Купип
Шрифт:
— В бутылке… В зеленой… — ответили Устрицын и Лева, торопливо перелезая через забор. Люся смотрела туда и сюда, ища калитки.
— Девица! — загремел капитан, выпрямляясь. Прекратить поиски калиток! Никаких калиток! Капитан Койкин не любит калиток! Зачем калитки, если всякий может через забор! Как так — дело в бутылке? Что значит — дело в бутылке? Какое дело? В какой бутылке? Немедленно объяснить!
Трепеща от множества различных чувств. Лева и Устрицын приблизились к капитану.
— Вот в этой… — пробормотал Лева. — Мы ее выловили из реки… ловили аллигаторов (Люся вытащила из ведерка рака) и дельфинов (Люся вытащила пискаря)… Вдруг плывет бутылка…
— От уксуса. Я знаю… — пискнула Люся.
Капитан
— Гм? Да, это — бутылка, — проницательно сказал он. — Водоизмещение — ноль пять десятых литра. Говоришь: от уксуса? Гм, гм… Как сказать… Я полагаю… Впрочем это — безразлично. А что в бутылке?
— Там — документ… — начал Лева.
— Документ? Там — документ?! Клянусь десятибалльным шквалистым норд-остом. Ты говоришь — там документ? Так что же вы молчите?
— Мы не молчим… — тявкнул Устрицын.
— Молчать! — загрохотал капитан. — Стоять неподвижно! Документ в бутылке! Бутылка в реке! Река впадает в море! Все понял. Необходимо вскрыть немедленно. Вскрыть с чрезвычайной осторожностью. Дай-ка мне тот кирпич…
Не успели ребята ахнуть, как капитан ударил камнем по горлышку, и оно со звоном разлетелось на множество осколков. Маленькая бумажка выпала на широкую капитанскую ладонь.
Маленькая свернутая бумажка.
— Вот… — задыхаясь от почтительности, прошептала Люся. — Я же говорила, что он умеет… бутылки! Вон он как осторожно: трах кирпичом!
Капитан снова уже сидел в кресле. На колене он разглаживал бумажонку, ворча над ней, как бульдог над костью. Глаза его горели…
— Документ! — бормотал он. — Ей-ей документ… Весь подмок… Только некоторые слова… Дырка!.. Клянусь утренней побудкой и национальным флагом Уругвая! Чорт возьми! Весь подмок!
— Как у Жюль-Верна, — задыхаясь от восторга ахнул Лева… Как в «Детях капитана…» Вы читали?
— Молчать! — тихо ответил Койкин. — Стоять смирно! Не дышать. Я все читал… что нужно! Гм… Что же тут написано?
Действительно, бумажка сильно подмокла. На ней было что-то написано химическим карандашом, видимо, второпях. Наверху стояло жирно: «Крайне важно. Сегодня 26-го июня… нашел пять жемчужин довольно крупных…», дальше шел длинный ряд клякс. Потом виднелись слова: «…Ондатра шмыгнула в пещеру… В этой пещере… ради… 0,5 кило… чрезвычайную ценность…» Дальше опять пестрели разнообразные строчки расплывшихся, совершенно непонятных слов. Наконец в самом низу снова повторялось: «0,5 кило… ради… завтра, 26-го июня…» Сбоку справа было наспех начерчено нечто вроде плана пещеры. Выше стояла точка, похожая на звездочку, и около нее с трудом можно было заметить почти смытые водой бледные буквы: «С. Пол…».
Капитан Койкин наконец отвел глаза от бумажонки. Эти глаза горели торжественным пламенем.
— Ребята! — раздельно и внятно произнес он. — Ребята! Мы с вами сделали великое открытие. Ценнейшую находку, разрази тайфун того, кто плохо закупоривает бутылки! Вы чувствуете это? Приказываю немедленно почувствовать. Но вы бы пропали, как пена на волне, если бы не капитан Койкин. Я уже все понял: тут решительно ничего нельзя понять. Как быть? Что делать? Откуда приплыла бутылка? Как это выяснить? Капитан Койкин все знает. Надо ехать в КУПИП. Надо ехать к Баберу. В Ленинград. Бабер все знает. Далее больше, чем я. Он скажет, что это значит. Далее если бы на этой бумажке не было ни единственного слова, он все объяснил бы. Даже если бы в бутылке не было бумажки, он сообразил бы все. Даже если бы бутылки не было, он и тогда не задумался бы. Едем к Баберу.
— Милый капитан Койкин! — пропищала
тут Люся. — А кто это — Бабер?Койкин бросил на нее убийственный взгляд.
— Стыдись, девушка! — загремел он, размахивая пальцем перед ее носом. — Тщательно скрывай свое грубое невежество. Бабер — это самый ученый, самый премудрый, самый замечательный человек на земле. Он везде был. Он все знает. Он пробовал все кушанья на свете…
— Все кушанья? — ахнул Устрицын, — и заячью кислицу пробовал?
— Все, кроме овсяного киселя, — важно сказал Койкин. — Он вас так не отпустит. Он сразу же заберет вас с собой в экспедицию. Мы поедем разыскивать несчастного, который не умеет закупоривать бутылки.
— Ка… капитан Койкин… а вдруг нам мамы не позволят!
— Мамы?! — рявкнул Койкин, хватая с веревки первую попавшуюся рубашку и ныряя, в нее головой. — Ма-мы? Это еще что за научный термин? Кто выше — мама или капитан? Кто знаменитее — мама или профессор? Никаких мам! Никаких пап! Ведите меня к вашим мамам и папам: посмотрим, что они скажут после беседы с капитаном Койкиным!
Все это случилось летом 1937 года, когда профессор Бабер был в очередной экспедиции. А спустя несколько месяцев, вечером солнечного и теплого осеннего дня, капитан Койкин, нарядный, красивый, начищенный, как только что выпущенный из дока корабль, и трое ребят, все с чемоданчиками, остановились у двери на полутемной лестнице.
Наверху на двери висела медная табличка: «Профессор некоторых наук Владимир Оскарович Бабер».
Пониже был пришпилен длинный белый лист бумаги. На нем можно было прочитать:
«Звонкологическая таблица.
Просят звонить:
Почтальонов — два раза громко и продолжительно, один раз тихо и коротко.
Ученых — семь раз громко.
Милиционеров — три раза коротко.
Ребят — непрерывно, пока не откроют.
Гостей — один раз неуверенно.
Членов КУПИПА — стучать в дверь коленом.
Разинув рты, ребята изучали таблицу. Но капитан Койкин небрежно взялся за ручку, и дверь открылась сама собой без всяких звонков.
— Никогда не закрывается… — равнодушно сказал капитан. — Замок сломали, когда Бабер потерял ключ. В 1926 году. Не наступите на спрута, ребята. Лево руля! А ну, Устрицын, взвизгни-ка!
Но взвизгнула Люся. Она как раз наступила на что-то мягкое и взвизгнула очень громко. Сейчас же на потолке загорелась лампочка.
— Фотоэлемент, — пояснил Койкин. — Стоит взвизгнуть, и лампочка сама зажигается. Мне не зажечь. Голос груб. Визга не получается. Идите!
Озираясь, ребята увидели, что прихожая как бы сделана из книг. Книги огромными пыльными колоннами лежали справа и слева, до потолка. Около наружной двери в них было нечто вроде пещерки, и оттуда падали на пол, точно шланги пожарной машины, длинные коричневые щупальцы осьминога.
— Чучело! — с некоторым опасением сказал Лева.
— Чучело! — подтвердил Койкин. — Держитесь в кильватере за мной. Полный ход… курс ост-норд-ост.
Пройдя по заваленному книгами коридору, они остановились у двери, из-за которой раздавалось приятное покашливание. Очень осторожно капитан Койкин постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь настежь. Ребята ахнули. Комната была похожа на музей. Под потолком всюду висели на проволочных тяжах, в необыкновенной смеси, рыбы, глобусы, птицы, самолеты… Посреди комнаты стоял большой круглый стол под абажуром, огромным, как палатка; у окна другой стол, сплошь уставленный блестящими медными приборами и тонкой, слабо сияющей в лучах лампы, химической посудой. И от этого стола шел к нам навстречу, профессор Бабер. Лицо его было взволновано. Он простирал руки навстречу прибывшим.