Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове
Шрифт:
— Разумеется, — продолжал он, — Вахитов слегка изменил архитектуру нашего здания, в особенности фасад: перекрасил его в красный цвет, изменил вывеску. Но при этом сделал вид, что в основе своей здание точь-в-точь такое же, каким задумали его мы. Немудрено, что мусульмане попались на эту удочку…
— Простите, не понял, — прервал его разглагольствования Амбрустер.
— Чего ж тут не понять? Мусульмане так легко клюнули на приманку Вахитова только потому, что мы заронили в их сердца идею создания независимого мусульманского государства. Мы усердно вспахивали почву, мы сажали семена, а этот демагог пришел и собрал весь урожай!
— Я все-таки не совсем
— Потому, что он сдобрил нашу идею изрядной порцией большевистской пропаганды. Вы ведь знаете их лозунги не хуже, чем я. «Мы власть бедняков!» — орут они на всех перекрестках. А кто такие эти бедняки? Бездельники! Вот все бездельники и кинулись к Вахитову, в красные мусульманские батальоны.
— Вас послушать, господин Хакимов, так все татары и башкиры сплошь бездельники. Невысокого же вы мнения о своих единоверцах.
— Бездельники и горлопаны есть в каждом народе, господин Амбрустер, — вздохнул Хакимов. — И как это ни грустно, они повсюду составляют большинство. В этом как раз и состоит сила большевиков.
— Н-да, — задумчиво протянул Амбрустер. — Скажите, господин Хакимов, а среди окружения комиссара Вахитова у вас тоже есть свои люди?
От этого неожиданного вопроса Хакимов растерялся.
— Я… мне… — забормотал он.
— Мы с вами связаны общей целью, господин Хакимов, — строго напомнил Амбрустер. — У нас не должно быть тайн друг от друга.
— Да, — решился наконец Хакимов. — У меня есть свои люди в Центральном мусульманском комиссариате. Но…
— Достаточно, — прервал его Амбрустер. — Больше мне знать пока ничего не нужно. Это ваш маленький секрет, храните его при себе. Настанет время, и эти люди, я надеюсь, окажут нашему делу неоценимые услуги. А пока, я прошу вас, возобновите связи с ними, еще раз проверьте их надежность.
Амбрустер задумался.
— Думаю, вам лучше оставаться в Самаре, — наконец подвел он итог своим размышлениям. — Мы вас устроим хорошо, у надежных людей. А спустя какое-то время отправим обратно в Казань.
— С заданием? — спросил Алим.
— Да, конечно.
— С каким именно?
— Об этом вы узнаете позже.
Амбрустер встал.
— Август Петрович, — сказал Хакимов, с трудом выбираясь из глубокого мягкого кресла. — Хоть обнадежьте меня напоследок! Скажите, есть у вас сила, которая сокрушит большевиков?
— Можете не сомневаться, господии Хакимов, — сказал Амбрустер. — Такая сила у нас есть.
— Так какого же дьявола… Виноват, я хочу сказать: так чего же вы ждете? Чего?
— Не волнуйтесь, господин Хакимов. Всему свое время. Мы выступим в нужный момент. Не раньше и не позже. На этот раз мы хотим действовать наверняка.
Глава VII
Утро 10 мая 1918 года выдалось на редкость ясное. Солнце пригревало совсем по-летнему, и люди в теплых чапанах, азямах, а иные так даже и в тяжелых шубах, торопящиеся к зданию Татаро-Башкирского комиссариата, вызывали оживленное любопытство прохожих и уличных зевак.
В ожидании этого дня Мулланур переделал тысячу дел, передумал тысячу дум. Особенно тревожило его положение дел в Уфе, откуда со дня на день должен был приехать посланный туда со специальным задапием Галимзян. Он должен был подготовить почву для примирения многочисленных враждующих групп, каждая из которых
доказывала, что именно она выражает коренные интересы башкирского народа. Лидеры одной такой группы доказывали, что башкиры — особый народ, этнически не имеющий ничего общего с татарами, резко отличающийся от них языком, обычаями, культурой. Они призывали к созданию отдельного, независимого башкирского государства. Другая группа, не выступая против создания Татаро-Башкирской республики, требовала, чтобы сначала был образован Башкирский штат, а уж потом к Башкирии была присоединена Казань. Третья группа придерживалась совсем оригинального взгляда. Ее сторонники исходили из того, что татары и башкиры — это, собственно, один народ и нет никакой необходимости в том, чтобы вообще хоть как-нибудь различать их.Большинство, впрочем, поддерживало идею создания Татаро-Башкирской Советской республики. И Мулланур не сомневался, что в конечном счете все будет хорошо. Но он придавал огромное значение делу консолидации всех демократически настроенных башкир, объединению их на основе выдвинутого большевиками Положения о Татаро-Башкирской республике. Вот почему с таким нетерпением ожидал он возвращения из Уфы Галимзяна Ибрагимова.
Галимзян приехал девятого после полудня.
— Ну, рассказывай! — нетерпеливо воскликнул Мулланур.
Галимзян широко улыбнулся.
— Что рассказывать? Все в порядке… Провели два больших собрания трудящихся татар и башкир. Одно — двадцать седьмого апреля, другое — второго мая. В ходе собраний выяснилось, что трудящиеся массы татарского и башкирского народов полностью доверяют нашему комиссариату.
— Сделали что-нибудь конкретно? — спросил Мулланур.
— Да, конечно. При Уфимском губсовнаркоме было раньше два комиссариата: мусульманский и башкирский. Мы объединили их в единый Татаро-Башкирский комиссариат. Я привез тебе текст обращения. Вот… — Галимзян достал из бокового кармана уже слегка потершийся на сгибах лист бумаги. Развернул, с воодушевлением стал читать: — «Среди вас не должно быть разделения на башкир, татар, русских. Соединитесь, бедные и обездоленные, стремитесь вперед рука об руку к единой цели! Изгоняйте из вашей среды татарских, русских, башкирских буржуев!»
— Неплохо, — сказал Мулланур. — А как реагировала на это печать? Местные газеты?
Улыбка Галимзяна стала еще шире. Он достал из того же кармана сложенный в несколько раз газетный лист и торжественно вручил его Муллануру.
Мулланур прочел:
— «Теперь, когда вопрос о территориальной автономии решен соответственно желаниям каждой из двух сторон, нет никакого повода к недоразумениям. Отныне татаро-башкирская демократия повсеместно будет действовать сообща. Уверены, что она везде и всюду будет создавать совместные организации…»
— Ну? Теперь ты сам видишь, что нет серьезных оснований для беспокойства, — мягко сказал Галимзян.
— Пожалуй, — согласился Мулланур. — Рассудок говорит, что все идет нормально. Но сердце… Сердцу ведь не прикажешь… Тревожно у меня на душе. Такой уж, видно, характер.
— Ладно… Потерпи до утра. Как говорят наши русские друзья, утро вечера мудренее.
И вот оно наконец настало, это долгожданное утро.
Мулланур сидел в президиуме и с волнением вглядывался в лица делегатов. Особенно привлекло его лицо человека, сидящего во втором ряду слева. Широкоскулое, усатое, на редкость добродушное, оно сразу показалось Муллануру удивительно знакомым. Да, он безусловно где-то видел эти живые карие глаза, эту характерную бородавку под левым глазом…