КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Я почему-то всё время вспоминаю эту красивую женщину в самолёте. Это твоя жена?

— Это для неё я купил картину. — Эмир смягчился так же быстро, как и завёлся. — Я её обожаю. Вот это женщина! Беда только в том, что она занята. И знаешь, с кем она? С бабой! Лесбиянка… разве это не прекрасно?

По пути к машине Иоаким думал, как легко нарушить мировой порядок. Пока Карстен Хамрелль небрежным, предусмотренным сценарием жестом открывал багажник и засовывал туда кейс с киношными — не может быть, чтобы настоящими! — деньгами, голос диктора воспроизводил тираду бандюги Эмира, всё, что он болтал перед тем, как исчезнуть… а может, и не исчезнуть вовсе, а так, освободить кадр, чтобы возникнуть в предстоящей сцене автомобильной погони — что только не придёт в голову фабрикантам грёз! Оказывается, Эмир встретил Сесилию случайно в ресторане в Висбю — она приехала туда делать репортаж о суперремонте бревенчатого дома, который почему-то был признан культурным наследием. Он рассказал, как подкатывался к ней и получил отлуп, как пытался найти её, как постепенно сообразил, что она интересуется женщинами, но объяснил себе такое заблуждение исключительно тем, что она до сих пор не повстречала настоящего мужчину, и продолжил осаду. А когда Эмир понял, что она неравнодушна к роскоши, настал час потрясти мошной. И эта краденая картина появилась как по заказу. Как думаете, сойдёт как неофициальный утренний подарок [125] ? И он вовсе не боится, что она пойдёт в полицию, пусть идёт — он позаботится наворотить такую цепь перепродаж, что никто и не усомнится, что он понятия не имел, что картина краденая. А если она откажется от его «Крюгера», он повесит её в своём офисе над элитным фитнес-клубом на Эстермальме, и пусть подельники лопаются от зависти. А что касается Сесилии, рано или поздно он её добьётся; самое трудное, понимаешь, заставить еврейку конвертироваться в православие.

125

Утренний подарок— традиционный подарок после первой брачной ночи.

Голос рассказчика постепенно затих. Они выехали на магистраль. Лейтмотив фильма («Лас-Вегас» в исполнении Мартина Стенмарка) заполнял салон машины. От асфальта шёл пар. Маленькие рваные облачка плыли к морю. Замечательная сцена, особенно если удастся передать этот дрожащий в полуденном зное воздух… пока всё хорошо, но кульминация фильма ещё впереди.

* * *

Карьера Карстена Хамрелля в индустрии удовольствий началась, когда ему было семнадцать — он стал менеджером панк-группы из южных пригородов Стокгольма. Конец семидесятых — наискучнейшая эпоха шведского социал-демократического государственного строительства. Тогда, чтобы напугать сограждан, достаточно было воткнуть в ухо английскую булавку.

— Всё делала внешность, — объяснил он своему новому деловому партнёру Иоакиму Кунцельманну. — Музыка была жуткой: три нестройных аккорда в диком темпе, самое большее — две минуты, потом пошёл следующий лот в том же темпе и в той же тональности. О текстах я и не говорю… какая разница, лишь бы ниже пояса. И ещё я придумал ход, как пощекотать публике нервы: я запретил им мыться! На пике успеха это был закон! В нашем миниавтобусе стоял такой дух, что нормальный человек терял сознание, — только представь себе эту банду лишённых элементарного музыкального слуха бомжей на гастролях! И как только мы приезжали в какую-нибудь деревню, вроде Крюльбу или Хедемуры, тут же находились желающие задать трёпку врагам общества номер один.

Хамрелль много чего повидал. В Смюгехуке, к северу от Хапаранды, они подверглись самой настоящей осаде. Потом были бесконечные драки, его выбросили из отеля на двадцатиградусный январский мороз — портье опасался, что возмущённые местные парни разнесут отель вдребезги. Он делал массаж сердца, реанимируя девчонок-подростков, наглотавшихся амфетамина или напившихся самогона до потери сознания, а то и просто совершенно ослабевших от анорексии, со странным хобби резать бритвой вены на руках… Они приходили на концерты в обществе парней с неизменными зелёными ирокезами на головах. Дважды он привозил контрабандой толстенные лепёшки хаша из Дании, чтобы сделаться незаменимым для людей, которые в его услугах вовсе не нуждались… но все его конфликты с правосудием ограничивались парой случаев вождения машины без прав.

Эти странные занятия помогли ему, как ни удивительно, в карьере — он перезнакомился с огромным количеством людей. Без всякого труда он получил работу A&R [126] в независимой студии, занимающейся экспериментальной музыкой новой волны. С годами у него выработался непогрешимый инстинкт — что именно нужно здесь и сейчас. Семидесятые сменились коммерческим глянцем восьмидесятых. Звукозапись по-прежнему оставалась отраслью, приносившей огромные доходы, техника совершенствовалась, всё новые аналоговые технологии мгновенно шли в дело. Появились уже и синтезаторы, заменившие дорогущие духовые и струнные инструменты, но никто ещё слыхом не слыхивал про «BitTorrent» или «PiratеВау» [127] . После скандала («в то время был железный занавес между снобами семидесятых, которые слышать не хотели о коммерции, и молодёжью — те скумекали, что можно сколотить приличные бабки, не выходя из-за письменного стола») — после возникшего на этой почве скандала Хамрелль ушёл из студии и с неким импресарио из Сконе основал музыкальное издательство. И за пару лет заработал неплохие деньги на скейт- и техно-музыке. Когда в конце восьмидесятых произошла цифровая революция, он был одним из первых, кто осознал, что отрасль вот-вот окочурится, продал свою долю в издательстве и год отдыхал в Колумбии. Правда, из всего этого отпуска Хамрелль смутно припоминал только приезд и отъезд, поскольку весь год прожил на довольно своеобразной диете, состоящей из рома и кокаина.

126

A&R(англ. Artist & Repertoar) — сотрудник звукозаписывающей компании или музыкального издательства, занимающийся оценкой поступающих заявок.

127

«BitTorrent»или «PirateВау»— сайты для бесплатного обмена аудио- и видеофайлами.

Тем не менее, несмотря на рассеянный образ жизни, он успел прижить ребёнка с женщиной из Медельина. Она до сих пор посылала ему к Рождеству фотографии, где она стоит рядом с растущим наследником на фоне дома, купленного на деньги, регулярно присылаемые Хамреллем через «Вестерн Юнион».

— Его зовут Фиделем, в честь кубинского диктатора, — объяснил Карстен, выуживая из кармана пиджака поцарапанную фотографию мальчика с легко угадываемыми индейскими чертами, — да ещё Симон Боливар! Фидель Симон Боливар! Мама — истовая коммунистка, поёт в сальса-оркестре. Я мальчонку не видел ни разу. Ему скоро семнадцать, очень способный, мечтает поехать на Кубу учиться на врача.

Проведя год в Южной Америке, год, не отягощённый какой-либо личной ответственностью за свои действия, он оставил свою даму с ребёнком и вернулся в Стокгольм.

— Я разжирел, подсел на кокаин, и к тому же у меня началась паранойя. В Арланде у меня даже начались галлюцинации… кайф выходил… десятидневный кайф нон-стоп. Сел в такси и поехал к наркологам.

Через два месяца, похудев на пятнадцать килограммов, Хамрелль дебютировал в рекламе. Через знакомых ему удалось зацепиться в одном из самых крупных рекламных бюро, и очень скоро, не прилагая никаких усилий, он стал художественным руководителем. Это было время, когда классическая максима МакЛюэна [128] «коммуникация есть сообщение» стала в Швеции реальностью и работать в рекламе стало, как сказал Хамрелль, «хиппово». Благодаря своей неистребимой жизнерадостности и весёлому панибратству, он уже через две недели был на «ты» со всеми более или менее значительными фигурами. Девяностые без рекламы — как торт без крема, заявил Хамрелль.

128

МакЛюэн Маршалл(1911–1980) — канадский профессор, литературовед, литературный критик и один из создателей теории коммуникаций.

Несколько лет он впаривал всевозможные сомнительные товары доверчивому шведскому потребителю.

— Диетическая кола, игрушки, сигареты… любой бренд, было бы за что зацепиться. «Найке» мы помогли прищучить всех конкурентов. А потом мне надоело… знаешь, утром встал и понял: надоело, — объяснил Хамрелль. — Ты даже не представляешь, какая дикая скучища договариваться, скажем, с «Арлой», как лучше всучить потребителю новый йогурт с добавками. Что бы ты ни предлагал, они морщат нос, а потом вдруг предлагают попробовать идею, пришедшую в голову им самим во время летнего отпуска, причём не просто предлагают, а настаивают. К счастью, меня спас банковский кризис. Всё дерьмо провалилось в канализацию, а с ним вместе и вполне приличные продукты. Денег в отрасли просто-напросто не осталось. Почти два года прошло, прежде чем что-то начало шевелиться… и где? В самом вонючем болоте — медийном. Телевизионщикам нужны были дешёвые рейтинги, неважно что и как, лишь бы собрать публику. Так и родилось документальное мыло. — Хамрелль брезгливо ухмыльнулся. — Дешевле в развлекательной отрасли ничего не найдёшь. Эти идиоты, помешанные на знаменитостях, выставляют себя напоказ совершенно бесплатно.

Этот новый жанр чем-то его привлекал, но не как профессионального рекламщика, а как менеджера изнывающих от желания быть знаменитыми юнцов. Вместе с ещё одним бывшим журналистом «Стрикс-ТВ» он организовал агентуру по найму доселе неизвестных эксгибиционистов.

— Половина народа, которых ты видел в «Баре» и «Вилле Медуза» [129] в начале девяностых, прошли через мои руки. Я их создал, я учредил для них лабораторию в стиле кабинета доктора Калигари [130] , а потом продавал как рабов — на ТВ-3 или посредникам вроде Андерса Сервина… А компаньон мой ещё и драл процент с их доходов, когда они начали разъезжать по стране и показывать фотографам голые жопы. Скандал за скандалом. Наш главный конкурент был Микаель Блинкеншерна, типчик, который воровал все мои идеи, но реализовал их с ещё большим цинизмом…

129

«Бар», «Вилла Медуза»— шведские реалити-шоу начала 90-х годов.

130

«Кабинет доктора Калигари»(1920) — знаменитый немой фильм, положивший начало немецкому киноэкспрессионизму.

Со временем Хамрелль познакомился с огромным количеством людей, от Андерса Сервина и Анны Брекеньельм до медиамогула Яна Стенбека, с которым он как-то обедал в шикарном ресторане в Старом городе. По его мнению, мультимиллиардер злоупотреблял едой.

— Янне жрал, как танк, — сказал Хамрелль. — Никогда такого не видел… Мужик мог целого быка умять.

Что в рассказах Хамрелля было правдой, а что нет, Иоаким, естественно, определить не мог. Но что касается злоупотреблений самого Хамрелля, у него не было ни малейших сомнений. Хамрелль утверждал, что все девяностые годы он ежедневно пил не меньше трёх литров красного вина, пока наконец тогдашняя подружка не заставила его обратиться за помощью в общество анонимных алкоголиков. Теперь, как он утверждал, всё в прошлом, за исключением никотина, да и то в виде жвачки.

Забавно, что именно в связи с переходом на трезвый образ жизни он и угодил в порноиндустрию.

— Я туда вляпался случайно, осенью 2001 года, хотя шаг от реалити-шоу невелик. Ещё когда я работал в рекламе, мы из года в год делали фотосессии для больших магазинов одежды. Модели приходят и уходят. Красивые девушки, жадные до денег. Отличные фотографии, а результат — так себе. И мужские модели, и женские… Не поймёшь, высшие создания, не для нашего мира. К тому же я до смерти устал от политкорректности… от ханжества, вернее сказать. Официально женщина на фотографии не должна выглядеть как секс-объект, и в то же время не просто должна, а обязана, потому что любой мало-мальски честный анализ рынка во всём мире показывает, что мужчины именно на секс и клюют. Другое дело — реалити-шоу. Никто не сказал ни слова, никто не обвинял, что мы продаём секс и голые тела. А девок-эксгибиционисток хоть лопатой греби, все же мечтают стать моделью… И что с ними делать? Не всем же быть Эммой Виклунд [131] … И что, бросить их в беде? Издеваться над ними, потому что они ищут внимания в мире, где, если не выставляешь себя напоказ, ты просто не существуешь? А я дал им шанс! Я снимал их на пробах к десятку реалити-шоу. Потом снимал тех, кого не взяли, — им так нужно было внимание и утешение. Кто-то из девочек рвался больше других, некоторые были в отчаянии, и я, каюсь, извлекал из этого выгоду. Я просил их раздеться — трезво и цинично. Ох как охотно они на это шли! Раздвиньте ноги, говорил я им, и глазом не успевал моргнуть — пожалуйста, хоть с лупой. Куда легче, чем я ожидал. Заметь, Иоаким, мы говорим о красавицах… и у многих голова на плечах… почти у всех, если не считать малопонятной страсти, чтобы их узнавали в очереди в «Стурекомпаниет» [132] . Я снимал, снимал… красивые, сексуальные, честные снимки. Да пошли вы, послал я всех политкорректных мудаков подальше, и двинул прямо в мужской журнал «Слитц». Потрясающе, сказал редактор. Замечательно! Главное, возбуждает. Присылай счёт, сколько ты за них хочешь. Снимки идут в следующий номер. И так пошло — «Слитц» купил картинки, «Мур» купил картинки… Бинго Ример при встрече назвал меня гением… и в один прекрасный день мне позвонили… у них, видите ли, заболел фотограф, не мог бы я его заменить? А почему нет? Почему я должен по этому поводу комплексовать и угрызаться? Почему я должен придерживаться какой-то морали, когда все остальные плевать на неё хотели? Ты понимаешь, когда я завязал с алкоголем, мир вокруг словно промыли из брандспойта. Нигде никакой морали нет. Принцип капитализма прост, как репа, — дать людям то, что им хочется…

131

Эмма Виклунд— шведская фотомодель.

132

«Стурекомпаниет»— модный ресторан в центре Стокгольма.