КУЛИКОВСКАЯ БИТВА и рождение Московской Руси

А.Д. Седельников обратил внимание на сходство этого имени с именем рязанского боярина из окружения рязанского князя Олега — Софония Алты-Кулачевича. Таким образом, Софоний Рязанец, бесспорно, как-то связан с памятниками Куликовского цикла. Но можно ли считать его автором «Задонщины»? В некоторых списках основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище» Софоний назван автором этого произведения. В самом тексте «Задонщины» о нем сказано как о человеке по отношению к автору «Задонщины» постороннем: «Аз (то есть «я» — автор «Задонщины») же помяну резанца Софония...» На основании этого чтения «Задонщины» исследователь Куликовского цикла И. Назаров еще в 1858 г. утверждал, что оно определяет Софония как предшественника автора «Задонщины».

В последнее время гипотеза об авторстве Софония была рассмотрена Р.П. Дмитриевой, которая пришла к выводу, что Софоний не был автором «Задонщины»: «...последний ссылается на Софония как на поэта или певца своего времени, творчеству которого он склонен был подражать».

Возможно, Софоний был автором не дошедшего до нас еще одного поэтического произведения о Куликовской битве, поэтические образы которого повлияли на авторов и «Задонщины», и «Сказания о Мамаевом побоище». Это предположение согласуется с гипотезой академика А.А. Шахматова о существовании не-сохранившегося «Слова о Мамаевом побоище».

Основная идея «Задонщины» — величие Куликовской битвы. Автор произведения восклицает, что слава победы на Куликовом поле донеслась до разных концов земли («Шибла слава к Железным Вратам, и к Караначи, к Риму, и к Кафе по морю, и к Торнаву, и оттоле ко Царюграду на похвалу русским князем»)... В основе произведения лежат реальные события Куликовской битвы, но это не последовательный исторический рассказ о подготовке к сражению, о самом сражении, о возвращении победителей с поля брани, а эмоциональное преломление всех этих событий в авторском восприятии. Рассказ переносится из одного места в другое: из Москвы на Куликово поле, снова в Москву, в Новгород, опять на Куликово поле. Настоящее переплетается с воспоминаниями о прошлом. Сам автор охарактеризовал свое произведение как «жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичу и брату его, князю Владимиру Ондреевичу». «Жалость» — это плач по погибшим, по трудной доле Русской земли. «Похвала» — слава мужеству и воинской доблести русских воинов и их предводителей.

Любопытно, что в «Задонщине» не упоминается о поединке инока Пересвета с татарским богатырем. Хотя оба инока — Пе-ресвет и Ослябя — принимали участие в сражении: «Полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микола Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михайло Иванович и много иных из дружины.

Пересвета-чернеца, брянского боярина, на место суда привели. И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.

В такое время старому человеку следует юность вспомнить, а удалым людям мужество свое испытать. И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке Непрядве, за веру христианскую, и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича» [208] .

Нет никаких упоминаний и о действиях засадного полка под командованием князя Владимира Андреевича Серпуховского. Правда, некоторые исследователи считают фразу «И нюкнув (кликнув клич) князь Владимер Андреевич гораздо, и скакаше по рати во полцех поганых в татарских, а злаченым шеломом посве-чиваючи. Гремят мечи булатные о шеломы хиновские» изложением действий засадного полка. Но для меня, грешного, подобная шифровка уж больно сложна!

208

«Задонщина». Цит. по: «Дмитрий Донской» / Автор-сост. Ю.М. Лощиц. М.: Новатор, 1996. С. 292-293.

Нет ни слова в «Задонщине» и о знаменитом переодевании князя Дмитрия Ивановича в одежду простого ратника, и о том, как его нашли где-то под кустом.

Все эти и другие события стали известны историкам из «Сказания о Мамаевом побоище». А вот это произведение практически все специалисты датируют концом XV века, то есть более чем через 100 лет после Куликовской битвы. Подробный анализ «Сказания...» был сделан кандидатом исторических наук Андреем Петровым в статье «Свеча загоралась сама собой» (журнал «Родина», 2003, № 12).

По мнению Петрова, «важной составляющей идейной концепции «Сказания» стало представление о Москве как о центре русских земель и ее ответственности за судьбу всей Руси. В средневековом памятнике выделяются три публицистически заостренные оппозиции: центр (Москва) и уделы (союзники); Москва и изменники (имеется в виду Рязань), причем измена политическая / военная трактуется как измена обшему православному делу, а в конечном счете вновь как измена Москве; Москва и враги (в данном случае Орда и Литва). Все три основные сюжетные линии актуальны для политической конкретики последних лет правления Ивана III» [209] .

209

Родина. 2003. № 12. С. 100.

Попросту говоря, «Сказание...» имело четкий социальный заказ — прославить нарождающееся самодержавие, заклеймить «предателей рязанцев», а также злодеев татар и литовцев. «Сказание...» обозначает три основных направления агрессии Ивана III — на Казань, на Великое княжество Литовское и на полунезависимое Рязанское княжество.

В «Сказании...» впервые говорится:

— о «трех стражах», в разное время посланных Дмитрием Ивановичем за Оку — навстречу Мамаю;

— о десяти гостях-сурожанах, взятых Дмитрием в поход «по-ведания ради»;

— о трех дорогах, по которым разделившееся русское войско выходило из Москвы;

— об «уряжении полков» на Девичьем поле под Коломной;

— об утренней мгле;

— о переодевании великого князя и о его знамени;

— о единоборстве Пересвета с «печенегом»;

— о действиях Засадного полка;

— о розысках великого князя, обнаруженного «под сению ссечена древа березова».

А. Петров пишет о «Сказании...»: «Этот памятник, удивительно созвучный идеологическим приоритетам московских правителей на рубеже XV—XVI веков, является носителем целого ряда бросающихся в глаза недостоверных известий... ставших основой для формирования системы мифов вокруг Куликовской битвы. Эта официально признанная мифология получила свое развитие в целом ряде масштабно отпразднованных юбилеев сражения, князя Дмитрия Ивановича и Сергия Радонежского.

Вышло так, что по-своему «священной» книгой юбилейных исторических интерпретаций стали не древнейшие памятники Куликовского цикла («Задонщина» и летописные повести), а написанное спустя столетие после битвы «Сказание о Мамаевом побоище». «Сказание» оказалось идеальным документом для юбилея. Но вместе с тем чрезмерное использование памятника общественной мысли рубежа XV—XVI веков при реконструкции событий XIV столетия не только не приблизило исследователей к истине, а, пожалуй, даже отдалило от нее» [210] .

210

Там же.

В «Задонщине» ничего не говорится о Сергии Радонежском. Зато история с благословением Сергием великого князя Дмитрия в «Сказании» расписана в красках. Как отмечает А. Петров: «Хрестоматийные эпизоды «Сказания о Мамаевом побоище» о посещении Троицкого монастыря князем Дмитрием и сражении богатыря-инока Пересвета с татарским удальцом давно перешагнули рамки научных дискуссий и стали на более высоком уровне национальной исторической памяти культурной аксиомой. Именно поэтому любые попытки отдельных ученых сломать эти стереотипы воспринимаются обществом крайне болезненно и враждебно.