Культурология. Дайджест №1 / 2016

Для Фета и Полонского светит влажное, туманное солнце, и под его лучами все резкие очертания предметов расплываются, все звуки становятся глухими и таинственными, все краски – тусклыми и нежными.

Солнце Майкова – это вечное солнце Эллады и Рима; оно сияет в сухом и прозрачном воздухе каменистой южной страны: резкие тени и ослепительные пятна света, контуры всех предметов определенны и точны до последних мелочей, краски без оттенков и полутонов достигают крайнего напряжения, звуки раздаются звонко и отрывисто – ни гипербол, ни музыкальной неопределенности, ни эха, ни трепетных отражений света, ни волшебных сумерек. Стих Майкова изумительной точностью, чувством меры и неподражаемой пластикой напоминает античных поэтов.

Впрочем, он истинный классик, не только по форме, но и по содержанию.

Если понимать классицизм как известную историческую эпоху, то, конечно, его поэтические формы и образы для нас – невозвратное прошлое, и нет ни малейшего основания стремиться к ним. Зачем буду я употреблять мифологические образы богов, в которых ни я, ни мои читатели не верят? В этом смысле подражания древним всегда должны казаться фальшивыми и холодными. Подражание, например, китайскому или японскому стилю может быть предметом изящного ремесла, но отнюдь не высшего художественного творчества. В подделке под что-нибудь, что было когда-то живым, а теперь превратилось в прах, всегда заключается ложь. Не предпочту ли я произведение самого ничтожного античного поэта самому гениальному современному подражанию на том же основании, как предпочту крохотный живой листок наиболее совершенной подделке?

Но почему же каждый чувствует, что подражания древним, такие, какие встречаются у Гёте, Шиллера, Пушкина, Мея, Майкова, непохожи на искусственные подделки, что они столь же искренни и правдивы, как произведения на темы из живой действительности?

Это объясняется тем, что классицизм умер для нас как известный исторический момент, но как момент психологический – он до сих пор имеет для каждого мыслящего человека большое значение.

Античный мир в самых совершенных художественных образах воплотил ту нравственную систему, в которой земное счастие является крайним пределом желаний. Христианство протестовало против античной нравственности, оно противопоставило земному счастию – счастие неземное и бесконечное, устремляло волю человека за пределы видимого мира, за границу явлений. Спор христианской и античной нравственности до сих пор еще нельзя считать законченным. Классический взгляд на земное счастье как на крайний предел человеческих стремлений возобновляется в позитивизме, в утилитарианской нравственности. Тот же самый протест, с которым первые христиане выступили против античного мира, повторяется в требованиях противников позитивной нравственности, в их желании найти основу для долга не в одном стремлении к временному счастию.

Пока в душе людей будут бороться эти два нравственных идеала, пока люди будут с тоской и недоумением спрашивать себя, на чем же им, наконец, успокоиться – на земном счастии или же на том, чего не может дать земля, – до тех пор красота древности классической, как совершенное воплощение одной из этих точек зрения, будет сохранять свое обаяние. Древние были тоже своего рода позитивисты, только озаренные отблеском поэзии, которые гораздо лучше современных позитивистов умели жить исключительно для земного счастия и умирать так, как будто кроме земной жизни ничего и нет и быть не может:

И на коленях девы милойЯ с напряженной жизни силой В последний раз упьюсь душойДыханьем трав и морем спящим, И солнцем, в волны заходящим, И Пирры ясной красотой!..Когда ж пресыщусь до избытка, Она смертельного напитка, Умильно улыбаясь, мне, Сама не зная, даст в вине, И я умру шутя, чуть слышно, Как истый мудрый сибарит, Который, трапезою пышнойНасытив тонкий аппетит, Средь ароматов мирно спит 139 .

139

Майков А.Н. Три смерти (1851). Впервые опубликовано: Библиотека для чтения. – (СПб., 1857. – № 10. – С. 195) с подзаг. «Лирическая сцена из древнего мира». Окончательный текст впервые – Полн. собр. соч. А.Н. Майкова. – СПб.: Типография А.Ф. Маркса, 1893. – Т. 3. – С. 3.

Лирическая драма «Три смерти» представляет собой часть обширного творческого замысла Майкова, связанного с интересом поэта к истории Античности и раннего христианства. Эта пьеса представляет три взгляда на жизнь людей Древнего мира (Лукан, Сенека, Люций). В набросках предисловия к «Трем смертям» поэт дает истолкование того периода истории, к которому относится его произведение, и характеризует главных действующих лиц – выразителей определенных философских систем.

Д.И. Писарев назвал «Три смерти» в числе лучших произведений Майкова (Писарев Д.И. Собр. соч.: В 4 т. – М.; Л.: Худ. лит., 1955–1956. – Т. 1. – С. 196). – Режим доступа: http://azlib.ru/m/majkow_a_n/text_0090.shtml

Так говорит эпикуреец Люций в «Трех смертях» Майкова. Ни один из современных поэтов не выражал изящного материализма древних так смело и вдохновенно. Майков проникает в глубину не только античной любви и жизни, но и того, что для современных людей еще менее доступно – в глубину античного отношения к смерти:

С зеленеющих полейВ область бледную тенейЗалетела раз Психея, На отживших вдруг повеяЖизнью, счастьем и теплом.Тени вкруг нее толпятся –Одного они боятся:Чтобы солнце к ним лучом В вечный сумрак не запало.Чтоб она не увидалаИ от них бы в тот же час В светлый луч не унеслась.(«Два мира») 140

140

Майков А.Н. Два мира. (1872). Впервые полностью: Русский вестник. – М., 1882. – № 2. – С. 659. Ранее (1872) печаталось без ч. 2. Опубликовав в 1857 г. «лирическую драму» «Три смерти», Майков продолжал работать над замыслом, связанным с историей раннего христианства в его столкновении с языческим миром. Трагедия «Два мира» завершает собой многолетний поэтический труд Майкова. За трагедию «Два мира» ему была присуждена Пушкинская премия Академии наук. (1882). – Режим доступа: http://azlib.ru/m/majkow_a_n/text_0150.shtml

Что может быть грациознее светлого образа Психеи на фоне древнего Аида? Вся эта трогательная песенка проникнута не современной, но близкой нам грустью. С таким унынием и тихой покорностью должен относиться к смерти человек, видящий в ней только уничтожение, но не восстающий против этого уничтожения и лишь опечаленный краткостью земного счастия. Тени Аида и после смерти не видели ничего отраднее нашего солнца и тоскуют о нашей земле.

Что бы Майков ни говорил о христианстве, как бы ни старался признать рассудком его истины, здесь и только здесь мы имеем искренний взгляд нашего поэта на загробный мир. Это тонкий поэтический материализм художника, влюбленного в красоту плоти и равнодушного ко всему остальному. Замечательно, что поэт, пользуясь даже образами христианской мифологии, сохраняет все то же античное настроение:

Больное, тихое дитяСидит на берегу, следяБольшими умными глазамиЗа золотыми облаками…Вкруг берег пуст – скала, песок…Тростник, накиданный волною, В поморье тянется каймою…И так покой кругом глубок,Так тих ребенок, что садитсяВблизи его на тростнике, Играя, птичка на пескеПо мели рыбка серебрится…К ним взор порою обратя, Так улыбается дитя, Глядит на них с таким участьем, И так сияет кротким счастьем.Что если, бедный, промелькнетОн на земле, как гость залетный, И скоро в небе в сонм бесплотныйГосподних ангелов войдет,То там, меж них воспоминаяСвой берег, дикий и пустой, «Прекрасна, – скажет, – жизнь земная! Богат и весел край земной!» 141

141

Майков А.Н. На берегах Нормандии (1858). – Режим доступа: https://books.google.ru/books?isbn=5998922727

Не страдавшей и не плакавшей музе поэта, как этому наивному ребенку, жизнь тоже представляется прекрасной, край земной – богатым и веселым. Он был счастлив на земле, он привязался к ней, и среди ангелов он, может быть, пожалеет о прошлом, совсем как жалеют о сладостном свете земного дня языческие тени Аида. Разные мифологии, – но настроение поэта одно и то же. Он и в христианстве остается бессознательным язычником.

В одном антологическом стихотворении Майков рассказывает, как печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронил своего утонувшего сына:

На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой, Покрытом кустарником ветхим и зеленью сосен, Печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронилПогибшего сына. Его возлелеяло море, Оно же его и прияло в широкое лоно, И на берег бережно вынесло мертвое тело.Оплакавши сына, отец под развесистой ивойМогилу ему ископал, и, накрыв ее камнем, Плетеную вершу из ивы над нею повесил –Угрюмой их бедности памятник скудный! 142

142

Майков А.Н. На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой (1840). – Режим доступа: https://books.google.ru/books?isbn=5998922727

Удивляешься, когда поэт-волшебник оживляет прекрасную, блестящую сторону античной жизни, но еще гораздо более удивительно, когда проникает он в сумрак народной души. Вся эта пьеса похожа на трогательную песню какого-нибудь крестьянина. Античный мир раскрывается с новой, никому не известной стороны. В приведенном стихотворении нет и следа того, что мы привыкли видеть в классической поэзии. Маленький рассказ о рыбаке Мениске дышит строгой простотой и реализмом, краски бедные, серые, которые напоминают, что и на юге, и в Древней Греции, бывали свои унылые, будничные дни. Есть тайна в этих десяти строках: по крайней мере, я ни разу не мог прочесть их, не почувствовав себя растроганным до глубины души. Эта любовь бедного темного человека, его безропотное горе передано Майковым с великим, спокойным чувством, до которого возвышались только редкие народные поэты.