Культ Порока. Адепт

— Что он взял с собой? — хрипло оборвал ее Тэйнар.

— Теплую одежду, несколько эликсиров — согревающий, три лечебных, и один сильнодействующий декокт от простуды. Совсем немного денег — я оставила в ящике на всякий случай два золотых и мелочь, один золотой он оставил. Еще забрал свой мешок и вещами, трость, и лошадь. И оставил записку. Тебе, — она достала из кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги.

Плетущий резко выхватил письмо, развернул.

«Тэйнар, прости. Я не знаю, что на меня нашло. Я не понимаю, зачем я это сделал. Никогда не был привередлив в еде, а тут такое дикое и почему-то естественное желание… я не смог сдержаться. Прости, что причинил столько неудобств. Я хочу исправить то, что натворил, насколько это возможно. Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Я вернусь через неделю, может, дней через десять. Прошу, не уезжайте из города без меня, а то я вас совсем потеряю. И еще раз — прости. Я понимаю, что все это пустые оправдания, которым к тому же сложно поверить, но я и правда не понимаю, зачем и почему я так поступил.

Не сердись на меня, если сможешь.

Анжей»

— Ты читала? — спросил он, трижды пробежав строчки глазами.

— Естественно.

— Что думаешь?

— Либо он отправился зарабатывать потраченные деньги, либо решил избавить нас от хлопот, и найти второго адепта самостоятельно.

— Это как раз понятно. Меня скорее интересует, что ты думаешь об этом его «непонимании» и «диком и естественном» желании вкусной и дорогой еды.

Лэрта на минуту задумалась.

— Помнишь, я говорила, что меня что-то зацепило во время монолога Альвариэ? Так вот, я не уверена, но… Ярлигова мать, почему я не записала?

— Что не записала?

— Список пороков, которые собрала та дюжина магов для получения своей силы. Ты не помнишь их?

— Нет, хотя я понимаю, к чему ты клонишь. Да, скорее всего, «чревоугодие» в том списке значилось. Но не сходится.

— Почему?

— Лэрта, разговор затягивается. Пойдем вниз, я голоден и устал с дороги. Пока Альвариэ и Велена нет, мы еще успеем поговорить.

11

Ледяной, пронизывающий ветер жег холодом тело, колкий снег обжигал кожу и глаза, а горло разъедала жгучая обида. Анжей весь полыхал в пламени этой обиды, глотая злые слезы, до боли и крови прикусывая губу. Он не обращал внимания на забивающийся под одежду снег, не чувствовал холода, и не смотрел, куда несет его застоявшийся за неделю конь — всем его существом владела детская, сумбурно-неоформленная обида. На Тэйнара — за то, что уехал, не объяснив ничего. На Лэрту — за то, что после долгого и сложного разговора все же рассказала, и что самое обидное, рассказала правду. На Альвариэ — за ту вспышку во время завтрака, когда северянка ушла из-за стола. На Велена — за постоянные презрительные взгляды, бесконечные подначки и оскорбительные, издевательские сочувствия. На Тринадцатый департамент, родителей и учителя в частности, и весь мир в целом — за то, что Анжей вообще появился на свет, и за то, что его жизнь так сложилась.

Но больше всего Анжей был обижен на самого себя. За то, что не поборол гордость и не остановил уезжавшего Тэйнара, за то, что не сумел накануне сдержать этого сумасшедшего желания закатить пир горой, за то, что потратил, как выяснилось, все казенные деньги. За то, что он — обуза для всего отряда, и даже силу свою использовать почти не способен. За то, что так глупо сбежал из города, выкрав из конюшни свою лошадь, напросился на первый попавшийся приличный заработок, даже не уточнив, почему плата так велика.

И в особенности — за то, что ухитрился заблудиться в этих проклятых горах!

Кругом выла метель. Снежные вихри вздымались, казалось, до самого низко висящего темно-свинцового неба. Жгучий и очень холодный ветер без особого труда пробирался под теплый плащ, под меховую куртку, играючи преодолевал смешное препятствие в виде колета и шерстяной рубашки, и вгрызался мелкими острыми зубками в незащищенную кожу. Дорогу под копытами караковой кобылы замело так, что Анжей уже не был уверен, что лошадь все еще идет именно по дороге, а не сошла где-то незаметно на плотный, слежавшийся и смерзшийся наст, вполне способный выдержать вес не слишком крупного коня. Караковая крупной не была.

Свинец над головой темнел с каждой минутой — на горы опускалась ночь, лишая неосторожного путника последней надежды найти дорогу обратно в Ан'гидеаль. Тучи так плотно заволокли небо, что ни о каких звездах и луне не было и речи.

Невдалеке послышался вой. Высокий, протяжный голос ровно выводил одну и ту же ноту, не сбиваясь и почти не прерываясь на вдох. Через несколько минут ему ответили — более низкий, вибрирующий и тоскливый вой вплелся в мелодию первого. Почти сразу вступил третий — тонкий и едва не срывающийся на визг. Четвертый, пятый, шестой…

«Варги!»

Анжей не столько догадался, кто его окружает, сколько разглядел — прямо перед пляшущей в страхе кобылой на белом снегу сидел громадный варг, лениво скаля зубы.

Вожак. А слева, справа, и наверняка еще позади — стая.

Не было еще случая, чтобы стая варгов выпустила свою добычу живой.

Варг поднялся на лапы, в его глазах стояла издевка. Он внимательно изучил перепуганную жертву, чуть склонил голову на бок, высунул длинный розовый язык.

Едва сдерживаемая всадником, караковая дрожа косилась на вожака.

«Не дамся!» — всполошено металась в голове одна-единственная мысль. — «Живым — ни за что не дамся!»

Шпоры глубоко вонзились в бока лошади. Кобыла дико заржала, взметнувшись на дыбы, и в этот момент варг низко наклонил голову, припав к земле словно для прыжка, низко, вибрирующее зарычал.

Караковая метнулась в сторону, едва не сбросив полуэльфа с седла, и бешеным карьером помчалась прочь. Варги за спиной взвывали, и в этом вое одинокому всаднику чудилась то насмешка, то мучительная смерть.

Лошадь, отчаянно мотая головой, неслась через сугробы, то и дело проваливаясь едва ли не по самое брюхо, жалобно кричала, оскальзываясь на заледенелых тропках, занесенных снегом.

А Анжей внезапно перестал бояться.

Все так просто. Надо лишь заставить кобылу остановиться. Сползти с седла в снег, встряхнуть руками — у него будет несколько секунд на то, чтобы заставить замерзшие пальцы слушаться. Потом знакомые пассы и знакомые формулы, и злорадный вой какого-нибудь из преследователей обратится полным ужаса криком боли, другой покатится по снегу, пытаясь сбить пламя с лохматой шкуры, третий в прыжке получит молнию в любезно подставленное брюхо…

…а шестой или седьмой сомкнет зубы на горле такой нахальной, опасной жертвы, которая несмотря на все свое нахальство, свою опасность, свою магию, все же остается жертвой.

Пусть так. Несмотря ни на что, он погибнет в бою! И пусть всякие выскочки, способные только мечом размахивать, только посмеют упрекнуть его в трусости! Теперь отец поверит, что его сын мог не только жаловаться на обидчиков и пить без конца горькие лекарства, от которых не было проку! А Тринадцатый департамент может вечно спасать этот мир от культа — Анжею нет дела ни до департамента, ни до культа, ни до, собственно, спасаемого мира. Он никогда не видел от этого мира ничего хорошего, так с чего ему относиться к миру иначе?