Кулинар

— А что с Улагу? — спросил наконец он. — Вы что-нибудь о нем узнали?

Теварам и Ратинам переглянулись.

— Ах да! — спохватился Теварам. — Его не взяли.

— Не взяли в солдаты? — от волнения у Маравана загорелись щеки.

— Нет, в подразделение «черных тигров».

Когда Теварам с Ратиманом ушли, Мараван снова положил купюру за алтарь.

На газовой плите стоял новый котелок, украшенный снаружи свежими веточками имбиря и куркумы. В нем варился рис и чечевица с пальмовым сахаром и молоком. Тамильцы сидели на полу полукругом, одетые во все новое. На девушках и женщинах, украсивших себя живыми цветами, были пестрые сари и пенджаби.

Наконец содержимое горшка закипело и, шипя и пенясь, полилось через край. Голубое пламя горелки вспыхнуло желтым.

— Понгало понгал! — закричали тамильцы.

Мараван, приготовивший этот рис с молоком, не смог присутствовать на церемонии. Со вчерашнего вечера он работал на кухне в Центре общин. Тамильская культурная ассоциация сняла и украсила там зал.

Руководство общины возложило на нескольких женщин почетную обязанность помогать Ма-равану. Однако денег за их труд не полагалось, и требовать от них многого не стоило. Поскольку гостей ожидалось немало, Мараван обратился к Гнанаму, кухонному рабочему, который жил в мансарде, как раз над его квартирой. Ему Мараван был готов платить из собственного кармана, так как очень нуждался в опытных людях.

Вентиляция на кухне работала плохо, а окон в комнате не имелось. Поэтому все дышали ароматами чечевицы, риса, масла гхи, чили, кардамона и корицы. А также редкой травы под названием асафетида — непременной составляющей многих блюд из меню праздника урожая, иначе называемой «чертово дерьмо» за неприятный запах, который она теряла только на сковородке.

Мараван приготовил четыре классических вегетарианских блюда.

Авиал — паста из двух сортов чечевицы с кокосовым орехом, асефатидой и разными овощами. Лимонный рис с чечевицей, семенами горчицы, куркумой и асефатидой. Парангикай пулику-ламбу — остро-сладко-кислое блюдо из тыквы с луком, помидорами и тамариндом. Саркарай понгал — рис с молоком, миндалем, кешью, чечевицей, шафраном и кардамоном.

Мараван только собирался поджарить смесь орехов кешью и миндаля в чугунной сковороде, как кто-то тронул его за плечо. Тамилец повернул голову, может быть, преувеличенно резко, потому что хотел показать, как он занят и недоволен тем, что его потревожили.

Рядом стояла Сандана.

— Могу я чем-нибудь вам помочь?

На некоторое время Мараван задумался, а потом передал девушке свою ложку.

— Мешайте, не останавливаясь, — велел он, — не давайте орехам подгореть. А когда они станут золотистыми, всыпьте в этот котелок и... позовите меня.

С этими словами он побежал к следующему горшку и помощнице. Проверил, все ли в порядке, дал несколько указаний и поспешил дальше.

Ребенком Мараван видел как-то китайскую акробатку, которая крутила на эластичных стержнях тарелки. Сначала одну, потом две, потом еще больше, пока их не стало двадцать или даже тридцать, — тогда Мараван считал плохо. Китаянка старалась из последних сил, бегала между танцующими стержнями и часто ей удавалось предотвратить падение в последнюю секунду.

Так и он был сейчас единственным поваром на дюжину сковородок, содержимое которых могло подгореть в любой момент.

Тем не менее возле Санданы он задержался чуть дольше, чем требовалось.

33

Понгал — веселый праздник. Люди радуются новой жизни и стараются оставить прошлое позади. Но здесь, в унылом здании Центра общин, в этот холодный, ветреный день четырнадцатого января две тысячи девятого года, не чувствовалось беззаботности, обыкновенно свойственной этому дню.

Почти у каждого из присутствующих имелись основания опасаться за жизнь своих друзей или родственников: армия правительства Шри-Ланки стояла на подступах к Муллайтуву. ТОТИ ожесточенно сопротивлялась, а мирное население напрасно искало возможности покинуть город.

Многие здешние тамильцы давно уже не имели связи с оставшими на родине близкими. Поэтому на этот раз люди больше молились и меньше веселились. Их лица оставались серьезными.

Мараван тоже потерял контакт со своей семьей. Ходили слухи, что магазин в Джафне, через который хозяин «Баттикалоа-Базара» передавал на Шри-Ланку деньги и корреспонденцию, закрылся после налета «тамильских тигров». Такое случалось не впервые. Обычно для возобновления его работы хватало взятки. Однако каждый раз на улаживание конфликта уходило несколько дней.

Мараван сидел за столом, накрытым белой бумагой вместо скатерти. Половина мест оставалась свободной. Цветочная гирлянда кое-где лежала криво, в ней зияли дыры: несколько гостей, покидая праздник, унесли с собой по букетику.

Сандана, из-за которой Мараван до сих пор оставался здесь, праздновала через два стола от него, в окружении родственников и друзей. Время от времени она смотрела на Маравана, однако до сих пор не пригласила его присоединиться к их компании.

Несколько раз Мараван был близок к тому, чтобы подойти самому и спросить, нравится ли ей еда. В конце концов, он же повар! Однако мысль о том, что Сандана, ответив на его вопрос утвердительно и даже поблагодарив, все-таки не предложит ему сесть, удерживала Маравана на месте. Представить только, что он будет стоять рядом с ее столиком, как бедный родственник, и искать достойный выход из создавшегося щекотливого положения!

Тут Мараван заметил, что в компании Сан-даны как будто произошла размолвка. Родители говорили с ней на повышенных тонах. Брови девушки, в обычном состоянии почти прямые, образовали под красной точкой на лбу сплошную линию. И вот она встала и, не обращая внимания на окрики отца и матери, направилась к его столику.

— Не смотрите туда, — велела она Маравану, усаживаясь рядом с ним.

Ее потту поднялось еще выше благодаря появившимся на лбу гневным морщинам.

— Поссорились? — спросил Маравана.

— Конфликт культур, — Санадана попыталась улыбнуться.

— Понимаю, — кивнул Мараван.

— Расскажите мне что-нибудь, — попросила Сандана, — они не должны думать, что нам не о чем поговорить.

— Чем же мне вас развлечь? — Мараван сам слышал, как жалко прозвучал его вопрос. — Я плохо рассказываю.

— А что вы делаете хорошо?

— Готовлю.

— Тогда расскажите мне о кулинарии.

— Когда я впервые увидел, как моя двоюродная бабушка делает аалангай путту, мне было не больше пяти лет. Она перемолола рис и чечевицу в муку, выжала молоко из тертого кокосового ореха и замесила тесто, из которого скатала маленькие шарики. Полив молоком с пальмовым сахаром, бабушка поместила их в водяную баню, после чего они стали похожи на плоды инжира. И тогда я понял, что кулинария — это превращение. Холодного в теплое, твердого в мягкое, кислого в соленое. Поэтому я и стал поваром. Меня зачаровывают метаморфозы.

— Вы замечательный повар.

— В том, что вы попробовали сегодня, нет ничего особенного. Превращениям нет конца. Я люблю, когда мягкое становится твердым, хрустящим, или чем-то пенистым, или тает, как снег. Вы понимаете меня? Я хочу... — он задумался, пытаясь подобрать подходящее слово, — превращать знакомые нам вещи в нечто новое. Делать из привычного необычное. — Мараван сказал это и сам удивился собственному красноречию. — И прежде всего изменить суть вещи, — закончил он.