Кулинар

– Это было немного раньше, – поправил его Карташов.

– Это не имеет значения, гражданин Карташов, не перебивайте меня.

– Хорошо…

– Нам нужно знать, где вы его высадили. Вопрос понятен?

– Да, да, конечно. Он вышел на углу Коммунистической и Советской, – торопливо сказал Карташов.

Сплошной совок, подумал Чинарский, а вслух сказал:

– Вы видели, в какой дом он вошел?

– К сожалению, я сразу же уехал, – простонал Карташов.

В этот момент позвонили в дверь.

– Не заперто, – прикрывая трубку ладонью, крикнул Чинарский.

– Не понял. – Карташов, кажется, что-то все-таки услышал.

– Благодарю за службу, – брякнул Чинарский в трубку и шмякнул ее на рычаг.

* * *

Обед не занял много времени – к глубочайшему сожалению праздного Антонова, который надеялся на пространную застольную беседу. Чинарский знал, что тот обычно извлекает из своего душевного реквизита: жалобы на неразделенную любовь, сожаления, сопли-слезы. Определив порядок надлежащих дел, Чинарский был собран и даже резок. Он позволил Антонову следовать за ним, но с единственным условием – чтобы тот «не мешался под ногами». Другим требованием Чинарского было абсолютное молчание последнего, то есть отсутствие стремления что-либо выспрашивать и прояснять. В общем, Чинарский требовал в каком-то смысле от своего «компаньона» того, чего желал всесильный Яхве от Авраама. Нерассуждающего подчинения.

Чинарский ограничился единственной фразой, сказав, что он непосредственно занимается расследованием убийства Кулагиной. Антонов пьяно кивнул и поспешил присоединиться к своему деловому приятелю.

Чинарский надел на себя все самое чистое и передовое из одежды, что имел в своем распоряжении. Антонов с веселым недоумением отслеживал эти «жениховские» сборы. Чинарскому мало было приличного пиджака и свежей рубашки, он вытащил из объемистой тумбочки видавший виды немодный галстук и принялся его завязывать. У него плохо это получалось, и Антонов предложил помощь. Чинарский обрадованно согласился, и вскоре его шею украсила сине-коричневая «удавка». Посмотревшись в зеркало, Чинарский скривил физиономию.

– Отвык я от этого маскарада, – небрежно бросил он и отправился на «задание».

Они пешком дошли до дома Марии Митрофановны.

– И чего мы здесь забыли? – икнул Антонов.

Чинарский обдал его уничтожающе-холодным взглядом: мол, я же предупреждал! Антонов, разыгрывая клоунаду, закрыл себе рот ладонью и уничижительно втянул голову в плечи.

Чинарский хотел встретиться с Марией Митрофановной как бы между прочим. А посему и подстерегал ее у дома.

После двух часов круговой ходьбы Антонов жалобно и устало заблеял. Чинарский милостиво отпустил его, пообещав позвонить в редакцию и сообщить о своих успехах. На том они и разошлись. Только перед уходом Антонов выцыганил у Чинарского двадцатник. Тот с удовольствием сунул ему деньги и, проводив приятеля взглядом до поворота, облегченно вздохнул и продолжил свое унылое занятие.

Он прождал весь вечер, но Мария Митрофановна так и не появилась. У него уже возникло искушение подняться к ней, но усилием воли он его поборол и решил прийти завтра.

Закуривая двадцатую сигарету, он отправился к пересечению Коммунистической и Советской, планируя помотаться в тех широтах в надежде на случайную встречу с Александром. Посидев на парапете, на скамейке, на ящике возле пивной палатки, он выпил три бутылки «Балтики», но так и не встретил парня в бежевом плаще.

Начало смеркаться. Чинарский подежурил еще полчаса и зашагал к дому. Настроение у него, несмотря на неудачу, было ровное. Лишь одна вещь тяготила его. Он гадал: сколько времени будет сохранять свежий благообразный вид его нынешняя одежда, ведь он может в одно из таких дежурств не сдержаться и пуститься во все тяжкие. А там уж куда кривая выведет!

Перекусив, Чинарский вытянулся на диване и открыл Дилана Томаса. Но читать не смог, мешали воспоминания о Надьке. Он видел ее улыбающееся лицо, кокетливый взгляд, вздернутый нос, слышал ее бойкий голос. Понемногу мысли стали путаться, лицо Надьки – расплываться, смех – затихать. Чинарского засасывало болото сна. Его сознание стало добычей причудливых образов, в хороводе которых мелькали Антонов, парень в плаще, водитель «Москвича», Мария Митрофановна. Валька, судорожно хохоча, скакала на Араксе, утомленный Дудуев качался на двугорбом верблюде, а сам он, Чинарский, волшебно завладев мощным телом Альта, мчался, подобно кентавру, сквозь клубящуюся мглу, преследуемый пропахшими мантаурой аборигенами Мадагаскара.

Глава XXIII

На Стивенс-роуд – таков неписаный закон здешней жизни – селится приличная публика. Среди живущих на этой широкой, ухоженной улице с небольшими уютными палисадниками, почтовыми ящиками возле коттеджей и цветочными горшками у дверей есть немало выходцев из России и Украины. Большинство эмигрантов уже вполне ассимилировались, разговаривают на квебекском французском или английском, не забывая своего родного языка и уснащая порой речь удивительными билинговыми конструкциями.

В одном из таких коттеджей – с парадной лестницей, тарелкой спутниковой антенны на крыше, с верандой – жили мать и дочь. Валерия Константиновна работала в местном банке, Екатерина заканчивала колледж. Ей было двадцать четыре года. На следующий год она планировала поступить в Монреальский университет, на факультет театральных искусств. Ее привлекала карьера театрального критика и рецензента.

Валерия Константиновна поначалу шокировала общественность своей приверженностью идеалам свободной любви. Она отвергла всех до одного засидевшихся женихов пригородной зоны и, пренебрегая расхожей моралью, сожительствовала с молодыми людьми из Торонто и Монреаля. Через год с небольшим интерес жителей со Стивенс-роуд к Валерии Константиновне поутих, местные женихи успокоились и даже избегали колкую на язык «beautiful russian».

Утренняя почта не приносила ничего, кроме рекламных проспектов, газет и журналов. В эпоху компьютеров и мобильных телефонов письма выглядят смешным анахронизмом. Телеграмма похожа на факс, только идет дольше и приносит ее почтальон. Под роспись, как и заказное письмо.

Катя расписалась в регистрационном журнале и вернула ручку почтальону. Тот оседлал свой спортивный велосипед и поехал дальше.

Поначалу Катя не могла понять, что написано на узком клочке бумаги, так как не удосужилась снять наушники. В ушах протяжно стонал Оззи Осборн. Только увидев российский адрес, она сообразила, от кого телеграмма. Мать была уже на работе, да и Кате нужно было срочно ехать в колледж, а потому, прочитав телеграмму, девушка сунула ее в карман джинсового комбинезона и принялась складывать учебники в свой рюкзак. Ни занятия, ни общение с подругами, ни настойчивые ухаживания Марка Осфилда, ни привычное равнодушие Жана Солерна, причинявшее Кате боль, не могли рассеять охватившее ее недоумение. Она ждала сообщения о ком угодно, только не о своем брате.

Имя Марии Митрофановны, казалось, вынырнуло из мира детских сказок. Катя поймала себя на мысли, что перестала думать об этой немного неуклюжей сердобольной женщине как о живой и имевшей к ней, Кате, какое-то отношение. О брате своем она тоже почти забыла. И вот вдруг приходит телеграмма, где сообщается, что он серьезно болен.

Она не стала звонить Марии Митрофановне, решив посоветоваться с матерью. Тем более что телефонный номер бывшей домработницы был в записной книжке Валерии Константиновны.

Катя возвращалась из колледжа на стареньком «Додже» и все думала о брате. Как прореагирует мама? Она так поглощена своей личной жизнью! Но все же Александр – ее сын…

Въехав в гараж и увидев принадлежащий матери «Крайслер», она удивилась. Обычно Валерия Константиновна возвращалась домой позднее.

В холле звучала музыка – венгерские вариации Брамса. Валерия Константиновна крутилась перед зеркалом в вишневом костюме. Юбка туго обтягивала ее круглые бедра, вырез жакета в форме сердца глубоко открывал грудь.