Кукловод. Книга 2. Партизан

Нда. Если сравнить в процентном соотношении от общего числа вооруженных сил, то сербских военнопленных намного меньше, чем у других воюющих стран. Эти воевали с таким остервенением, что просто диву даешься. Бытовало даже мнение, что не ударь им предательски в спину болгары, и сербы показали бы австриякам, почем фунт лиха.

Ерунда, конечно. Что могла сделать Сербия с населением в четыре с половиной миллиона человек Австро-Венгерской империи? Ну да, она вполне успешно оборонялась и контратаковала какое-то время. Но силы были явно неравны. А уж когда в дело вступили германцы, так и подавно.

Ну а Болгария… Обиды, вызванные балканскими войнами, осознание того, что Сербии все одно не устоять, и желание урвать себе кусок, обещанный центральными державами. Вот, собственно, и все. Нет, Шестаков не пытался оправдать болгар, он просто хотел их понять. И потом, решение ведь принимает не народ, а правительство. Вот только болгарское… Ладно, не стоит о грустном.

При виде русских офицеров сербы также вытянулись в струнку и отдали честь. Те, в свою очередь, кивнули, обозначая, что увидели и оценили уважительный жест. А чем еще это могло быть, уж точно не выполнением буквы устава. И эти заслужили улыбку корчмаря так же, как любезное обслуживание. Угу. Пиво ведь тоже можно подать по-разному, выказав этим свое отношение к посетителю.

Данный факт заставил Шестакова повнимательнее присмотреться к четверым офицерам. Мужчины примерно одного возраста, тридцати пяти — сорока лет. Кителя явно старые, видавшие виды, но поддерживаются в чистоте и опрятном виде. Погоны потертые, с эдакими кисточками на уголках из торчащих ниток. Разве только подпоручик не вписывался в компанию. Ну что делать обер-офицеру в компании полковника и подполковников? Если только давнее и близкое знакомство.

— Господа офицеры, позвольте присоединиться к вам? — Получив в ответ недовольные и даже враждебные взгляды, не дожидаясь ответа, Шестаков опустился на скамью напротив подпоручика.

— Господин лейтенант, вы всегда столь беспардонны? — Отпив маленький глоток и промокнув губы платком, поинтересовался подполковник, глядя в одному ему ведомую точку.

Не иначе как боится, что если посмотрит на наглеца, то не сдержится и врежет от всей широкой русской души. Это, конечно, недостойно старшего офицерского состава, но какая разница, душа-то, она одна, русская, загадочная, непознанная и необъятная.

— Секачев, отставить, — а боковое зрение у полковника работает исправно. — Господин лейтенант, если вы еще не поняли, то вам тут не рады.

— Не надо говорить за всех, господин полковник, — ай, молодцы славяне, такие и в фашистском плену не дадут слабину, ну да, даст бог, не случится, а пока… — Знаменский? Виктор Юрьевич? — глядя прямо в глаза подпоручику, поинтересовался Шестаков.

Нельзя сказать, что офицеры опешили от подобного обращения. Но да. Удивились. А уж как был удивлен подпоручик, вглядываясь в сидящего напротив него австрийского лейтенанта до прищура глаз. Вглядывался и не узнавал. А вот Шестаков узнал. Не сразу. Все же фотография — это одно, а живой человек, да еще успевший хлебнуть в жизни лиха, совсем другое. А хлебнуть подпоручику довелось, только седина на висках и чубе чего стоит, да и морщины, избороздившие лицо. Его фотографию Ирина держит на видном месте, и дети точно знают, кто их отец.

— Мы знакомы? — наконец поинтересовался Знаменский.

— Заочно. Господа офицеры, я прошу прощения за свою где-то бестактную настойчивость. Но боюсь, иначе вы бы не захотели принять меня за столом, и препирательства отняли бы много времени. Если позволите, не издевки ради, а в знак уважения к русским офицерам. Корчмарь, пять кружек пива.

— Итак? Мы с вами знакомы заочно?

— Господа, у меня есть к вам одна большая просьба, — вместо ответа заговорил Шестаков. — Не могли бы вы ничему не удивляться, а еще дружно приложиться к своим кружкам, будто вас обуяла жажда.

— Что за тайны Бургундского двора?

— Просто сделайте, как я прошу.

Офицеры переглянулись, пожали плечами и с молчаливого согласия полковника приникли к своим кружкам. Вообще-то, если честно, то они были серьезно заинтригованы. Странный лейтенант. Очень странный.

— Ирина и дети живы-здоровы и сейчас живут в Киеве, — тихо произнес Шестаков.

Едва он это произнес, как все четверо офицеров дружно поперхнулись. А что им еще делать, если вот этот австрияк вдруг заговорил на языке родных осин, причем совершенно чисто. Знаменский в отличие от товарищей только замер на мгновение, а потом, единым махом опрокинув в себя содержимое кружки, медленно ее опустил на стол и прикрыл рот, словно утираясь после выпивки, на деле прикрывая задрожавший подбородок. Глаза же, в мгновение наполнившись слезами, не моргая, уставились на подпоручика.

— Раскудрить твою через плетень, — выдохнул подполковник Секачев.

— Стране нужны герои, а бабы рожают дураков, — подвел итог полковник. — Лейтенант, или кто вы там, вы редкостный идиот.

— Я знаю.

— Господа, на выход. Сначала мы, с оскорбленным видом, лейтенант, вы следом. Через квартал повернете налево и идите до конца. Выйдете на берег Дуная и там ждите нас.

Ну а что ему еще было делать. Только в точности выполнить указания полковника. Ну разве еще и покраснеть до кончиков волос от охватившего его чувства стыда. Зато как натурально получилось. Оскорбленные русские офицеры, пунцовый, хоть прикуривай, австрийский лейтенант, ухмылки русских и сербских солдат и взгляд корчмаря на грани осуждения.

— Итак, сударь, потрудитесь объясниться. И представьтесь, наконец, — когда они оказались на берегу Дуная, укрытые от посторонних взглядов ивами, потребовал полковник.

— Командир партизанского отряда Юго-Западного фронта, подпоручик Шестаков. Пять суток назад на нас насела ягдкоманда Южной германской армии, я был вынужден уводить погоню за собой, чтобы дать возможность боевой группе уйти. Насели так, что пришлось раствориться среди автрияков в Будапеште. Узнал о том, что здесь много лагерей с нашими военнопленными, сам не знаю почему, направился сюда. Признаться, даже не ожидал подобной встречи. Виктор Юрьевич, а ведь Ирина вас похоронила.

— Кхм. Меня ранило. Оклемался в плену. С первой же возможностью отправил письмо через Красный крест. Ждал ответа, а вместо этого получил обратно свое же письмо с отметкой «адресат выбыл». Бежал. Поймали и определили сюда. Ни писем, ни увольнительных. Сегодня впервые вышел в город за все время плена. У германцев не разгуляешься, здесь держали в карцере. Но как там Ирина? Дети?

— Я же говорю, с ними все в порядке.

— Но откуда?.. А я знаю откуда, — вдруг со злостью произнес Знаменский. — Шестаков. Ваня. Ванечка.

— Это было до вашего с Ириной знакомства. А потом… Она получила официальное извещение о вашей гибели. Она вас любила и любит. Это не предательство. Женщина, обремененная детьми, готова пойти на многое, чтобы позаботиться о них. Хотя, в моем случае, конечно же, наложилось на старые дрожжи. И все же вы не вправе ее винить.

— И что теперь?

— Ну, сначала вам нужно вернуться. А там… Она ваша жена, вы ее муж, у вас семья. Вот только не смейте ее в чем-либо обвинять, Ирина по-настоящему достойная женщина. Что же до меня, то я больше никогда не появлюсь на горизонте вашей семьи. И давайте закончим на этом. Прямо водевиль какой-то.