Кукольный загробный мир

Кирилл открыл свой дневник, минут пять думая, чего бы такого мудреного туда записать. Тривиальная жизнь с тривиальными событиями для этого не годилась.

«Вот я сижу здесь, страдаю фигней, а где-то в далеких галактиках сейчас происходят грандиозные события: взрываются сверхновые, гибнут сверхстарые, шалят квазары… Наверное, чертовски веселое зрелище!

Или я не прав?

Гении, подобные мне, не могут ошибаться в своих суждениях, они могут ошибиться лишь миром, в который родились. Ладно, довольно умничать. Гипертрофированная мудрость и чрезмерная глупость настолько близки, что в своем идеале отождествляются друг с другом.

В школе все как обычно: учителя-зануды, ученики-недотепы. На лабораторной по химии чуть руку, зараза, кислотой не обжег. Нет. Безопаснее для жизни заниматься математикой. У принцессы Анвольской скоро день рожденья. Опять, наверное, полкласса пригласит, кроме изгоев типа меня, Бомцаева, Марианова и других второстепенных персонажей. Парадов все косит под интеллектуального дурака, думает, что со стороны это выглядит очень круто.

Что сказать напоследок, перед тем как сдохнуть, а наутро снова воскреснуть?

Вот пара сентенций:

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. (философ Гераклит)

Нельзя дважды спрыгнуть с одного и того же 16-ти этажного дома. (философ Кирилл Танилин).

Здорово я, а? Не хуже, чем у Парадова получилось.

Эх, скорей бы на кладбище…»

Кирилл отложил ручку, потом зажмурился и с мыслью «это последний раз в жизни, клянусь погасшим небом» вылил внутрь себя стопку жидкого огня.

* * *

Лена Анвольская ходила по квартире — сияющая, окрыленная, не ведающая какие сюрпризы на сегодня ее ждут. На журнальном столике уже громоздилась куча подарков, еще не распакованных и хранящих свою тайну. Некоторые ее одноклассники успели расположиться на диванах и вольготных югославских креслах. Роскошь в ее доме была сродни зажиточному капитализму, одна только люстра в тысячу огней чего стоила. А в просторе многочисленных комнат гостям легко было заблудиться как в зазеркалье. На самом деле здесь соседствовали две смежные квартиры, из которых прямоугольной пробоиной в стене сделана одна большая, почти депутатская. Чего удивляться, если отец работает в обкоме? Друзья и одноклассники находились в сладостном предвкушении вечеринки: Исламов читал газету, Ватрушев уткнулся в телевизор «Изумруд», восхищаясь качественной картинкой, Неволин просто хлопал глазами, жадно разглядывая все вокруг. Только Стас Литарский периодически поглядывал на дверь, ожидая кого-то особенного.

Вот и очередной звонок. Даже здесь Анвольские превзошли людей: вместо дребезжащего звука дрели, обычного явления в советском быту, раздавалась мелодичная трель соловья… ну, или не соловья. Птицы какой-то.

— Иду, иду! — именинница открыла дверь. Там во всей красе стояла Галя Хрумичева.

— Леночка, поздравляю тебя ужасно! Всего, всего, всего! — и Хрумичева вручила ей огромный сверток, перевязанный гофрированной ленточкой.

Не прошло пяти минут, как явился Парадов в новеньком черном костюме. Он ничего не сказал, только интригующе улыбался, затем прошествовал в зал к окну и для чего-то раздвинул шторы. Там уже показывали поздний вечер с первыми зевающими звездами и бледным осколком луны. Погода выдалась на редкость ясная, будто знала, что в дни рожденья невежливо хмуриться.

— Елена! — громко произнес Алексей. — Айда сюда!

Анвольская растерянно передернула плечами и приблизилась.

— Елена! — ее гость протянул руку в сторону оконного стекла. — Я дарю тебе половину звездного неба! Владей!

— Ох, Парадов, Парадов… — хозяйка покачала головой. — Ну, хотя б за звездное небо спасибо.

— Хотя бы?! Тебе что, мало?! — Алексей сыграл роль крайне изумленного благодетеля. — Да я подарил бы и полное небо, мне не жалко! Только вот вторую его половину я по пьяни в карты кому-то проиграл… Не помню уже.

— Леша, не слушай никого, это замечательный подарок! — вставила Хрумичева. — Эх, где же мне найти таких романтиков? Одни циники вокруг.

Неволин неодобрительно засуетился, точно речь зашла о нем лично:

— Не такие уж и циники, я вон цветов накупил, — и гордо посмотрел на свой букет, стоящий в самой красивой вазе.

Парадов подошел к Анвольской и уже тише произнес:

— Да ладно, думаешь я жмот какой? На вот! — он достал из внутреннего кармана пухлую четырехцветную ручку. — Ей, кстати, можно двойки в дневнике подделывать.

— Спасибо.

Именинница была одета в богато вышитое узорами перламутровое платье с переливами. Не советского покроя — это точно, если только в городское ателье не устроилась некая швея-кудесница. Лена, дабы оборвать ненужные пересуды, сообщила, что платье куплено в Чехословакии. Подружки завистливо поглядывали в ее сторону, искренне лицемеря в своих словесных восхищениях.

— Ну, Ленок, ты сегодня вся из себя! — Таня Грельмах, единственная из девчонок, кто выглядел хотя бы не хуже хозяйки, от души хлопнула в ладоши.

Вот еще один мелодичный звонок, и на пороге, скрипнув гостеприимной дверью, появилась новенькая. Она стояла со скромным букетом цветов и непониманием, зачем ее вообще сюда позвали. Стас почувствовал, что слегка вспотел от волнения. Анвольская уже бежала навстречу:

— Проходи, не стесняйся, сейчас ты со всеми познакомишься и подружишься. Здесь отличная компания, ко мне кто попало не приходит. — И, обращаясь уже к остальным, громко добавила: — Так, народ, это Даша, она будет учиться в девятом «б». Ведите себя подобающе.

Проходя к праздничному столу, Лена чуть заметно похлопала Литарского по плечу: мол, я свое обещание выполнила, а с тебя когда-нибудь взыщется. Стас понял, что настала пора действовать, и для начала, привлекая к себе внимание, он как бы невзначай произнес:

— Зря в девятый «б», он проклят. Надо было в наш класс проситься.

Даша внимательно посмотрела на него, но ничего не ответила. Села на диван рядом с вертящейся юлой Хрумичевой. Та натянуто улыбнулась и пожала ей руку. Всю нарождающуюся идиллию испортил Парадов, гад такой. Он сказал:

— В том классе «бэ» все так себэ, но в нашем «а» — вааще тоска.

— Дурак! — просто, не утруждая мозг, ляпнула Таня Грельмах.

— Откуда ты знаешь, вдруг я умный?

Запахи с праздничного стола для некоторых уже становились невтерпеж. Ватрушев, чтобы отвлечься, принялся рассказывать остальным о своем любимом футболе, и почему он несомненно интереснее хоккея:

— Там профессионализма больше. Красота движений, понимаете?

Скептик Неволин пытался возражать:

— Зато в хоккей наши чаще выигрывают. А если нужна красота движений, смотри фигурное…

— Так, народ! — Анвольская постучала вилкой по пустому бокалу. Возможно, не ведая того, взяла ноту «соль». — Все в сборе, прошу к столу.

Сейчас перед Стасом стояла непростая задача: умудриться сесть за стол так, чтобы оказаться лицом к новенькой. Но не получилось. Хаотичная толпа гостей быстро позанимала все козырные места — возле спиртного да возле сладостей, а самым нерасторопным осталось то, что осталось. Даша села на самом краю, ближе к зудящему политикой телевизору.

— Кто-нибудь скажет тост? — спросила Лена, разливая по бокалам темное молдавское вино. — Кто-нибудь вообще умеет говорить тосты?

— А пусть Парадокс скажет! — предложил Ватрушев, по инерции все еще размышляя о своем футболе.

— Во-во, правильно, — быстро согласился Литарский. — Хоть раз его острословие в нужное русло будет направлено.

Алексей не возражая поднялся, поправил на шее несуществующий галстук, аккуратно взял наполненный бокал и с чувством, с толком, с расстановкой начал говорить:

— Один древний философ, цитируя еще более древнего философа, который, в свою очередь, ссылался на совсем уж древнего-древнего философа, как-то сказал…