тебя, шлюха. Это ты была?

Кукла деликатно молчала, как если бы предоставляла Серому самому строить версии и делать из них выводы.

– Только вот как объяснить ЭТО?!! – закричал страшным голосом Серый, тряся перед куклой мятым рисунком. – Как?! Ты хочешь сказать, что это нарисовала Лида? Или моя жена? Отвечай, б…дь!

Немного успокоившись, он разгладил рисунок и уставился в него пьяным взглядом, в надежде на то, что в первый раз что-то напутал, ошибся. Но нет. На рисунке был изображен лес, посреди него – дом, даже не дом, а покосившаяся избушка. Возле избушки четыре фигурки, одна на полусогнутых ногах опиралась на другую. У входа в избушку еще одна фигура во всем черном – Лида явно не скупилась на этот цвет. Лицо фигуры не видно, Лида оставила только глаза.

– Все так… – прошептал Серый, с каким-то безумным благоговением водя указательным пальцем по рисунку. – Все точно, так это и было… Вот этот, спотыкающийся, Рус – он тогда из-за меня чуть ногу не сломал. Это наверняка Клепа – вон жирный какой. А это Вадик, длинный очкарик. Это, конечно же, я. А это…

Ему вдруг стало плохо, к горлу подкатила тошнота, и он разорвал рисунок и швырнул клочья в сторону куклы. Выпил снова.

– Знаешь, я, кажется, начинаю понимать, – медленно начал он, повернув голову к кукле, и застыл.

Она менялась на глазах. Пластмассовая игрушка с глупыми синими глазами исчезла, будто растаяла в воздухе, теперь перед ним сидело грубо выструганное из потемневшего дерева некое существо с пугающими глазами-угольками и оскаленной пастью. Руки и ноги превратились в кривые паучьи лапы, тело утолщалось внизу, словно кокон, волосы выцвели и стали похожими на обрывки грязной паутины. Глаза, как два зубастых крота, ввинчивались Серому в самое сердце.

– Как… какого черта, – пробормотал Серый, икнув от неожиданности. Он потер глаза, так, что стало больно, и вновь открыл их, но уродливое создание не исчезло, напротив, ему показалось, что оно подобралось ближе.

– Нет! – крикнул Серый.

Он метнулся из-за стола, бросился к балкону, туда, где у него хранились инструменты, и через минуту был на кухне, сжимая в руках большой гвоздодер.

– Сейчас-сейчас, шлюха, – прохрипел он, кладя куклу на стол.

Глаза-угольки насмешливо изучали обезумевшего мужчину, и он, дико вскрикнув, принялся бить ее молотком. Лицо (морда?!) куклы тут же лопнуло, смялось, съежилось, как горящая фотография, во все стороны полетели (щепки) куски пластмассы, колокольчик недоуменно звякнул, будто протестуя, и тут же расплющился, синий глаз вылетел, как пробка из бутылки, и откатился к кормушке Маси. Спустя минуту кукла превратилась в искореженную, бесформенную кучу пластмассы, а Серый все продолжал и продолжал лупить по ней молотком, не переставая вопить. Один раз он попал себе по пальцу, расплющив ноготь. Брызнула кровь, но он даже не заметил этого.

Он остановился лишь тогда, когда от куклы вообще ничего не осталось. По лицу градом катился ледяной пот, волосы слиплись на лбу, искалеченный палец невыносимо болел, дыхание со свистом выходило изо рта. Он выронил молоток и почти упал на стул. Выпил, размазав на гладкой поверхности бутылки кровь. Только сейчас он заметил, что раскрошил всю поверхность стола, теперь его только на дрова использовать.

Так он и сидел, прикладываясь к бутылке и глядя невидящими глазами в никуда.

Было почти три утра, когда в дверь настойчиво зацарапали и Серый медленно повернул голову.

* * *

Старик неподвижно сидел на лавке, держа перед собой закованные в наручники руки. Глаза его были закрыты, и в какое-то мгновение Клепа даже решил, что он умер.

– Эй, – позвал он, делая шаг вперед. Старик открыл глаза.

– Меня зовут Дмитрий Егорович, я начальник отделения. Кто вы? – спросил Клепа, встав напротив Никто.

– Ты не узнал меня? – вместо ответа задал вопрос Никто.

Клепа замешкался.

– Вижу, что узнал, только виду не подаешь, – с удовлетворением сказал Никто. – А может, все еще сомневаешься?

И, прежде чем Клепа смог что-то возразить, он расстегнул рубашку, продемонстрировав белеющий наискосок шрам на впалом животе.

– Ваш друг тогда чуть не пришил меня, – сказал он, застегивая пуговицы. – Как он, кстати, поживает?

Клепа молчал как громом пораженный. Все его приготовленные слова как-то слиплись, застряли под языком, подобно кислой и липкой массе. При этом в его голове, как у человека практичного и расчетливого, насквозь проперченного «ментовской» жизнью, тут же закрутилась мысль, касающаяся возможных неблагоприятных последствий в связи с этим шокирующим открытием. Конкретно для него.

Никто засмеялся, искренне и счастливо, он словно читал все мысли Клепы.

– Когда-то мне приходилось притворяться немым, я отчасти хотел испытать на себе то, что несла на себе моя дочь. Ты потерял дар речи? Понимаю, ты удивлен.

– Как тебя зовут? – наконец хрипло спросил Клепа. – Кто ты?

– Никто. У меня нет имени. Нет прошлого. Нет будущего, – спокойно сказал старик. – Я потерял все это около двадцати лет назад, но почти не жалею об этом. Каждый должен расплачиваться за содеянное, просто у всех разный срок возврата долга. Но расплата неизбежна.

– Так ты пришел за долгом? – уточнил Клепа, чувствуя некоторое облегчение. Наверное, этот дед сейчас будет выклянчивать у него денег. К этому времени он уже успел произвести в мозгу некоторые расчеты и пришел к выводу, что сроки давности за их «подвиги» уже истекли. Даже если этот старый пердун будет строчить жалобы, всегда можно свалить на Вадика, с мертвых спросу меньше…

Никто внимательно наблюдал за Клепой, как профессиональный энтомолог следит за редкой бабочкой.

– Мне не нужно от тебя ничего, – сказал он, почесав кончик носа. – Ни от тебя, ни от твоих дружков.

Клепа немного растерялся.

«А дедок-то с приветом», – проскользнула у него мысль.

– Тогда чего ты хочешь? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно.

Никто снова залился смехом, скрипучим и безрадостным, и Клепе вдруг поскорее захотелось выйти отсюда.

– У тебя есть дети? – неожиданно поинтересовался Никто, и этот вопрос скорее прозвучал как утверждение.

– Тебе-то какое дело? – грубо сказал Клепа.

– Есть, я знаю. Кто? Мальчик, девочка? Или и то и другое?

– Заткнись! – взвился Клепа. Он наклонился поближе к старику, соблюдая, однако, безопасную дистанцию, и негромко произнес: – Ни одна живая душа ничего не подтвердит, понял? Ты ничего не докажешь, дед. Прошло двадцать лет. А если будешь тявкать, я сгною тебя в этой камере. Будешь дерьмо жрать и молить, чтобы я пристрелил тебя.

Старик никак не отреагировал на данную угрозу, лицо Никто выглядело спокойным и умиротворенным. Он прикрыл глаза и откинулся назад, всем своим видом показывая, что больше не намерен вести разговор. Клепа чувствовал закипающую внутри ярость, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не сорваться. Он плюнул на пол и выскочил наружу.