Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове

Погорельца звали Ильяс. Он, как и Абдулла, до революции служил дворником у богатых людей. После революции господа сбежали, а Ильяс остался без работы. Тогда он нанялся к богатому торговцу-татарину.

— Понятно, — сказал Абдулла. — Нынче, стало быть, когда пожар начался, ты на работе был?

— Какое там, — ответил Ильяс. — Мы уж, почитай, целую неделю не работаем.

— Так где же ты тогда прохлаждался-то? — удивился Абдулла. — Вот так штука! У человека дом горит, а он гуляет невесть где!

— Скажешь тоже, «невесть где»! — обиделся Ильяс. — Я не гулял, милый человек! Я в своем отряде находился.

— В каком еще отряде?

— В нашей образцовой железной дружине. Учение у нас было. Нас бомбы кидать учили.

— Так ты, стало быть, дружинник? — изумился Абдулла.

— У нас тут сейчас каждый мусульманин дружинник, — важно ответил Ильяс. — А ты, милый человек, разве не дружинник?

Однако, задав этот вопрос, он тут же стукнул себя кулаком по лбу.

— Прости, дорогой! Это я так, сдуру спросил. Не надо мне ничего про тебя знать. Не хочу слыть дурным человеком…

У татар не принято расспрашивать гостя, кто он такой, откуда и куда идет. Захочет — сам скажет. А не захочет, значит, так тому и быть.

— Почему же? Я скажу. Все тебе про себя расскажу, дорогой Ильяс. У меня никаких секретов нету, — отвечал Абдулла. — Нет, брат, я не дружинник. Я только что в Казань из Москвы приехал.

— Из Москвы? — удивился Ильяс. — Каким же ветром тебя занесло к нам, в нашу Забулачную?

— Забулачную? — Теперь настал черед Абдулле удивляться. — Что это значит — Забулачная?

— Так называется наша Татарская слобода.

— А почему ты удивился, что меня сюда занесло? Разве к вам сюда трудно попасть?

— Так ведь наша Забулачная со всех сторон окружена войсками Советов!

Мало-помалу Абдулла начал понимать.

Вся центральная часть города, деловые районы, кремль — все это контролировалось Казанским Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. А в той части города, что находится за рекой Булак (потому и зовется она «Забулачная»), закрепились шуристы со своими «железными дружинами».

— Неужто у вас там, в Москве, ничего про это не знают? — удивлялся Ильяс.

— Почему же, знают. Мулланур мне об этом говорил, — признался Абдулла.

— Мулланур? Какой Мулланур?

— Мулланур Вахитов. Это он послал меня в Казань.

— Тот самый Вахитов? Мусульманский комиссар?

— Ну да.

— Так ведь он же большевик! Советам продался!

— Кто продался?! — вспыхнул гневом Абдулла. — Комиссар Вахитов продался?

— Погоди, погоди, — вдруг цепким, чужим взглядом посмотрел на него Ильяс. — Да ты сам-то кто? Уж не большевик ли?

— Нет, я не большевик, — сказал Абдулла. Он уже остыл немного, вспомнив наказ Мулланура быть осмотрительным и не горячиться. — Я в партию не записывался, да и никто меня туда пока не звал. Но в Красной гвардпд служил. В мусульманском батальоне.

— В мусульманском? — вытаращил глаза Пльяс. — Да разве в Красной гвардии есть такие?

— А как же! Созданы по указанию самого товарища Ленина.

— Постой, — ошалело сказал Ильяс. — А Вахитов этот — он разве за Ленина?

— А как же! Его Ленин и комиссаром назначил!

— Ничего не понимаю! — в отчаянии вцепился себе в волосы Ильяс. — Про Вахитова мне верные люди сказали, что он предатель, злейший враг всех мусульман. Советам продался. А Ленина я уважаю. Ленин стоит за бедняков, за нашего брата рабочего…

«Ну и каша у него в голове, у бедняги! — подумал Абдулла. — Ленина уважает, а Советскую власть клянет!»

И опять ему вспомнились слова Мулланура о темных людях, которых буржуи обманом завлекли в свои «железные дружины». Видно, этот Ильяс как раз из таких.

И тут с Абдуллой прямо какое-то чудо случилось. Он заговорил, да так, словно не метлой да лопатой орудовал весь свой век, а был ученым муллой, прочитавшим тысячи святых книг и весь век учившим детей в медресе. Откуда только нашлись у него слова! Всю свою жизнь пересказал он Ильясу. И про то, как хозяин выгнал его на улицу, и про то, как встретился ему молодой мусульманский комиссар, как решил он записаться в мусульманский отряд и пойти на фронт сражаться за свою, рабочую власть, и про то, какой удивительный телефон стоит в маленькой нише в кабинете комиссара Вахитова и по этому телефону звонит ему сам Ленин и подолгу с ним разговаривает.

Незаметно промелькнул вечер, настала ночь. Где-то рядом шушукались женщины, они хлопотали по хозяйству, вздыхали о сгоревших вещах, судили да рядили, как им теперь построить новое жилье, — не век же обременять семью сестры Ильяса, приютившую их после пожара. А речь Абдуллы все лилась и лилась, не умолкая. И Ильяс так заслушался, что совсем позабыл о несчастье, постигшем его и его семью.

— И ты сам слышал, как комиссар Вахитов разговаривал с Лениным? — не переставал изумляться он.

— Вот этими самыми ушами! Аллахом тебе клянусь! — отвечал ему Абдулла. — Телефон зазвонил, Мулланур взял большую трубку и сказал — негромко так, вот как мы стобой сейчас говорим: «Здравствуйте, — сказал, — товарищ Ленин Владимир Ильич». И долго разговаривал прямо при мне, не стесняясь. У него с Лениным от нас, простых рабочих людей, нет никаких секретов. А под конец он ему так сказал: «Не волнуйтесь, товарищ Ленин Владимир Ильич. Есть у меня как раз такой человек, Абдулла зовут его. Абдулла — человек надежный, он все сделает, как вы сказали».

Потом пришел черед Ильясу говорить, а Абдулле слушать.

— Когда открылся съезд, мы все были рады. Наконец-то, подумалось, все у нас пойдет на лад. Если уж большевики решили принять участие в съезде, значит, Советы и Харби шуро, слава аллаху, помирились и теперь войне конец, настанет спокойная, мирная жизнь. Но Советы повели себя худо, очень худо. Наши дружно выступали против них, ругали их. Ну а если тебя ругают, надо терпеть: зря ведь ругать не станут. А они слушать не захотели. Обиделись. Прочли какое-то письмо и ушли. Показали, что совсем нас не уважают. А потом арестовали наших вождей…

— Каких еще вождей?

— Самых уважаемых у нас людей. Братьев Алкиных, Токумбетова, Музафарова…

— Никак я в толк не возьму, — удивился Абдулла. — Как это ты, бедняк, купцов толстопузых своими вождями зовешь, да еще уважаемыми людьми их называешь? Я на них нагляделся. Двадцать лет служил верой и правдой, а меня потом коленкой под зад…

— Постой! Так ведь этот хозяин твой был чужак, ты сам говорил! А это наши. Свои. Татары… Такие же мусульмане, как мы с тобой.

— Татарин, русский, пемец. Не все ли одно, если у него денег полный кошель, а ты гол как сокол. Богач бедняку не может быть братом.