Культура шрамов
Шрифт:
Я подвел Джейка.
Отец вихрем влетел в комнату, подхватил нас обоих — одного левой рукой, другого правой — и понес к двери.
«Кто усидит дома в такую погоду», — сказал он. От нетерпения он даже притопывал, возбужденный, как бык, которому показали красную тряпку.
«Напяливайте на себя одежду, — велел он, — через пять минут мы выходим».
«Джейк, долго?»
«Чего долго?» — заорал Джейк. Что значит вспыльчивый характер — сразу кулаками махать. Не столько на меня, сколько на весь мир. «Сердитый молодой человек», сказали бы вы, но мне кажется, «сердитый юнец»
«Долго тебя продержали там?»— снова спросил я.
«Не надо было тебе ходить туда», — сказал Джейк, на этот раз без гнева в голосе.
Я виновато вздохнул.
«И что они трогали?…»
Джейк не хотел разговаривать. Он поник головой и поднял руку, призывая меня замолчать.
А я-то думал, что он успокоился, что его ярость прошла. Но нет. Она просто затаилась, готовая вырваться наружу при первой возможности. Видоизмененная, но не утратившая силы. И она вырвалась: Джейк навалился на меня, прижав мне коленом живот, наклонился к моему лицу и выдохнул свою ярость в словах, которые слетали с его губ вперемешку со слюной:
«Я не могу вспомнить! Понимаешь ты, я не могу вспомнить!»
Тогда я не понял, но сейчас понимаю, доктор. Тебя могут преследовать какие-то навязчивые видения, из ночи в ночь, из года в год — как было со мной, как было с Джейком, — однако все эти видения лишь части головоломки, которые никак не удается сложить в единое целое, и поэтому они не имеют смысла.
«Пора ехать. Карета подана; запрыгивайте, и покатили».
«Я жалею, — сказал Джейк, — жалею, что раскричался на тебя».
Конечно, он жалел. Я тоже. И на кладбище все жалели нас — люди в трауре у маминой могилы, полицейские, обнимающие моего отца за плечи. Если между мной и Джейком и пробежала черная кошка, то, карабкаясь на холм в тот страшный день, мы вновь объединились, можно даже сказать — воссоединились. Нас связывала общая боль, общие воспоминания о времени, которое мы провели вместе в нашей комнате или в мамином святилище на ее кровати. Не важно, месяц назад это было, год или накануне той роковой поездки за город.
Лента 2. Часть Б
В нашем доме какие-то чужие люди пели и орали, плакали и смеялись.
Отец подгонял нас: «Быстрее спускайтесь. А то еще встретим кого-нибудь, я не хочу ни с кем разговаривать».
«Постучи в одну из дверей», — шепнул мне в ухо Джейк. Отец не расслышал его слов, но смеялся, подталкивая нас вниз по лестнице. Это радовало — смех, без сомнения, лучше, чем ярость; я тоже смеялся, поскольку, подталкивая меня, он щекотал мне бок.
«В эту», — сказал я.
«Давайте, давайте, — говорил отец. — А то мы только к концу дня до машины доберемся».
Дверь распахнулась, и мы вздрогнули от неожиданности. Прежде всего отец, но я и Джейк тоже. А потом задрожал весь дом. Отец перелетел через нас, бросившись в объятия человека, открывшего дверь. Но не обнял, не поцеловал. Ударил. Человек упал, с тошнотворным треском стукнувшись головой о верхнюю ступеньку. Отец покатил
его вниз по лестнице. Шаг за шагом. И мы шли следом.«Давайте, давайте». Катящееся тело все время было перед нами, на ступеньку ниже.
«Джейк, — сказал я, — похоже, будет потеха».
«Похоже», — ответил Джейк.
«Этот человек, мальчики, — засмеялся отец, когда мы все трое перепрыгнули через тело нашего соседа, — на одну ступеньку опередил нас».
Мы засмеялись, потому что это было смешно. У Джейка смех булькал в горле, у меня рокотал в груди. Отец трясся от смеха всем телом. Веселье не прекратилось, и когда мы садились в машину. Соседи смотрели на нас из окон и видели счастливую семейку, собирающуюся на прогулку за город.
«Чудесный денек для отдыха на природе!» — крикнул кто-то отцу. «Да уж, чудесный», — ответил отец, высунув голову из машины.
Дорога взбиралась вверх, и мы мчались по ней на огромной скорости, прочь от дома. Казалось, что мы летим. Отец-то уж точно летел, забыв, что он в машине, забыв, что в машине мы. И насвистывал. Насвистывал, словно был счастлив, а я хотел, чтобы счастлив был Джейк. Мой бедный, рано повзрослевший старший брат. Я обнимал его за плечи и чувствовал, как он судорожно сжимается, собираясь что-то сказать.
«Я обязательно кое-что сделаю», — наконец произнес он.
«Что ты сделаешь, Джейк?» Его горячее дыхание и жар, с которым он говорил, наполняли меня страхом.
«Я не решил… пока еще».
Этот ответ я уже слышал раньше.
«Прекратите шептаться, — сказал отец, — сидите тихо».
Джейк умел строить планы. Он накручивал себя до предела, и его мозг, не выдерживая, иногда вскипал. Временами в его голосе звучали истерические нотки, до маминой смерти редко, а потом бесчисленное число раз. Мама, бывало, пыталась взять его на руки, хотя в свои неполные тринадцать он был уже слишком тяжел для нее.
«Я вынимаю из бомбы запал», — объясняла она мне, пока Джейк боролся с ее объятиями. Как правило, ей удавалось оторвать его от земли, но не более — Джейк неизменно вырывался и отбегал в угол.
«Он не такой плохой, как ты думаешь», — это была ее излюбленная фраза, призванная оправдать отца в глазах Джейка, который строил свои безумные планы и жаждал мести. И страх отступал, доктор, мой страх за него, за меня самого. Всякий раз. Словно мне ввели успокоительное.
Она говорила: «Попробуй его полюбить, Джейк, сделай это, пожалуйста, для меня». Джейк выл в матрас, пинал подушки, отдирал от стен щепки ногтями, а потом, требуя тишины, в комнату зашел отец, и Джейк плюнул в него, плевок приземлился отцу на ботинок. Последнее, что я услышал, единственное, что я услышал, перед тем как накрыл голову подушкой, спрятавшись, будто страус, были слова отца: «Ты еще пожалеешь об этом, мальчик». Но Джейк ни о чем не жалел. Я — да, а он — нет. Мама забралась под подушку вместе со мной и дрожала так же, как я, дрожала от страха, и наши слезы, смешиваясь, объединяли нас в общей жалости к Джейку.
Бедный, храбрый Джейк.
«Куда мы едем?» — спросил я отца.
«Не задавай вопросов».
Я услышал, как Джейк сказал: «Не все ли равно?»
«Не задавай вопросов, — повторил отец, — когда приедем, узнаешь».
Я хорошо помню эту сельскую местность, что довольно странно. Мы не часто выезжали куда-то, но в памяти эти поездки не сохранились, разве что одна-две, да и те уже после того, как умерла мама.
«Я хочу снова поехать в лес!» — вдруг выкрикнул Джейк.