Купите папиросы

– Тогда… давай, до завтра.

– До завтра.

Я пошел прочь по той самой тропинке, уже почти до аллеи дошел, когда вспомнил – имя! Имя то я не спросил!

Хотел было пойти обратно, да передумал – завтра. Завтра поинтересуюсь. И еще – сигареты, вернее папиросы – так ведь и не покурил, да и вообще что-то забыл про курево. Хлопнул по карману, достал пачку, папиросу, прикурил – надо, надо было продуть и размять сначала, как то делали в фильмах. Не протягивается, не курится – гаснет.

– Тьфу ты, черт! – размял пальцами, дунул на воняющую табаком набитую часть – вроде там, в фильмах, так делали. Прикурил по новой – нормально, только вкус у табака куда как резче, позабористей.

Шел по улице, лужи перепрыгивал и думал: мальчишка то ведь – самое-то для истории. Как он вовремя подвернулся. Можно все выспросить, узнать, помнится его очень сильно, очень по-взрослому, зацепило когда про мать я сболтнул. Похоже он не просто так, не из вредности из дома ушел, да и ушел ли? Куда-то же он собирался, куда-то домой. Но в любом случае – с матерью там очень даже неплохая социальная трагедия намечается, и потом, можно даже ссылку дать на то, что события взяты из реальной жизни – это…

– Стоп! – рявкнул сам на себя и девушка, что рядом проходила аж взвизгнула, отпрыгнула, едва не угодив красивыми красными сапожками в неплохую такую придорожную лужу. Все. Стоп. Я говорю, я думаю не про какого-то отстраненного персонажа, не в новостях я его увидел. Я говорю про настоящего, про живого человечка, которому пришлось через все это пройти самому, своими ножками, своим разумом, душой свой детской он через эту трагедию прошкондыбал, своими слезами. И именно так, и именно таким макаром! И его драму не надо смаковать, не надо сгущать краски – это человек, это друг, это ребенок. У меня такой же сынишка где-то там, на другом конце города, на улице Ухтомского сейчас сидит-лежит-гуляет и я помню, как он ревел горючими слезами, как он прятал лицо, как сам прятался, считая себя виновником в нашем с Леной разводе, думая, что это из-за него папа с мамой разбегаются. И не важно, что папа пил и шлялся, и не важно, что пил папа из-за постоянных скандалов с мамой, или скандалы были из-за того что пил – важны были только эти тихие слезы маленького мальчика, маленького моего Сережки.

И уже домой не торопилось мне, и бродил по улицам, сворачивал вдруг и внезапно, и сидел на каких-то лавочках, оказывался вдруг в каких-то скверах, около не работающих по осенней стыли фонтанов – наступал вечер. А когда начало смеркаться, когда краски стали густеть и в промерзшем до стеклянной прозрачности небе поплыл рогатый месяц, я как-то сразу оказался около своего дома, около своего подъезда. Сел на лавочку, достал пачку – надо же, последняя папироса осталась – когда только успел выкурить? Руки сами по себе помяли папиросину, продул на автомате, закурил. Дым от этого табака едкий – глаза режет.

Пока курил – совсем стемнело, окна желтым уютом горят, за занавесками люди ходят. У них семьи, жены, дети, бабушки и может быть собаки с кошками, а я вот, теперь, один. Как и этот малыш и нет у нас никого, и не к кому идти.

Докурил, еще раз глянул на черное, с едва заметной лиловой проседью небо и зашел в подъезд.

Насчет яиц ошибся – не было их. Заварил бич-пакет и, пока лапша отстаивалась, набрал Виктора Михайловича – Витьку, в далеком прошлом нашем – одногрупника. Пока шел гудок, достал вторую пачку, стукнул торцем папиросы об пачку, размял, продул, закурил и только когда сморщился от дыма, попавшего в глаза, только тогда Витька взял трубку.

– Да.

– Привет, Вить, еще раз.

– А, это ты. Да, Жень, чего случилось, – голос у него сонный был, может решил лечь спать пораньше, а может просто устал, перед телевизором отключился – работа главреда – вредная, нервы выматывает.

– Я по поводу темы…

– Знаю, что хреновая, но какой заказ. Главное там деньги будут гарантированно, думаю тебе сейчас…

– Нет, подожди, – перебил я его, – берусь.

– О как! Так сразу? Понял наконец, что прижало?!

– Нет. Материал встретил. Живой.

– Понятно. Зацепило? На слезу давит? Попрошайка?

– Нет, знаешь… – замялся, – он совсем не такой. Не обычный. Он… я даже не знаю. Он просто живет в том мире, но он не с ними, не как они эти остальные нищие. Он другой.

– Слушай, интересно конечно, но я сейчас никакой. Глаза слипаются. Ты мне потом в материале отдашь. Хорошо?

– Хорошо. Ну ладно. Давай тогда спокойной ночи что ли. И это, телефон отключи.

– Ага, как же, отключишь эту гниду, – сказал он уж совсем грустно, – пока.

– Пока.

Телефон пиликнул сброшенным вызовом. Жалко. А так хотелось рассказать ему побольше про этого необычного мальчугана, про библейскую сцену кормления, про тетю Иру к душе которой он смог найти ключик. Не сложилось.

Включил компьютер, сходил на кухню, из холодильника бутылку початую достал, с мойки стопку взял, сел в кресло перед компьютером, запустил «ворд», стряхнул пепел с папиросы в пепельницу и замер. Про что писать? Я не знал. Начало в голову шло только одно – реальное, настоящее. Про то, как встретил, как папиросы купил – слишком мало я еще знал этого мальчонку, не поймал ни характер его, ни душу, даже речи его по-детски нерешительной и по-взрослому предупредительной не уловил.

Встал, взял стопку. Мысли снова вернулись к мальчишке. Внешность описать? Хотя бы так. А еще лучше – зарисовать, а совсем хорошо – вообще сфотографировать надо его завтра. Взять с собой фотоаппарат, на моем старом кнопочном телефоне камеры отродясь не было да и щелкнуть паренька. Да, так и сделаю – сфотографирую, думаю он против не будет.

Подошел к телевизору, что стоял на комоде, ящик выдвинул, нашел среди всякой рухляди фотоаппарат, выложил рядом с телевизором. Машинально взял пульт, машинально телевизор включил, по привычке уселся на диван, уставился в экран – новости, скука. Попытался попереключать каналы – черт, как раз перед сенсором стопка черного стекла – мешает. Встал, забрал стопку, глянул на нее, будто в первый раз увидел и вдруг понял – я не хочу, сегодня я не хочу пить. Даже чуть-чуть, даже грамульку.

Пошел к раковине, вылил водку, тут же в голове возник драматический, дурацкий образ: выливаю остатки бутылки. Зачем? Убрал обратно в холодильник. Снова уселся перед телевизором, уставился в его глубину. Поймал себя на мысли, что не смотрю фильм, а то и дело возвращаюсь мыслями к малышу и даже думаю о нем как-то иначе, не как о простом встречном. Как о друге, а может даже о ком-то родном, близком мне человеке. Даже вдруг подумалось, что расскажи я ему о своем разводе грядущем, о Сереже, сынишке – он меня бы понял. Не однобоко, не однокрасочно, как ребенок, а как взрослый, как церковный батюшка на исповеди. Поймет и простит.

Вдруг сильно захотелось тишины, покоя и темноты. К черту! К черту этот телевизор, этот свет – все к черту! И меня вместе со всем этим скарбом.

Выключил все, вышел на балкон и снова закурил на осенней зябкой прохладе. Тут, на улице, дым папирос был совсем другой, вкуснее что ли, отдавал он уличной сыростью, ветром, свежестью… хотя – какая свежесть у дыма?

Докурил, закинул полую гильзу папиросы в жестянку из под кофе и пошел спать.

* * *

Утром, как только проснулся, тут же вспомнил о своем материале, о… о мальчике. Глянул на часы – восемь утра. С чего бы это я в такую рань проснулся?