Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Шрифт:
– Постановление мэра, – утробно рыкал брыластый милицейский начальник. – Шествие по Тверской запрещено.
– По Горького, холуй! – сердито кричали ему из толпы. – Горького она всю жизнь была!
– Моссовет отменил постановление как противозаконное, – Терехов тыкал пальцем в бумагу. – Моссовет выше мэрии. Не забывайте, согласно конституции у нас в стране советская власть.
Белки глаз милицейского начальника наливались кровью, краснели складки на толстой короткой шее.
– Вы – военный человек. Вы должны понимать: запрет – значит, запрет. Всё! – рявкал он, выходя из себя.
– Да кто вообще смеет запрещать
На площади, за спиной Валерьяна, нарастал гул.
Толпа, оскорблённая запретами, угрозами, сдавливаемая шеренгами враждебных омоновцев и солдат, собралась в плотную массу напротив перегораживающего Тверскую кордона. Гражданские и пожилые отставники в офицерских шинелях, с медалями и орденскими планками на одежде, надвигались на укрывавшихся за щитами омоновцев. Над головами демонстрантов реяло множество флагов: красных, флотских – советских и Андреевских, чёрно-золото-белых монархических. Валерьян увидел даже несколько хоругвей, поднимаемых бородачами в странном, полувоенномполумонашеском одеянии.
Омоновцев осыпали гневными выкриками:
– Пропускайте! Мы хотим возложить цветы!
– Сегодня праздник!
– По какому праву закрыли проход?!
Старики, подходя к самым щитам, совестили бойцов:
– Ребята, вы же Советскому Союзу присягу давали! Как можно…
– Позвольте хотя бы ветеранам пройти.
Омоновцы сопели, мрачно зыркая из-под касок. Изредка кто-нибудь из них бросал раздражённо:
– У нас приказ.
Перед кордоном стали образовываться группы из офицеров-отставников. С ругательствами, хрипя, офицеры по трое-четверо наваливались на щиты, пытаясь продавить в строю брешь.
Омоновцы пятились, пыхтели, удерживая строй, но дубинок в ход не пускали. На кордон лезли уже и гражданские, толкали плечами щиты.
– Дорогу, сволочи! Мы к Вечному огню!
Начиналась свалка. Анпилов метался в гуще разгорячённых демонстрантов, то пытаясь ими руководить, то сам бросаясь с ними вместе на кордон.
Бледный, держащий себя в руках Терехов повторял милицейскому начальнику:
– Мы без возложения не разойдёмся. Дайте проход. Вы будете отвечать за последствия…
В руках начальника несмолкаемо трещала рация.
Омоновская шеренга вдруг начала размыкаться посередине, словно раздвигаемый занавес. Омоновцы, укрываясь за щитами, попятились к обочинам, освобождая демонстрантам Тверскую.
– Разрешили! Разрешили! – понёсся по площади живой клич.
Воодушевлённая масса повалила на проезжую часть, втекая в образовавшийся в оцеплении проём. Замелькали обрадованные лица, флаги.
Валерьян, захваченный общим движением, прорвался на Тверскую в числе первых. Ликуя, он кричал вместе со всеми «ура!», спешил вперёд, поверив, что далее никаких препонов не будет.
– Слава Советской армии и Военно-морскому флоту! – бойко воскликнула старушонка в синем пальто, встряхивая выбивающимися из-под берета кудряшками.
– Ур-р-ра непобедимой и легендарной! – раскатисто подхватил редкоусый штатский в кепке.
Нестройная колонна продвигалась по Тверской. По обочинам её обгоняли милицейские машины.
– Милиционеры и военнослужащие! – слышал Валерьян за спиной энергичные воззвания Анпилова. – Вы видите своими глазами, что
мы – мирная народная демонстрация! Задумайтесь над тем, кому вы служите! Вас натравливают на родных матерей и отцов!Далеко пройти по Тверской колонне не позволили. Через квартал перед демонстрантами возникла новая омоновская шеренга. Офицер в каске, стоя впереди, предостерегающе замахал дубинкой:
– Стоять! Дальше проход запрещён!
В голове колонны началась сумятица.
– Что такое?
– Что опять?
Справа и слева на приостановившуюся в недоумении демонстрацию полезли заранее развернувшиеся на тротуарах омоновские цепи. Оторопевшие люди в растерянности отступали к центру проезжей части, теснимые отовсюду рядами щитов.
– Вы чего, ребята? – обращались к ним. – Ведь нам же разрешили!
Офицер опустил защитное стекло каски, точно забрало. Над щитами вскинулись дубинки. Омоновцы, рыча и матерясь, принялись дубасить окружённую толпу. С треском переламывались древки флагов, летели наземь знамёна, тела.
– Впер-р-р-рё-ё-ёд!! – неистово воззвал Терехов, продираясь к перегораживающему Тверскую кордону. – На прорыв!
За ним устремились, как за вожаком. Свирепея от побоев, люди с голыми руками попёрли на омоновскую цепь, кулаками и ногами замолотили по щитам. Шеренга поперёк Тверской прогнулась, подалась назад. Омоновцы, теснимые всеобщим напором, отступали к обочине, норовя напоследок огреть дубиной.
Омоновский строй рассыпался. Потрёпанные, но окрылённые демонстранты устремились по Тверской дальше, ругательствами и плевками гоня перед собой редких, отбившихся от цепи омоновцев.
– Ур-р-ра-а-а-а! – ревел бегущий подле Валерьяна флотский офицер, бешено вращая глазами.
Через пару сотен метров перед ними вырос новый строй. Омоновцы были с дубинками, но без щитов. Демонстрантов вновь начали слаженно теснить с тротуаров и одновременно избивать: свирепо и беспощадно.
Валерьян крутился в гуще мечущихся тел, видя повсюду искажённые, взопрелые лица омоновцев, их белые, словно у пожарников, каски. Спотыкался об упавших, падал сам.
– Фашисты! Пиночетовцы! – крыли омоновцев проклятиями.
Демонстранты в отчаянном порыве прорвали и вторую цепь. Инстинкт подсказывал им, что рваться по Тверской дальше – единственный путь к спасению.
Вывернувшись из-под удара замахнувшегося на него омоновца, Валерьян нёсся вперёд с оставшимися на ногах демонстрантами. Отстающих, спотыкающихся хватали, заламывали, будто преступникам, руки, грубо тащили к автобусам и машинам, продолжая на ходу бить дубинками. Какой-то парень, прижатый к омоновскому автобусу, вскарабкался, спасаясь, на крышу, но через откидной люк его живо втащили за ноги внутрь. Кудрявая старушка, уже без берета, с кровавой гематомой в пол-лица, силилась подняться с мостовой, но никак не могла согнуть обездвиженную, очевидно сломанную ногу.
– Прокляты будьте, в-в-выродки! – р ыдала она.
Перед демонстрантами появилась третья цепь. ОМОН действовал расчётливо: с каждым новым прорывом толпа, теряя десятки и сотни обессиленными, упавшими, затащенными в автобусы и машины, делалась всё малочисленнее. Терехова уже не было видно, и остающимися на Тверской людьми пытался командовать другой офицер – в обрызганной кровью шинели, со свисающим с левого плеча полуоборванным погоном.
– Руками сцепляйтесь! Не давайте себя растаскивать!