Курьер из Гамбурга

Глафира не размышляла о том, что немецкое масонство определило ее на роль шпиона. Она и слов таких не знала, и потому просто радовалась, что кошелек ее существенно пополнился и теперь не надо будет экономить на каждом рубле, радовалась, что у нее появилась возможность безбедно дожить до рокового срока – вступления в права наследства.

Как часто мы бываем спокойны и беспечны просто по недомыслию! Осознай Глафира в полной мере сущность приказа Виля, она бы с ума сошла от беспокойства, ее бы совесть замучила – как же идти против своих? Но благое неведение оставило ее дух пребывать в полной гармонии.

А что ее в покойницы записали – это серьезно! Ведь небось и бумаги соответствующие успели настрочить. Если она просто так явится в опекунский совет и скажет – известие о моей смерти подлая лож, вот она я, живая, то ей никто не поверит. Хорошо, если просто выставят за дверь, а ведь могут и арестовать. Слово «самозванка» на Руси не любят. Пугачев вон тоже кличет себя Петром Федоровичем. Феврония в лавке слышала, что злодей всюду возит с собой юношу и рассказывает каждому, что этого его сын, законный цесаревич Павел.

Думай, дева, думай! Ты должна найти людей, которые подтвердят твою личность, скажут принародно, что ты и есть Глафира Турлина, законная наследница. И, главное, понять, случайность ли все это или гнусная интрига, задуманная опекуном Ипполитом Ивановичем и дурой Марьей.

Но есть один надежный человек. Как забыла она бывшего возлюбленного? Хотя, верьте на слово, никакой любви у нее со Степкой Кокошкиным не было, одни воздыхания. Правда, в саду, когда сливы ели, он разохотился от сладкого и влепил Глафире полноценный поцелуй. Ей бы обругать озорника, а она застеснялась, обмерла, словно дохлая рыба, потом начала лепетать что-то невнятное. Потом записки стал писать в стихах. Глупо все…Но Кокошкин человек честный. Если Глафира попросит о помощи, он не откажет, все сделает. Вопрос только, где Степку искать.

Глафира знала, что полк его поначалу квартировал в Смоленске, потом, кажется, был переведен в Петербург. Где он сейчас, неизвестно. Мало вероятно, что драгунский офицер Кокошкин обретается в столице, если война на два фронта идет. С одной стороны, наше доблестное воинство крушит турков, с другой, чинит расправу над Яицкими бунтовщиками. Но со Степаном можно погодить. Еще есть время. Прост он, Кокошкин, никакого изящества, ручищи в веснушках, хохол пшеничный надо лбом. И еще балалайка. Вот ведь стыдобище, тренькает на ней, как простой мужик.

Про Степана она будет думать после. Другое дело – Федор Бакунин. Этот молодой человек понравился ей с первого взгляда. Отзывы о нем Отто Виля, де, Бакунин мот и весь в долгах, она вообще пропустила мимо ушей. Какие такие долги, если он недавно дом купил? И никогда бы она не посмела искать с ним знакомства (мужской костюм вовсе не уничтожил в ней девичий стыд), если бы не настойчивый приказ Виля «сойтись в Бакуниным вплотную». Приказ не только развязывал ей руки, но и напрочь убивал девичью застенчивость. Надо же отрабатывать немецкие деньги! И помнить о родственных связях Федора Бакунина. Он сын очень нужного Глафире человека. Даже при теперешнем раскладе дел она больше рассчитывала на помощь Вариного опекуна, чем на невидимку Степана.

Но как искать пути к знакомству? Можно таскаться на все масонские обеды, уж там она непременно пересечется к Бакуниным. А дальше что? Вместе их гимны распевать? Хорошо хоть, что на свои тайные сборища не приглашают. Озеров растрепался, что они чуть ли не каждую неделю совершают ритуал посвящения. На прошлой неделе какого-то француза повара приняли в орден. Тоже будет истину искать. Смех! Честно говоря, все это не столько смешно, сколько опасно. Глафире очень хотелось держаться подальше от масонов. Она боялась неожиданного разоблачения, боялась очередного гостя из Гамбурга, а главное, ей было невыразимо скучно среди вольных каменщиков.

А ведь заговорщики, о которых толковал Виль, похоже все масоны. Ах, как не хочется заводить с ними тесное знакомство! Сколько их в списке-то было? Глафира принялась вспоминать перечисленные Вилем фамилии. Шесть имен вспомнила, седьмое и восьмое никак. Одна фамилия была смешной, что-то похожее на Пшик. Нет, никакой не пшик, а Кныш! Точно он, интересно, как может выглядеть обладатель такой фамилии. Нужен еще один. Заговорщиков точно было восемь!

Разозлившись на собственную память, Глафира отыскала четвертушку бумаги. Чернил на донышке, но на список хватит. Сыскался восьмой-то, вот он, князь Куракин. Хорошо, что всех вспомнила, теперь будет знать, кого стороной обходить. Она сунула список в недавно купленный роман и забыла о нем. Догадливый читатель и без меня уже понял, что беспечность мой героини будет иметь свои, вовсе не безопасные последствия.

Для начала Глафира решила получить хоть какие-нибудь сведения от Озерова. Она понимала, что нельзя просто так брякнуть вопросом: «Что за человек Федор Бакунин?», поэтому подготовилась к встрече, заказала в ближайшем трактире вина, мяса, жаренное на веретеле, сладких пирожков с изюмом и малиной. Провизию доставили в срок, и она с чистой совестью позвала Озерова «скоротать время».

Дармовые обеды все любят, а протоколисты Сената особенно. Но еда была столь роскошна, что Озеров усомнился в полном бескорыстии соседа. Орудуя вилкой, он выжидающе посматривал на Глафиру, мол, что это немцу от меня надо, ни за что первый не начну разговора. Хозяин (правильнее сказать хозяйка, но таковы условия жанра) тоже не торопился раскрывать карты. Поговорили о погоде, о драке в кабаке «тычок», коей Глафира была невольной свидетельницей. Для создания доверительности Глафира вспомнила даже имя Озерова, и теперь иначе как Константин, его не называла.

– Мне показалось, что в драку замешался один из подмастерьев нашего каретника. Лохматый такой, знаете? Платье немецкое носит и бриться забывает. И глаза дерзкие. Вы кушайте, Константин. Как вас по батюшке-то?

– Анатольевич. Но можно и без отчества. Я же вас, господин Альберт, без отчества зову. А про ремесленника этого рябого вы верно говорите. Подлый мужик и в водке очень не воздержан. Месяц может не пить, а потом как с цепи… Угодит когда-нибудь на каторгу. Хлебное вино весьма хмельное, поэтому разум теряется в два счета. И ведь горечь, вкуса никакого. Не то, что это, – он щелкнул ногтем по бутылке.

– Сказали, венгерское. Мне хотелось купить то же вино, что было на вашем обеде, – она сделала ударение на последних словах, – но я не нашел.

– Да, на вине наши не экономят, – важно согласился Озеров.

– Ваши и на еде не экономят, – с улыбкой подтвердила Глафира. – Я благодарен вам за обед в ложе. Приятная, непринужденная обстановка и пели прекрасно. Масонский хор может соперничать с итальянской оперой.

Озерову приятна была эта похвала. Он заметно оживился.

– Это вы точно подметили, господин Альберт. У нас два отличных баса. В итальянской опере в большем почете тенора. Так я вам точно скажу, Федор Бакунин мол бы на театре большой карьер сделать. Правда, он и так не бедствует, но одно дело быть чиновником, хоть и высокого полета, и совсем другое вокализы на сцене распевать.

– Что вы такое говорите? Бакунин дворянин. В России актеров за людей не считают.

– Может, оно и так, но имей я Федькино телосложение, внешность, а также голос, то предпочел бы подмостки.

Глафира даже рот открыла от удивления, вот уж не предполагала встретить в лице тюленя Озерова такого любителя театра. И с искренней заинтересованностью, тут и играть ничего не пришлось, только чуть-чуть переждала, она спросила:

– О ком вы толкуете с таким жаром? Кто он – этот Федор Бакунин?