Курмахама

– Да уж какой тут образ, не в огне, конечно, но сгорел точно. Уксусную эссенцию выпил, внутренности ему выжгло. Умер в больнице, на следующий день.

– Ой, мамочки, какой кошмар! Вот беда. Как же это?!– ужаснулась Елена, на глаза её навернулись слёзы.

– Да ладно тебе выть, – грубовато прикрикнул на жену Геннадий, – зачем я только рассказал тебе эту дурацкую историю?! Теперь полночи будешь ворочаться, хныкать и причитать. Подумаешь, уксус выпил! Дурак – да, но сколько таких случаев, пруд пруди! Говорю же, надо было ему уйти от своей жены.

– Что же его заставило такое с собой сделать, что-то ужасное увидел или поругались? Должна же быть какая-то весомая причина. Не просто же так человек с утра встает и вместо чашки кофе замахивает бутылочку уксуса. Что-то должно было случиться. Что? – принялась допытываться у мужа Елена.

– Поругаться! Ха! Да ты что! Мой отец с матерью вообще разговаривать на повышенных тонах боялся, не хотел лишний раз показывать свою неотёсанность. А уж ругаться! Да у матери для отца всегда наготове был быстрый и чёткий ответ на любое его грубое слово. Она его одной фразой сразу на лопатки укладывала, после чего тот ни встать, ни отмыться уже не мог. Умела ударить в самое больное место. А ударить мать в ответ отец никогда бы не посмел. Надо отдать ему должное, ни разу руку на женщину не поднял. От этого и сгорел. Ревновал отец ее сильно. Она в начальных классах работала. На родительские собрания там иногда и отцы детей приходили. Вот один такой положил на мою мать глаз, что называется. Стал захаживать чаще необходимого, то поговорить, то спросить, потом и просто проводить. Отец быстро понял, что-то произошло, и стал следить за матерью. И конечно наткнулся на этого горе-ухажера. Я помню, как в тот день ругались мои родители, вот веришь, ничего другого не помню, а это помню. Наверное, потому что до этого почти никогда не слышал в доме ругань, а тут как прорвало. Отец орал: «Шлюха, дрянь», по дому летали разорванные школьные тетрадки на утро не осталось ни одного целого стула, помню, что завтракал я в большой комнате, сидя на диване. А мать лишь улыбалась, да смотрела на отца, как знаешь, смотрят люди очень высокого роста, на тех, кто копошится где-то внизу у самых ног. Не снисходительно даже, а так, чтобы случайно не раздавить, брезгливо. Стулья, конечно, купили потом – дурацкие какие-то, неудобные скрипучие, дед в них потом все время шурупы подкручивал. Ничего ведь в магазинах тогда не достать было. Потом у отца начались запои, но все происходило очень тихо. Придет домой, упадет на диван, а на утро опять в магазин. Но об этом мне уже дед рассказывал. А в один прекрасный день он на глазах моей матери просто выпил уксус и умер в больнице. Вот и все.

– А что же мама твоя? Как она потом жила с этим? – Елена утирала рукавом стремительно льющиеся по лицу слезы, – Жалко-то как отца твоего. Ну, зачем он так? Неужели это он от любви? Как же можно? Как же можно? Так нелепо, так глупо!

– Что глупо-то? Есть же поговорка «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас». Раз, два и готово. Всё равно ничего уже не исправить.

– Не говори так, Геничек! Нельзя даже думать так, не то, что делать. Это неправильно. Жизнь дана нам, чтобы прожить ее до конца, столько, сколько отмерено, – Елена не на шутку всполошилась, вдруг вынырнув из истории, рассказанной мужем и вспомнив про болезнь Геннадия.

– Кем отмерена? Почему кто-то отмеряет нам жизнь? Мы сами себе творцы. Хочу – живу, хочу – нет, – теперь голос Геннадия звучал тихо, но интонация…

Интонация Елене не понравилась. Было что-то натянуто-звенящее в последней, сказанной им фразе. Будто Геннадий что-то тайно уже решил для себя и сейчас невольно проговорился. Сердечко Елены тихонечко ёкнуло и заныло. Из прежних разговоров с мужем Елена знала, что мать Геннадия ненамного пережила отца, но был ли причиной её смерти тоже суицид или она умерла по какой-то иной причине, не ведала и не хотела докапываться до истины – уж слишком опасной казалась ей эта тема.

Елена уже неоднократно пожалела о том, что затеяла этот разговор, да еще на ночь глядя. Надо подождать пока муж заснет и узнать, что за бутылочку спрятал Геннадий в шкафу. Не дай Бог, ещё натворит дел!

«А вдруг склонность к суициду передается по наследству? Этого страха мне только и не хватает. Думай, вот, теперь о дьявольской эссенции и день, и ночь. И так голова лопнет скоро от многочисленных проблем, связанных с болезнью Генека. И ведь я сама, сама виновата! Сама всю эту муть со дна подняла. И кто только за язык тянул? – горестно размышляла Елена, лёжа на кровати рядом с Геннадием.

Как только дыхание мужа стало глубоким и размеренным, она осторожно пробралась на кухню, включила малый свет, чтобы не дай Бог не разбудить супруга и принялась изучать содержимое шкафа, к которому подходил Геннадий. Разумеется, злополучная бутылочка с уксусной отравой стояла именно там. Но рядом с бутылочкой с льняным маслом точно таких же габаритов. Сказать наверняка, какую из них изучал Генек, Елена не смогла.

Руководствуясь принципом «береженого Бог бережет», она переставила бутылочку с эссенцией в самый дальний угол шкафа и забаррикадировала другими банками и коробочками так, чтобы случайным образом наткнуться на неё Геннадий не смог.

Правда, уже на следующий день Елена благополучно забыла про чёртову эссенцию, поглощённая борьбой с Гореньковым и слежкой за Ольгой Александровной на работе. И выгуливанием Генека после работы. А также его рационом.

Прошло какое-то время, Геннадий, хоть брюзжал и капризничал не меньше, чем прежде, ни словом, ни жестом не выдавал желание воспользоваться эссенцией не по прямому назначению. И Елена совсем успокоилась на этот счёт. Пока однажды, открыв тот самый шкаф, не наткнулась на бутылочку с крепким уксусом, стоящую прямо перед её носом на самой ближайшей полке так, что не заметить её было невозможно.

Постояв несколько секунд в созерцании эссенции, Елена зачем-то открыла бутылочку и понюхала её. В нос шибануло таким резким кислым амбре, что все остающиеся слабые сомнения пропали – это был именно крепкий уксус. В сердцах Елена с силой завернула крышку бутылочки и постаралась спрятать её в самом дальнем шкафу, где хранились преимущественно бесполезные, но годные для использования вещи, которые повседневное применение в доме не находят, а выбросить жалко. Закидала бутылочку какими-то пакетами, тряпочками и только тогда перевела дух.

Но теперь выбросить из головы эссенцию Елена уже не могла. Даже в ежедневных стычках с Гореньковым, которые со временем становились только жарче, она неизменно помнила про отраву, и взяла за правило звонить с работы своему любимому едва ли не каждые два часа. Первые два дня такой сверхопеки Геннадий ворчал, но терпел. А на третий просто перестал брать трубку, когда звонила жена.

Когда муж таким образом не ответил на три звонка за час, Елена скрепя сердце пошла на поклон к Ольге Александровне, чтобы та заменила её на время отсутствия, а сама, даже не докладывая директору – ей было не до соблюдения формальностей, да и вообще ни до чего, кроме дорогого супруга – вызвала такси и помчалась домой, опасаясь худшего.

Когда она в растрёпанных чувствах влетела в квартиру, то застала Геннадия мирно устроившимся на кухне и попивающего свой чаёк.

– Ты чего в такую рань? – как ни в чем не бывало, поинтересовался он, невинно хлопая глазками, – работа на работе кончилась?

– Геничек, ну, почему ты не отвечал на мои звонки? – выдохнула Елена, прислонившись к косяку кухонной двери, чтобы не упасть от внезапно накатившей усталости.

– Так я в телефоне звук выключил, чтобы поспать днем спокойно, наверно забыл включить. А ты что подумала? А… Ты все ждешь, когда? Извини, не сегодня.

– Как тебе не стыдно, милый. Как ты можешь? Я не понимаю.

– И не поймешь. Никогда не поймешь. Это вообще трудно понять. А для некоторых невозможно. Наверно ты из их числа, – Геннадий сделал погромче бубнящий какую-то ерунду телевизор и отвернулся от жены.

А утром Елена опять увидела бутылку с уксусом. Та снова красовалась на самом видном месте. Но на этот раз Елена не стала прятать отраву. В конце концов, какая разница, где стоит эссенция? Если человек задумал сотворить какую-то глупость, он всегда найдет способ это сделать, и уберечь его не в силах ни один человек на земле. Перестала Елена и докучать благоверному частыми звонками. Но тревога в её душе всё ширилась и ширилась, настойчивая и глубокая. Глубже неё была лишь собственная усталость.