Куриный Бог (сборник)

Зато Пасик сидел на веранде, ел мороженое и болтал ногами. Он вроде был в хорошем настроении, потому что улыбнулся ей. Все-таки Пасик лапушка. Странно, что они, несмотря ни на что, ладят. Может, вся беда в том, что он слишком впечатлительный? Дома ему даже телевизор смотреть и то запрещали.

— Привет. — Она присела рядом и улыбнулась. Ну да, Пасик, конечно, странный, но ей иногда казалось, что он нормальнее всех. Хорошо все-таки, когда есть братик. Интересно, с кем он ездил в эти самые копи?

— У тебя майка в зелени. — Пасик облизнул ложку.

Она оглядела себя.

— А, да.

Это, наверное, она на гадском пикнике вытерла о майку руку и не заметила. На белом всегда все видно.

— Ты с кем-то валялась?

— Пасик, ты что? — Она беспомощно открывала и закрывала рот, словно вытащенная из воды рыба.

— Раз майка в зелени, — пояснил Пасик и вновь запустил ложку в мороженое. Мороженое было слеплено из трех шариков: розового, белого и коричневого. И сверху посыпано чем-то, ореховой крошкой, что ли.

— Я была на пикнике.

— Я и говорю. — Он набрал в ложку мороженое сразу с трех шариков. — У них тут здорово!

Не может быть. Он говорит как… любой паршивый пацан его возраста. Он никогда не говорил так. Никогда.

— Как тебе экскурсия? — спросила она тем фальшивым дружелюбным тоном, которым говорят со смертельно больными близкими или, напротив, с абсолютно здоровыми, но совершенно чужими и глубоко безразличными людьми. — В соляные копи? Интересно было?

— Голые бабы. — Пасик хихикнул. — Они там вырезали из соли голых баб, прикинь, каторжники эти. В темнотище. Сидели в темнотище, как кроты… а потом щупали их, ага. Тетка эта сказала. Ну, которая меня туда водила. Потушили свет. Говорит: а теперь подойди, потрогай. Я даже лизнул — она соленая… Вот смехота.

Она попятилась, не отрывая от него глаз, потом повернулась и убежала в гостиничный холл, где часы с маятником мерно тикали, маятник время от времени ловил и отбрасывал красноватый солнечный луч, и солнечный зайчик прыгал по стойке. Женевьева, подперев белокурую голову рукой, читала все тот же боевик с красавцем-мужчиной на обложке.

Услышав шаги, портье подняла взгляд и улыбнулась. Глаза у нее были синие и ногти сегодня — тоже синие, в ярко-голубую крапинку.

— К вашим услугам? — сказала она полувопросительно, в голосе — ни малейшего следа фальши или наигрыша: профессиональная приветливость и доброжелательная готовность помочь.

— Мой брат… — Она запнулась, не зная, что сказать. Что Пасик ведет себя странно? Но он всегда ведет себя странно. Да, но не так странно… по-другому. То есть… вот паскудство!

— Да? — вежливо переспросила Женевеьева.

— Кто водил его на экскурсию? Кто это был?

— Мадам Кавани. Дипломированный педагог, работает с трудными детьми. Наш давний сотрудник. Мы всегда обращаемся к ней, когда…

— Что она с ним сделала?

— С вашим братом? Ничего. — Женевьева удивленно хлопнула ресницами. Синие глаза, синие ногти… — Не волнуйтесь, у нас гостями занимаются лучшие специалисты.

— Какие специалисты, это не Пасик, он никогда себя так не вел!

— По-моему, с ним все в порядке. — Женевьева кивнула в сторону террасы, где Пасик, по-прежнему болтая ногами, деловито выскребал из вазочки остатки мороженого. — Он разве жаловался?

— Нет.

— Если у вас какие-то претензии… Лучше подождать вашего батюшку.

Тоже говорит «батюшка», как Винченцо, машинально отметила она.

— И если что-то не так, мы обязательно разберемся. Обязательно. А вот и он, кстати! — И Женевьева улыбнулась, словно это ее любимый отец вернулся с рыбалки.

Отец вошел шумно, вместе с розовым, обгоревшим на солнце Броневским. Они вдвоем, ухая и веселясь, тащили огромную рыбу — точь-в-точь как вчерашние американцы. Отец придерживал локтем распахнувшуюся дверь, за Броневским волочились снасти — какие-то удочки, катушки.

— Папа! — Она и забыла, когда обращалась к нему так. — Папа, послушай…

Он отмахнулся, без обычного, впрочем, раздражения:

— Иди, доча, мешаешь…

«Дочей» он ее тоже давно уже не называл. Кажется, вообще не называл. Может, выделывается перед Броневским?

— Папа… — повторила она, — с Пасиком… Пасик…

Отец побледнел волной, краска сошла сначала с загорелой лысины, потом с румяных щек.

— Что? — спросил он шепотом, глядя на нее страшными остановившимися глазами. — Что с Пасиком?

— Не знаю… — Она замялась. — Он…

Не надо было отца так пугать, надо было подождать, пускай бы сам…

— Пасик! — Отец рванул дверь на веранду.

Пасик слез со стула и пошел навстречу, улыбаясь во весь рот:

— Ух ты, какая рыбища! Папка, ты молодец!

— Пацан, — сказал Броневский и потрепал его по стриженой макушке, — хороший пацан!

— Ты что, дура? — Щеки отца обрели свой нормальный цвет, потом покраснели. — Ты чего пугаешь?

— Я только… — она снова запнулась.

Пасик проскакал по винтовой лестнице наверх и оттуда, перевесившись через перила, показал ей язык. Опять, точь-в-точь как вчера, из кухни набежали повара в белых колпаках, утащили рыбу… Отец проводил их веселым взглядом, а Броневский все продолжал дружелюбно похлопывать его по плечу.

— Пошли ко мне, ага? Обмыть бы надо.

Они бок о бок прошагали в курительную, при этом отец называл Броневского Коляном.

Она так и осталась стоять посреди холла.

Женевьева, чуть заметно улыбаясь, поглядела на нее из-за конторки, пожала плечами и опять вернулась к своему детективу.

Надо идти наверх, в номер, но мне страшно. Я боюсь Пасика. Раньше, когда он был странный, не боялась, теперь боюсь. Это вообще не Пасик. Какой-то другой пацан. А отец не видит. Как он может не видеть, это ж его сын! Может, мама…