Курган 2. Лесные Боги

– Ну и?.. Мало ли что ему там понадобилось. Витольд тоже охотник: вон, и пояс у него турий. Не у каждого есть… – переглянувшись с Борко, вздохнул Милован.

Прозор только досадливо крякнул. Ну какой из Витольда охотник? Душегуб – он и в лесу душегуб. Прозор сильно сомневался, что хваленый пояс, что был вырезан со спины тура, ярл викингов добыл честно, исполнив все положенные требы. Не такой он человек – этот Витольд. От него темная сила и злоба исходит. Еще он внушает людям непонятный страх. Они сами этого не осознают, но Прозор-то чувствует! Страх этот сродни тому, что он в детстве испытал мальчишкой, когда сдуру пошел на Гнилую Топь рвать папоротников цвет. Мертвяки, что бродили по болоту, изливали такой же. У Прозора возникла неожиданная мысль, что пришлый ярл, и древнее болото каким-то образом связаны. Меж ними есть что-то общее. Но что? Мысль неожиданно возникла, и так же неожиданно исчезла. Будто кто-то стер, словно след на речном песке. Теперь Прозор помнил только о том, что увидел в зимовье.

– А то парни, – с какой-то брезгливостью протянул предводитель. – Я вам ночью ничего не сказал, да и сегодня ничего говорить не хотел. Ну да ладно! Ночью, прежде чем вас в зимовье вести, я окрест него все осмотрел, подозрительные кустики обшарил, да в пристройку заглянул. Там с ночи свежий покойник лежал. Викинг, берсерк. Из дружины Витольда. Его Фритьоф звали. Вы все его видели – тот, что от Витольда ни на шаг не отходил.

Борко даже содрогнулся, – насколько буднично и серьезно произнес это Прозор. После того, как прошлой ночью парень вплотную столкнулся с упырем, и натерпелся страхов в Древней Башне, Борко стал недоверчивым и подозрительным. Злополучная ночь не прошла даром: еще долго в каждом покойнике молодой дружинник будет видеть готового восстать и броситься на него упыря.

Да еще многое повидавший за свой век Любомысл полил и взрастил эти страхи жутковатыми историями. Парень даже подумать не мог, что в мире водиться столько нежити. Когда выбрались из Древней Башни и ехали по ночному лесу, Борко было очень страшно, хоть он, как и положено дружинному воину, не подавал вида. С рассветом страх улетучился. И вот… Да знай парень, что остаток ночи он проведет под одной крышей с мертвяком, – в жизни не стал бы в зимовье ночевать! Лучше в родном лесу, там хоть на дереве можно безопасно ночь скоротать. А у костра вообще ничего не грозит – лесной зверь огонь уважает, близко не подойдет. Лишь во тьме будет огоньками глаз посверкивать.

От таких новостей к воину даже боль вернулась. Парню ощутимо дернуло руку. По телу прошла горячая волна. Борко хрипло прошептал: – И что?

– А то, други мои. Не знаю, что там Витольду надо было, только когда он уехал, на этот раз окончательно, сунулся я в пристроечку – захотелось мне, вишь ли, на мертвяка еще разок глянуть.

– Уф!.. – выдохнул Милован. – Ну и? Что ж ему еще надо было, у мертвяка? Что думаешь?

– Что – «ну и»? Знаю только, что Витольд мертвецу глаза медяками прикрыл. Вот что он сделал. Монеты у покойника с глаз еще ночью свалились, – он с открытыми глазами лежал – веки видимо опустить не могли. Я ж в темноте все вижу. И знаете что?

– Что?! – в один голос завопили Милован и Добромил. – Что, Прозор?!

А Борко – тот только что-то невнятно промычал. У парня не было слов – уж больно таинственно и страшно понизил голос Прозор. Сейчас точно, что-нибудь жуткое расскажет. Ну сколько ж можно!

– Что ж тебе не по нраву пришлось? – как-то отрешенно спросил старый венд. – Ну вернулся Витольд покойника проведать, и что?

– Это по твоей части, мудрый Любомысл, – то ли ехидно, то ли горько протянул Прозор. – Ты у нас знаток всякой нежити: знаешь, где она водится, как выглядит, что любит. Я ночью плохую штуку видел: мертвяк с открытыми глазами лежал, потому что монеты на них не держались. Один медяк в изголовье, супротив уха валялся, а другой на груди, под шеей. Сразу видно – свалились… не сами по себе. Странно, да? Как это так – что тяжелые монеты с глаз сами по себе скатываются? Покойник, что, головой вертел? Я не знаю. Вернее не знал. Сейчас утром увидел, в чем дело. Видимо, когда вестфолдинги своего мертвяка в пристройку положили, то по обычаю ему глаза деньгами прикрыли. А медяки-то возьми и свались! Витольд видать это учуял, вернулся и их подправил. А может, ему еще чего надо было. Не знаю. У покойника, у Фритьофа и при жизни взгляд страшный был. Сами видели. Одно слово – берсерк. А тут… – охотник поморщился, вспоминая увиденное непотребство, – у мертвеца глаза и вовсе безумными стали. Такого взгляда ни в какой сече не увидишь, у лесного зверя такого бешенства нету. Глазища тупые, сквозь тебя смотрят, и, кажется, все на свете сожрать хотят. Жутко мне стало, а ведь вы знаете – я не робкого десятка. Когда Витольд уехал, я в пристройку прокрался. Огляделся, монеты у мертвяка на глазах лежат, как положено. Вдруг шелестнуло что-то. Глядь, а у мертвеца с левого глаза медяк снова слетел! Наверно, он его взглядом спихнул – на белый свет не нагляделся. А правый глаз еще прикрыт, и монета на нем подрагивает! В общем, плюнул я, мысленно конечно, и обратно отправился. Ну его к лешему, этого Фритьофа! Даже думать не хочу, отчего он, вроде бы мертвец, но смотрит. Не хватает, чтоб еще голову поднял. Мало я всякой жути ночью насмотрелся! Еще и этого не хватало. Я всегда говорил: от викингов добра не жди! Ни от живых, ни от мертвых, – подытожил Прозор.

Мда-а… Этакой страсти еще не хватало! Хоть напрямую вендов это и не касается – покойный берсерк им не был ни другом, ни даже близким знакомым – но после ночных событий все видится в ином свете. Нежданно-негаданно появился покойник, которому мешают прикрывающие глаза медяки. К чему все это? Зловещее совпадение, перекликающееся с тем, что творилось на Гнилой Топи? Или случай? Но какой тут к лешему случай! Все взаимосвязано. И Любомысл, и Прозор и даже маленький княжич Добромил, не говоря уже о молодцах, были в этом уверены.

Любомысл лихорадочно соображал: а не слышал ли он что-нибудь, когда-нибудь о мертвецах, на глазах которых не держаться монеты? Что-то ничего подобного бывалый мореход припомнить не мог, хотя в портовых корчмах и придорожных тавернах народ собирается разбитной, и за кружкой другой крепкого напитка расскажет, и правду похожую на откровенное безыскусное вранье, и ложь – неотличимую от чистейшей правды. Но о покойниках, сталкивающих взглядом медяки и ненасытно глядящих на белый свет безумными глазищами никто, вроде бы, не рассказывал.

– Кстати, – добавил Прозор, – ты ведь у вестфолдингов много лет прожил, старче. Вот и скажи нам – как они своих покойников хоронят, в последний путь провожают? Я о воинах говорю, о тех, кто по их меркам себя при жизни великою славою покрыл. А то мне что-то невдомек: полночи под одним кровом вместе просидели, бочонок грута распили – весьма, кстати, неплохого, – и ведь никто – слышишь, никто! – вида не подал, что у них товарищ погиб. Будто не было его вовсе, будто имя его позорному забвению предали. Будто не воин он славный – великий берсерк, а жалкий трус – битвы убоявшийся! В чем дело, мудрый Любомысл?

Любомысл, досадливо крякнув, с силой хлопнул по луке седла. Да так, что его спокойная лошадка даже вздрогнула и скосила не ездока влажный темный глаз. Обычно всадник вел себя спокойно, позволяя делать ей всё, что заблагорассудится, ну почти всё. Наверно каурая кобылка, глядя на идущих рядом жеребцов, с гордо восседавшими на них беспокойными молодыми всадниками, мысленно благодарила судьбу, что ей достался такой спокойный и рассудительный наездник. Что ж забеспокоило её хозяина? А старика обеспокоило вот что: а ведь верно – дело и вправду нечисто! Вестфолдинги провожают своих героев в Нижний Мир торжественно. Долго славословят и говорят напыщенные речи, вспоминая какие подвиги совершил при жизни викинг; как он ловко и бесстрашно крушил своим коротким мечом врагов и сколько их отправил на прокорм к страшной богине Хелль. Как ловко и сильно он греб тяжелыми веслами, ведя драккар ярла к победе. Боги должны знать, что к ним идет не простой вестфолдинг, а овеянный славой великий воин.

А что, разве берсерк Фритьоф в глазах викингов не был героем? Нет – он герой, да еще какой! Он был берсерком! А это много значит – не каждый может призвать на себя благословение предка – могучего Бера и принять его облик.

Так почему же викинги всю ночь молчали, будто воды в рот набрали? Будто вообще не собирались хоронить Фритьофа, даже закопав его в землю и насыпав над могилой небольшой курган.

Впрочем, Любомысл никогда не видел, чтоб вестфолдинги просто так зарывали своих мертвецов в землю или прибрежный песок. Нет, они их торжественно сжигали. Для этого рубили струг, клали в него покойника, рядом с ним раскладывали вещи, необходимые для путешествия по Нижнему Миру. В руках мертвец-воин, одетый в броню, что носил при жизни, должен был обязательно сжимать верный меч – мало ли от каких злобных духов придется отбиваться. Если была возможность, то около струга приносили в жертву несколько рабов. Даже простой и небогатый викинг знал, что после того как он уйдет из этого мира, его будет кому сопровождать и обслуживать. После того, как все было слажено по обычаю, струг сжигали. Если хоронили на земле, то над сгоревшими останками насыпали большой курган. Но лучше всего – так это пустить горящий струг по воде. Чтобы викинга сразу приняли и огонь, и вода, и воздух.

Так что рассказ Прозора о том, что в зимовье всю ночь пролежал не погребенный берсерк, представлялся известием о жутковатой тайне. В самом деле – ведь викинги даже не заикнулись о мертвеце, будто это был не их товарищ, а пустая вещь – раб. О рабе можно было бы и не вспоминать: их много, они рабочий скот, и добыть их для викингов не составляло труда.

– Мда-а!.. Точно несуразица! – воскликнул Любомысл. – И не сожгли, и в землю не зарыли, и ни словом не обмолвились! Как же так? Ведь Фритьоф в Валгаллу не попадет! Ай-я-яй! Вот так Витольд! Вот так его дружина! Это что же они удумали?! Не иначе каверзу какую-то готовят? Ведь неприкаянный покойник – он же их товарищ, он же…