Кумир и поклонницы
Шрифт:
Но, как бы там ни было, я не собиралась часами говорить о Люке. В отличие от других учеников нашей школы, которые делали это с удовольствием. Вы бы видели Карен Сью Уолтерс, рассказывающую, как после исполнения ею соло в «День за днем», ее похвалил Люк. Так случилось, что я слышала, как Люк сказал ей всего лишь два слова: «Милая песня».
Но она подавала все так, будто Люк репетирует с ней и готовит из нее звезду.
В эту историю включился даже мистер Холл. Он хватался за каждого репортера, который попадался ему на пути, со словами:
— И «Трубадуры» будут выступать
Ах, мистер X.! Я уверена, что вся Америка жаждет увидеть «Трубадуров», запускающих трели в песне «Столько, сколько я буду ему нужна».
Но все прошло очень быстро. На третий день для меня все кончилось. И меня уже не волновала злость Трины. Она все твердила перед камерами: «О! Дженни — моя лучшая подруга», но со мной была абсолютно холодна. Казалось, Трина не может простить мне:
а) разговора о Стиве и
б) то, что я согласилась пойти на «Весенние танцы» с Люком.
Была еще одна вещь, которую она не могла мне простить, хотя в этом не было моей вины. В сущности, я ничего для этого не делала. Стив — старый, добрый, надежный Стив так устал слушать хныканье Трины о Люке Страйкере… что бросил ее.
Ага. Бросил Трину. И рассказал мне за ланчем — он начал есть с нами, пока Трина оставалась в комнате хора, — что нисколечко не сожалеет об этом. Он собрался идти к Куангу на вечеринку «АнтиВесенние-Танцы» и был абсолютно счастлив, почувствовав себя наконец свободным.
Джери Линн, однако, решив дать отставку своему парню, не казалась такой же счастливой. Не то, чтобы она была несчастна от разрыва со Скоттом. Больше было похоже на то, что она несчастна из-за того, что Скотт вовсе не огорчен. Каждый раз, когда я видела ее, она начинала расспрашивать меня о Скотте. Как я думаю — ему нравится кто-то еще? Она чувствует, что ему нравится кто-то еще, и поэтому он совсем не возражал, когда все это случилось. Может, это означает, что ему кто-то еще понравился? Он мне ничего об этом не говорил? Ей вообще-то все равно, но…
Если бы не тот день в доме у Люка, то я должна была бы продолжать нянчиться с Джери: «Да нет, Джери Линн, он мне ничего не говорил. Но я уверена, он до сих пор страдает из-за разрыва. Если тебе его так не хватает, почему бы тебе не подойти, не поговорить с ним? Вы были такой великолепной парой, вы должны снова соединиться».
Невозможно. Теперь я просто сказала:
— Знаешь что, Джери? Ты рассталась с ним. Все кончено. Теперь — вперед!
У Джери глаза стали такими большими, словно она вот-вот расплачется. Пришлось мне извиниться (хотя все равно я не сказала, что считаю, будто они должны снова быть вместе).
Но больше она со мной не пыталась поговорить. Что было большим облегчением.
Все действительно заговорили обо мне после некоего случая с Кэйрой.
То есть сначала это была только Трина. Знаете, всем, кто согласен был выслушать ее, она жаловалась на то, что с той поры, как Люк Страйкер пригласил меня на «Весенние танцы», я переменилась
Затем, после того разговора с Джери, она тоже стала говорить;
— Что случилось с Джен? С ней все в порядке? Она так странно
себя ведет…Никто ничего не говорил мне прямо в лицо, но я знала, что разговоры идут. Когда я входила в дамскую комнату, голоса смолкали, это был точный знак того, что темой разговора была я.
И за столом во время ланча все старались избегать в разговоре предмета, занимавшего умы учащихся средней школы, — Люка Страйкера.
Единственным человеком в школе, который вел себя со мной нормально, — исключая мистера Холла, который по-прежнему вопил на меня из-за моих неловких рук, — был Скотт. Скотт оставался тем же самым, старым Скоттом, высказывал недовольство но поводу макета газеты, помогал мне отпечатать письма для «Спросите Энни», обсуждал со мной книги, предлагал мне во время ланча кусочек домашнего тортеллини с соусом из четырех сыров…
Скотт был… просто Скоттом.
Даже мои родители стали обращаться со мной по-другому. Не знаю, было ли это потому, что меня пригласили на школьные танцы — впервые в жизни — или из-за того, КТО меня пригласил. В любом случае, внезапно они стали обращаться со мной так, будто я оказалась ближе по возрасту к ним, чем к Колу или Рику. Например, папа спросил меня, не хочу ли… получить водительские права, чего он рань-то не позволял, потому что боялся за меня, и я всегда была уверена, что он должен сидеть рядом со мной, когда я за рулем.
Тем временем мама удивила меня за завтраком, заговорив со мной так, будто я ее подружка, а не дочь:
— Я бы хотела, чтобы ты взяла с собой в кино или куда-нибудь еще Кэйру Шлосбург, Дженни. Ее мама вчера на йоге сказала мне, что у Кэйры очень плохое настроение. Она даже попросила родителей перевести ее в Военную академию для девушек.
В Военную академию? Кэйра? Я была поражена. Но ведь нельзя обвинять Кэйру за то, что она хочет уйти туда, где при виде нее не будут мычать.
Но в ВОЕННУЮ школу? Клэйтонская средняя, конечно, место плохое, но не такое плохое, как ВОЕННАЯ школа.
Или это не так?
Я поняла, что нужно немедленно принимать меры. Во время ланча, в тот же самый день, как со мной поговорила мама, я подошла к Кэйре и спросила:
— Что ты делаешь сегодня после школы? Кэйра прожевала листья салата — лишь это она взяла на ланч. Мне, конечно, было известно, что в ее ящичке полно всякого печенья, которое она ест, когда думает, что этого никто не видит. Кэйра посмотрела на меня и сказала:
— Я? — Затем она оглянулась, как будто хотела увериться, что за ней никто не стоит и что я действительно обращаюсь к ней. — Хм… Ничего. А что?
— Я хочу с тобой кое о чем поговорить, — сказала я. — Можно прийти к тебе домой?
Кэйра была потрясена. Меня захлестнула волна вины, когда я сообразила, что, возможно, я — первый человек, попросивший разрешения прийти к ней домой.
— ТЫ хочешь прийти ко мне домой? — Кэйра с подозрением смотрела па меня, будто подозревала, что я задумала какую-то каверзу. — Зачем?
— Я уже сказала. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить. Ты на каком автобусе едешь?
— На тридцать пятом, — ответила Кэйра. — Я выхожу из школы в три десять. Но…