Кукушка

— О чём мне тогда думать?

Вопрос догнал его уже на пороге. Золтан обернулся, помедлил и указал рукой на ее округло выпирающий живот.

— Думай о нём, — сказал он, — Ешь свою чечевицу и думай. Теперь у него, может, есть будущее.

И он захлопнул за собой дверь.

Выйдя из лечебницы во двор, на свежий воздух, Золтан фазу ощутил, как закружилась голова, и ухватился за дверной косяк. Прикрыл глаза и некоторое время так стоял, гулко сглатывая и пережидая дурноту. «Старею, — вновь подумалось ему. — А может, не старею, а просто — весна. От весеннего воздуха всегда голова кружится…»

Он облизал сухие губы и украдкой огляделся — не видел ли кто его приступа. Вроде никто не видел. На душе сделалось муторно и мерзко. Разговор с девушкой напряг его больше, чем ожидалось. Он так и не понял, удалось ли ему растопить в её душе ледок недоверия. Впрочем, это было ничто по сравнению с тем, что он раскрыл своё инкогнито, хотя бы даже перед ней: он был лазутчик, а вокруг был стан врагов (во всяком случае уж точно — не друзей). Пока их тайна была ведома ему и Иоганну, который Шольц, в душе был относительный покой. За Шварца тоже можно было особо не беспокоиться — тот слишком хорошо знал Хагга, чтобы проболтаться. Но теперь в тонкости расклада была посвящена девочка, которая пребывала в отчаянии и никому не верила, и кто мог знать, как повернётся судьба. Правильно он поступил, неправильно — теперь уж не было иной возможности проверить, кроме как дождаться, когда все раскроют карты. А пока оставалось только увеличивать ставку.

Небо темнело. Если не считать цвирканья ласточек, царила тишина. Жгли прошлогодние листья. Сиреневый дым щекотал ноздри. Раздался звон колокола — монахов скликали к вечерне. Пропускать молитву было негоже, и Золтан сделал шаг с крыльца по направлению к церкви.

И тут его схватили за рукав.

Подавив первый и естественный позыв вырваться и надавать нахалу по морде, Золтан придал лицу выражение брезгливого недоумения, обернулся и нос к носу столкнулся с сумасшедшим Смитте. Как этот здоровяк ухитрился незаметно к нему подобраться, оставалось лишь гадать. Скорее всего он просто стоял за дверью, дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет.

— Кар-кар, — вместо приветствия сказал толстяк, дурацки улыбаясь. — Кар-кар! Ведь ты тоже ворон?

— А, это ты… — Хагг разжал его пальцы и высвободил рукав. — Чего тебе надо?

— Тебя, — последовал ответ. — Он говорит: «Искал». Искал!

— Кто искал?

— Он! Он — Смитте часто задышал, придвинулся ближе и снова вцепился в его рукав. Ладони его дёргались, челюсть отвисла, лицо, и так лишённое всяческого выражения, сделалось и вовсе тестяное. — Ты знал его? Ты знал… Он возвращается, он скоро будет здесь. Или… не здесь. Но здесь он тоже будет! Да. Потом они: четыре лошади, четыре всадника, четыре возгласа трубы, конь блед, конь рыж и два других коня… Отряд… отряд… Дашь подудеть, когда наступит время, первый ангел? Дашь или не дашь?..

Смитте был умалишённым безобидным, за таким не замечалось буйства и припадков, он мог обихаживать себя самостоятельно, и ему дозволялось гулять по монастырю где вздумается, разве только за ворота не пускали. Но сейчас явно происходило что-то неладное. Золтан с некоторым беспокойством увидел, что глаза толстяка закатились, лоб сморщился, а изо рта свисает ниточка слюны. Напряжение росло, Хагг заопасался, что сейчас тот рухнет в обморок или ещё, чего доброго, облюёт его. Он огляделся вправо, влево и, к немалому облегчению, увидел, как по дорожке движется Бертольд. Тот шёл с работ, нёс на плече лучковую пилу и очень торопился, даже не глядел по сторонам, а может быть, нарочно напускал на себя подобный вид в надежде проскользнуть. «Удача! — подумал Золтан и тотчас рявкнул:

— Бертольд!

Монах аж присел и стал оглядываться, усердно притворяясь, что не замечает их обоих. Хагг замахал рукой: Шварц! Подойди сюда.

Брат Бертольд приблизился, опасливо косясь по сторонам. Руки его нервно теребили рясу.

— Я, господин Золтан… меня… это… настоятель… А что случилось?

По-прежнему поддерживая Смитте под руку, Хагг поманил монаха пальцем, а когда тот наклонился, жёстко взял его за воротник и притянул к себе.

— Я тебе не Золтан! — прошипел он сквозь зубы. — Меня звать «мастер Людгер», или забыл? — Шварц глотнул и быстро закивал. — То-то же, — смягчился Хагг, — Ну-ка, помоги мне его поддержать.

— А что с ним… э-э… мастер Людгер?

— Да не знаю… Плохо.

Толстяка шатало, как сосну под ветром. Он мычал, тряс головой, клонился набок; лицо его сделалось белым, в уголках рта показалась пена; один глаз закрылся, второе веко дёргал тик, колени дрожали. Золтан взял его за руку; тот выдернул её. Золтан взялся за другую. Шварц отложил пилу, зашёл перехватить с другого бока, и оба уже собрались под руки вести его в лечебницу, как вдруг толстые; похожие на сосиски пальцы Смитте сомкнулись на запястье Хагга, и толстяк отчётливо и громко произнёс:

— Не надо, Хагг… Не надо. Я… сам.

Тупая боль пронзила сердце и ушла. Золтан весь похолодел, будто под ногами внезапно открылся колодец, обернулся и наткнулся на прямой, совершенно осмысленный взгляд, который никак не мог принадлежать сумасшедшему. Черты лица оформились и отвердели, это по-прежнему было лицо Смитте, но теперь оно приобрело другое, не его, какое-то чужое выражение, будто от него осталась — даже нет, не кожа — податливая маска, сквозь которую проступили истинные формы. Это было до того нелепо, неправдоподобно, что Золтан застыл соляным столпом, не в силах ни понять, ни осознать, что происходит, и чувствуя только ужас и дурноту.

— Святые угодники… — Шварц выпустил рукав и закрестился. Все наставления вылетели у него из головы: — Господин Золтан, что это с ним? Господин Золтан… что… это…

Изменилось, впрочем, не только выражение лица — толстяк стоял уверенно, без колебаний и шатаний, хватка пальцев сделалась тверда. А в следующее мгновение он вдруг усмехнулся кривой и какой-то очень знакомой ухмылкой и… провёл рукой по лысой голове,

— Здравствуй, Золтан, — сказал он, глядя ему в глаза. — Наконец-то я тебя нашёл, — Он перевёл взгляд на монаха: — А, Шварц! Ты тоже здесь…

— Т-ты? — только и смог выдохнуть Хагг, боясь произнести любое имя. — Это… ты?

— Не я, — ответили ему, — Пока не я, но это… тоже способ. Я узнал его… когда сражался с ветром. — С этими словами «Смитте» огляделся. — Где… Кукушка? Ты… нашёл её?

В горле его хрипело и булькало, толстяк не говорил слова — выталкивал их, как больной — харкоту. Голос и манеру было не узнать, но что-то… что-то…

Хагг сглотнул.

— Нашёл, — сказал он. — Я её нашёл. Она здесь, вот в этом доме… А где ты?

Круглое, одутловатое лицо перекосила судорога.

— Хорошо… — сказал толстяк вместо ответа. — Это хорошо. Мне… трудно его держать, но теперь я знаю… Ах… Никак не вырваться, никак. — Тут он замер и умолк, уставившись куда-то за спину обоим. Золтан проследил за его взглядом, но увидел только монастырский двор и виноградник, весь облитый красным заревом заката. Листья на лозах только-только распустились. Пейзаж являл собой картину мирную и самую обыденную. Не обращая внимания на вцепившихся в него людей, толстяк подался вперёд и сделал несколько шагов. Движения навевали жуть, хотелось закричать, такие они были: одержимый двигался рывками, конвульсивно, с остановками и иноходью — вынося вперёд одновременно ногу и плечо. Остановился.