Культура бескультурных народов

Точно так же обстоит дело и с опьяняющими средствами. Конечно, далеко не все народы до соприкосновения с белыми знали и употребляли наш столь любимый и еще более ненавидимый алкоголь; этот «культурный предмет» (да и многое другое вместе с ним) был подарен большинству первобытных народов нами, современными завоевателями их стран. Но у различных рас и народов всегда было что-нибудь свое в том же роде: у одних березовый и акантовый (медвежьи когти) сок, у других — кава, у третьих — кобылье молоко, у четвертых — мухомор. Даже нашим, кажется, столь невинным маслом якуты пользуются как средством опьянения. Правда, чтобы достичь желаемой цели, т. е. чтобы при помощи опьянения подняться над горестями повседневной жизни, такому «пьянице» приходится за один присест истребить неслыханное количество — около 30 фунтов масла! И все-таки здоровье крепкого якута нисколько от этого не страдает.

Как видим, в выборе средств увеселения люди идут разными путями; но в склонности к наслаждению этого рода все они одинаковы. И так ведется издавна. Это, между прочим, плохая поддержка для наших апостолов воздержания, поскольку они любят указывать на воздержанность других, лучших людей. Гораздо более убедительным было бы указание на то, что и у диких народов, — безразлично, какому бы способу опьянения они не предавались, — последствия бывают ничуть не лучшие, чем у нас самих; ни мухоморная настойка камчадалов, ни «чихо» южно-американских индейцев или «пулькве» индейцев Центральной Америки, ни просяное, маисовое и банановое пиво негров нисколько не улучшают самочувствия отдельных потребителей и не способствуют развитию всей расы.

Гораздо отраднее для современного поколения указание на другое первобытное и действительно всеобщее достояние человека — украшения. Это культурное благо не так сомнительно, как демон алкоголя, хотя и может подать насмешливо настроенной мужской половине повод обвинить прекрасный пол в чрезмерном пристрастии к этому достоянию культуры. Но такое обвинение совершенно неосновательно. Если ограничиться нашей собственной культурной сферой, то на основании доисторических находок можно доказать, что страсть украшаться у женщины XX столетия нисколько не усилилась, хотя, конечно, удовлетворяется иными средствами, чем у женщин, живших три и четыре тысячи лет до нашего времени. Более того: если бы дамы галльштадтской эпохи, относящейся к периоду за тысячу лет до P. X, появились теперь среди нас, то современные дамы показались бы им одетыми весьма просто и даже лишенными украшений. Так обстоит дело и у большинства остальных народов. Необходимо прибавить, что украшения родились гораздо раньше, чем появилась одежда. Это кажется странным северянину, но вполне подтверждается бесчисленными фактами, которые обнаруживаются у современных нам диких народов и у наших доисторических предков. Одежда представляет явление вторичного характера и даже в настоящее время не может быть названа общим достоянием человечества.

Общею всему человеческому роду была с давних пор и потребность в жилье. Мы говорим не о постоянном, удобном жилище, где можно отдохнуть от невзгод и трудов, а о простом удовлетворении временной нужды в защите от ветра и непогоды, холода зимы и прохлады ночи, а также, до известной степени, от враждебных нападений зверей или людей. Мы не знаем ни одной части человеческого рода, — ни из ныне живущих, ни из живших много тысячелетий тому назад, — которая не умела бы устраивать кровлю из ветвей или камыша, находить простую защиту от ветра или отыскивать пещеры.

Наконец, последним элементом культуры является наше господство над животным. Собака, как прирученный спутник человека, встречается у всех народов. Во многих местах, кроме нее, есть несколько других прирученных животных, а у австралийца собака осталась и по нынешний день единственным домашним животным.

Перечисленные элементы культуры составляют общую всем народам «материальную» культуру; мы видим, что этих элементов далеко не мало, так как они охватывают почти все отрасли человеческой хозяйственной жизни.

От обзора соответствующих культурных благ духовной жизни здесь лучше отказаться: нам еще придется обстоятельно заняться этим предметом, но значительно позже. Для характеристики того, как поразительно широка и эта область, отметим, что «духовные» элементы культуры не затрагивают в широкой области нравов и обычаев лишь немногих черт человеческой жизни: они глубоко вдаются в область социальных инстинктов человека, от первых зачатков общественности до элементов образования государства; далее, они охватывают первые проявления правового чувства и, — что замечательно — даже первые заметные следы религии. Не без основания можно причислять к этим духовным элементам культуры также и зачатки искусства. Я прилагаю здесь образчик такой в высшей степени примитивной художественной попытки: рисунок изображает охоту на страусов и исполнен бушменом на стене скалистой пещеры в округе Гершеля в Капской земле, в Южной Африке.

Рис. 18. Рисунок бушменов на скале в Капской колонии. Изображена охота на страусов. Охотник подкрадывается к стаду.

Стройные животные мирно, с уверенностью в полной безопасности, занимаются поисками пищи. Неожиданно к ним присоединяется новый экземпляр, у которого, при внешнем сходстве с ними, есть что-то, обращающее на себя внимание; его ноги необычайно коротки, походка не вполне страусообразная, а на груди странного существа какой-то непонятный нарост. С любопытством и некоторой тревогой (два страуса готовы даже обратиться в бегство) все стадо уставилось на пришельца. В следующий момент вся картина резко изменится; со свистом полетят стрелы одна за другой в искусно обманутых птиц; бешеным галопом понесутся они в разные стороны, чтобы вскоре погибнуть от смертоносного яда отравленных стрел.

Картина эта — во всех отношениях произведение образцовое: она в высшей степени реальна и в то же время полна драматизма и движения. А между тем она принадлежит художнику такой расы, которую мы привыкли ставить на самую низкую ступень человеческой культуры. Это обстоятельство могло бы, пожалуй, укрепить предположение, что обладание такими художественными навыками, наряду со многим другим, распространено среди большей части первобытного человечества. Можно предположить, что они были всеобщим достоянием человечества на той ступени его развития, которая соответствует культуре нынешнего бушмена. Однако, в такой общей форме предположение это не отвечает истине; во всяком случае, трудно привести доказательства для его подтверждения. Правда, этнографы считают австралийцев и эскимосов также изумительно точными рисовальщиками животных и людей; за последнее десятилетие наука о доисторическом человеке причислила сюда и палеолитических обитателей южно-французских и испанских речных долин, а также северного предгорья Альп: они также были искусными художниками и скульпторами животных; но у главной массы дикого человечества мы находим теперь, несомненно, более низкую ступень развития живописи. Тем не менее, ни одна группа нашего рода, кажется, не лишена совершенно художественных наклонностей; где нет способности к самостоятельному свободному творчеству, там наблюдается стремление к несвободному искусству, к орнаменту. Наши музеи народоведения с их обилием разукрашенных предметов — лучшее тому доказательство.

VI. Первые приобретения

Идея эволюции и определение границы между человеком и животным. Критерий понятия человека. Речь. Орудие. Причины нашего прогресса. Выпрямленное положение тела и его значение. Теория Клаатча. Мозг, рука и нога. Теория лазания Шетензака. Третий критерий — огонь.

Как завидно жилось историку культуры, пока современная эволюционная мысль еще не господствовала над умами и науками! В те счастливые времена человек появлялся перед исследователем сразу, вполне готовым, законченным телесно и духовно; он был так устроен творцом, что мог уже без всякого дальнейшего духовного развития подняться с уровня библейского первого человека до высоты нашей эпохи с ее огромными завоеваниями во всех областях.

Современный исследователь более уже не находится в таком счастливом положении; для него человек столь же изменчив, как и всякий другой вид остального органического мира. Но вместе с тем современный ученый поставлен перед проблемой, от которой историка прежнего времени освобождала библейская догма: он должен установить границу, отделяющую человека от его животного предка и от всего вообще животного мира, как существо высшего порядка.

Первым критерием человеческой природы издавна и всеми признается речь. Однако, элементарные зачатки речи существуют, как известно, и у высших животных; Мюллер-Лиер в своей превосходной книге «Фазисы культуры» насчитывает у кур и голубей по 12 различных звуков; у собак их, будто бы, 15, у рогатого скота— 22, в то время как разговорный запас простолюдина обнимает около 300 слов. У гориллы и шимпанзе, по данным известного американского «обезьяньего профессора» Гарнера, — поставившего задачей своей жизни изучение языка этих животных, — существует около 20 звуков, которые значительно дополняются еще богатой жестикуляцией и живой мимикой. Таким образом, различие между человеком и животным оказывается совсем не столь громадным, как мы обыкновенно предполагаем. По существу здесь и вовсе не было бы различия, если бы человек не воспитал в себе способности, которая совершенно отсутствует у животного: эта присущая исключительно человеку способность заключается в умении переходить от конкретных представлений и образов воспоминания к составлению понятий и оперированию ими. Первые два вида психической деятельности наблюдаются и у животного: оно обладает умом, памятью, воображением и способностью суждения; но способности мыслить при помощи понятий без конкретных представлений — у животного нет.

Второе завоевание человеческого рода — орудие. Оно тоже в зачатке встречается в царстве животных; обезьяны из своих древесных крепостей бросают во врага сучьями и колючими плодами, скатывают на него камни, опираются при ходьбе на палки, разбивают скорлупу орехов и других плодов. Ничто никогда не удивляло меня так сильно, как искусство маленького макака в зоологическом саду в Дюссельдорфе, с абсолютной уверенностью разбивавшего круглым камнем орехи, которые кидал ему в клетку сторож; он ни разу не сделал промаха; притом сила удара была так точно рассчитана, что разбивалась только скорлупа, ядро же ореха оставалось нетронутым. Работа наших щипцов для орехов по сравнению с этой ловкостью и уверенностью кажется какой-то беспомощной попыткой разрешить ту же задачу, — даже шагом назад.