Купель Офелии
Шрифт:
Лукин округлил глаза, но вопросов задавать не стал и метнулся на кухню.
Ванька взгромоздил таз на журнальный столик, открыл саквояж Кристины, деловито вытряс в емкость содержимое, придвинул стол к кровати, взгромоздил туда же бутыль со спиртом, аптечку. Бутылку вина поставил рядом… – Отметил: чилийское. И нервно хихикнул, вспомнив прогулки с поэтессой по крыше.
Голова вдруг пошла кругом, словно он выпил эту бутылку одним глотком, руки онемели, ноги стали ватными. Он стоял у постели, но чувствовал себя отчего-то зависшим под потолком, видел Кристину сверху, слышал ее издалека – события теперь воспринимались странно, как стоп-кадры фильма.
Сквозь вату в ушах прорывается стон Кристины, похожий
«Задохнется», – мелькает где-то на подкорке. Ванька выливает на руки спирт, хватает аспиратор, вертит его в руке, пытаясь сообразить, как им пользоваться. Малыш морщит красную рожицу, сучит ножками и ручками, смотрит на него мутными глазками недовольно, отплевывается, вздыхает и пищит, как мышь… Писк переходит в отрывистый крик. Готка берет орущую мышь на руки, кладет себе на грудь, прикрывает полотенцем. Ор смолкает, из-под полотенца раздаются чавкающие звуки. Аспиратор выпадает из рук и катится под кровать. Ванька хватает зажимы в одну руку, в другую – ножницы…
– Аргументы в пользу пресечения пуповины после окончания ее пульсации! – громко зачитывает Лукин. Он сидит на полу, у изголовья кровати, с ноутбуком. – Нет сомнения, что в природных условиях ни одна женщина не станет в первые минуты после родов пытаться перекусить пульсирующую пуповину. Тесный контакт матери и ребенка сразу после рождения способствует лучшему сокращению матки и позволяет предотвратить послеродовые кровотечения. Короче, Склифософский. Надо дождаться, пока пуповина отпульсирует. В среднем это занимает от пяти до пятнадцать минут. Ждем.
Минуты кажутся вечностью… Виски у Терехина пульсируют, как пуповина, а сердце ворочается лениво где-то в желудке…
– Все, режь! – командует Сеня.
Ванька вертит ножницы в руке, и вдруг те падают на пол. Он нагибается за ними, шарит под кроватью, но их нигде нет.
– Что ты ждешь? Режь ее! Режь! – орет Сеня.
– Не могу, ножниц нет… – лепечет Терехин и шарит руками под кроватью. – Их нет! Нигде не-е-е-т!
Хлопок по физиономии, еще один.
– Ваня, очнись, сокол!
Требовательный голос выдернул его из черной липкой дыры. Ванька вздрогнул, открыл глаза и сощурился – комната тонет в полумраке, он лежит на полу, над головой в легкой дымке парит лицо с млечными глазами.
Терехин потер кулаками глаза, пошарил вокруг себя, нащупал очки и нацепил их на нос. Комната обрела более четкие очертания, лицо с глазами тоже.
– Галя? – ошарашенно спросил он, сел и огляделся.
На кровати спит Кристина – в новом пеньюаре и со свежим макияжем. Рядом, на столе, в гнезде из полотенец и простыней, под лампой с абажуром цвета фуксии, кряхтит сверток из одеял и пеленок, в чепчике из черных кружев. Надо же, Кристина ухитрилась даже своего только что рожденного бейбика нарядить в готический наряд… Когда она успела переодеться и морду разукрасить? И что здесь делает Галочка? Терехин снова оторопело уставился на свою бывшую. Может, он травы накурился, поэтому у него временной провал? Поэтому Галина выглядит так странно – вместо черных длинных кудрей ее голову украшает белобрысый ежик? Почему одета она в его рубашку и фартук в божьих коровках?
Точно, обкурился, решил Терехин. Но на всякий случай уточнил:
– Чего это с тобой и с твоими волосами? Тебя что, в больнице побрили? И вообще, что ты тут делаешь в фартуке покойной Бурмистровой?
– Пришла спасибо сказать за курорт, который ты мне устроил, – ехидно доложила Галина. – Подхожу к двери, слышу стоны. Вот, думаю, сволочь! Меня в дурку упрятал, а сам развлекается жестким сексом. Дверь со злости дернула. Ты же ее не закрываешь
никогда по своей провинциальной привычке. Вломилась, чтобы морду тебе и твоей крале раскровянить, а у вас тут такое… Один солдат в отключке, другой в туалете, третий, как робот, громко зачитывает выдержки из Интернета, как принимать роды в экстренных случаях, и неразбавленный спирт хлещет. А девчонка корчится на кровати с умирающим младенцем в обнимку. Я в шоке от вас, граждане! Пришлось срочно лекции о родовспоможении вспоминать. Просто повезло, что я медучилище окончила и в роддоме практику проходила.Ванька потрясенно молчал. Открывшийся факт биографии бывшей немало его удивил. Галочка говорила, что закончила Московский автодорожный институт. И сейчас трудилась по специальности на заводе в должности совсем не поэтической и к медицине имеющей весьма отдаленное отношение. Работу инженера Галя ненавидела, но держалась за нее из-за халявной койки в заводской общаге.
– В общем, я с твоим другом спиртику дерябнула для храбрости, и понеслось, – продолжала просвещать его Галина. – А волосы… Дурак ты, Терехин. Никто меня не брил. Просто имидж решила сменить. Настроение такое было. Вышла из дурки – дура дурой, но такая легкая и счастливая! Чувствую, все, не брюнетка я, а блондинка. Не нравится? – расстроенно поинтересовалась Галочка.
– Ну почему… Хорошо… – протянул Ванька, пряча глаза. Бывшая выглядела словно только что сбежала из психушки. Впрочем, она действительно оттуда, подумал он озадаченно. И напряг извилины, чтобы осмыслить происходящее: – Я чего, отрубился, что ль? А пока был в отключке, ты роды приняла?
– Роды принял ты, но до конца дело не довел, отвалился, – хмыкнула Галина. – Ты уж извини, некогда мне было тебя откачивать. Еще бы чуть-чуть, и ребенка спасти бы не удалось. Вы почему «Скорую» не вызвали, балбесы? От малыша избавиться хотели?
– Одурела! – заорал Терехин. Его аж затрясло от возмущения, и мозги сразу встали на правильные рельсы. – Ее акушерка в Крым умотала. А «Скорая» должна приехать. И родители ее тоже. – Он вытянул шею и с любопытством взглянул на малышку. Из черных кружев чепчика торчали пухлые щеки, курносая носопырка и чубчик рыжих волос. Забавная Чебурашка, улыбнулся Ванька. – Как ты вообще могла такое подумать, дура дурная? Блондинка, блин!
– Ладно, не ори, дитя напугаешь, – буркнула Галочка. – Значит, врачи сейчас приедут? Отлично! С роженицей и малявкой все уже хорошо, но все-таки новорожденного надо показать неонатологу на всякий случай. Иди, поцелуй уже свою готическую женушку, а я поехала.
Галина сорвала с себя фартук и рубашку, швырнула в Ванькину физиономию и застучала каблуками к двери.
– Галь, ты что? – оторопел Терехин. – Какая жена? Это… Подожди!
Ванька устремился следом, поймал Галю за руку, развернул к себе.
– Отпусти, – сухо сказала она, нахмурившись. – Ну ты и жук, Терехин. Оказывается, когда мы с тобой изучали Камасутру на этой колченогой койке, ты готовился стать папашей. Кобель ты паршивый! Сволочь! Молоденькую девочку обрюхатил, с другой шашни завел. Ни стыда, ни совести! Ведь я любила тебя, как полоумная. Верила тебе. А ты оказался жалким лгуном и подлецом!
– Ты что несешь? Никого я не брюхатил! Это не мой ребенок. Я ждал тебя! Скучал! Вино купил! Говорю же, она мне не жена! – попытался оправдаться Ванька, хотя оправдываться ему было решительно не в чем.
Галочка слушать оправданий не желала и прощать его тоже. Судя по запашку, спирту для храбрости она дерябнула немало. Глаза косые и печальные. Ну совсем как у Лукина, когда выпьет. Где он, к слову? Хлебников тоже куда-то запропастился…
– Кстати, твои друзья уже празднуют на кухне. Вали к ним, отмечай событие, пока жена не проснулась, – словно предугадав его вопросы, сказала Галина и вздохнула, обдав его перегаром.