Курмахама

Он уже не мог противиться бронебойной силе Запеваловского обаяния и банально сдался на милость победителя.

Друзья проговорили в туалете ещё долго. Запевалов всё расспрашивал Генку про его жизнь: женился ли он, с кем из класса видится, в каком институте учится и так далее.

– А я, мон шер, женился, – как бы между делом вставил он, демонстрируя Генке сверкающее золотом колечко на правом безымянном пальце, – скоро два года как, прикинь?

– На Таньке Гарькавенко? – вырвалось у Генки. И он сразу же пожалел, что спросил. Потому что Запевалов, после гроссмейстерской паузы, обвёл его расчётливо похолодевшим взглядом и, картинно, тщательно взвешивая каждое слово, отчеканил:

– Какая ещё Танька?! Это пройденный этап, издержки юности сопливой. И вообще – кто же женится на одноклассницах?! Как минимум это не модно, как максимум – глупо.

Генке захотелось провалиться под кафельный пол. С удовлетворением разглядывая отпечатанные на Генкином лице результаты своей тирады, Запевалов, смягчив тон, с улыбочкой проговорил:

– Жена сейчас с дочкой сидит.

– Да-да, – предвосхищая ещё не заданный Генкой вопрос, закивал он, чуть прикрывая усталые веки и собирая губы в печальную гримаску, – что поделать, я теперь залётный. Пилот большой авиации, так сказать. Летал-летал, и долетался!

Тут Запевалов чётко отрепетированным элегантным движением поднёс правое запястье с часами к глазам и присвистнул:

– У-у-у, мон шер ами, пора, пора. Если через минуту не появлюсь у себя, мой начальник меня на компост пустит. А если потороплюсь, то просто мозги компостировать начнёт. Задачка, а?

Он легко соскочил с подоконника и под локоток направил Генку к двери со словами:

– Пойдём, покажу, где меня искать. Теперь каждый день видеться сможем.

Запеваловский кабинет оказался в дальнем конце коридора на том же этаже, что и Генкин. Прежде чем войти внутрь, Запевалов взял с Генки слово, что на обед они отправятся вместе.

После встречи с школьным товарищем время уже не тащилось, а летело. Едва Генка собрался подняться со своего места, чтобы пойти на обед, как дверь в его лабораторию легко открылась, на пороге стоял Запевалов. От его появления будто свежий ветерок пробежал по всей комнате – часть лиц, преимущественно женских, заблистала улыбками, другие же, по большей части мужские, нахмурились. Те, кто сидели спиной к вошедшему, распрямили спины, кто-то уронил со стола какие-то листочки, и те зашуршали восторженным шёпотом. Хотя скорее всего шёпоток раздался из чьих-то женских уст. «А меня ведь, кажется, здесь вообще никто не заметил, когда я сегодня пришёл», – не без горечи отметил про себя Генка.

– Здрассьте, – немного нараспев изрёк Запевалов и сделал небольшой полупоклон, затем, не обращая внимание на ответные приветствия, подошёл к Генкиному столу и, со значением приглушив голос, сказал:

– Имею честь, сэр, пригласить вас на праздничный обед в вашу честь. И, прошу вас учесть, – почту это для себя за честь!

В коридоре их ждали – очень худенькая смазливая девица, влюблёнными глазами смотрящая только на Запевалова.

– Знакомьтесь, – церемонно объявил Запевалов, обращаясь к девице и Генке одновременно, – это мой добрый друг и настоящий джентльмен Геннадий. Геннадий призван в наше бюро на примерно-расчётный срок в два месяца. И может даже остаться на сверхсрочную, если получит тёплый приём. А это наша Лизонька!

Последнее слово Запевалов проговорил с такой карамельной интонацией, что Генке стало неловко. Зато сама Лизонька от Запеваловского мурлыкающего баритона буквально затрепетала от удовольствия. «Эх ты, лётчик! Понятно, в каких краях ты теперь летаешь!» – беззлобно подумал про себя Генка. Лизонька ему понравилась. Впрочем, шансов у него всё равно не было, Лизонька глядела только на Запевалова.

Обедать в этот день решили в местной столовке. Кормили здесь, по выражению Запевалова, «дёшево и сердито, а иногда и просто злобно».

– Как она тебе? – зашептал на ухо Генке Запевалов, когда Лизонька на время отлучилась из-за стола, – правда, хорошая девушка? Куда мужики только смотрят. Почему обходят её вниманием? Я бы сам за ней приударил, да вот, понимаешь, женат…

Генка подавил желание сказать, что с Лизонькой ни у кого не будет даже намёка на шанс, пока с нею рядом Запевалов. А Запевалов, судя по всему, положил на неё глаз. Ну или, по крайней мере, всем даёт понять, что положил глаз. Но что-то по этому поводу говорить своему другу не стал – зачем озвучивать очевидные вещи?!

– Кстати, ты так и не сказал, а сам какой институт окончил? – решил перевести разговор на другую тему Генка.

– Какой сейчас институт, – мелодраматическим голосом, с долей тщательно отмеренной грустинки, ответил ему Запевалов, покачивая для значимости в такт словам красивой головой, – семью кормить надо. Учился на юриста, пришлось перевестись на заочное. Но – святой долг, сам понимаешь!

– А как же армия? – не отставал Генка. Он прекрасно знал, как быстро можно загреметь на службу, если бросаешь институт. Эта участь была уготована его другу Морковину-Брукве, который недавно вылетел из института из-за конфликта с администрацией и был призван в месячный срок после отчисления.

– У меня же ребёнок, я единственный кормилец в семье, – пояснил Запевалов со значением.

«Всё предусмотрел наш лётчик! – восхитился в мыслях Генка, – на работе на девчонок налетает, дома у него семья. Может не учиться, хорошо устроился!»

На следующее утро Запевалов забежал за Генкой, не дожидаясь обеда.

– Мы тут в подвальчике в настольный теннис каждый день режемся. Ровно в одиннадцать ноль-ноль. Приглашаю присоединиться, – пояснил он. Генка не возражал.

Их появление в подвальчике было отмечено радостными приветственными возгласами, адресованными, конечно, не Генке, а Запевалову. В теннис играли исключительно представители сильного пола, среди которых затесалась одинокая, маленькая и некрасивая девушка в очках со столь толстыми линзами, что они были похожи на иллюминаторы подводной лодки. Фигурой девушка напоминала матрёшку – маленькие плечи и крупный зад, причём верхняя и нижняя части тела переходили друг в друга как поставленные один на другой шарики. Сверху шар поменьше диаметром, снизу побольше.

Эта девушка – единственная из всех – вообще не посмотрела в сторону Запевалова. На лице её застыло непримиримое выражение. Но играла она неплохо. Только очень горячилась, и потому часто мазала. Когда била сильно, всегда притоптывала в такт удара ногой. Запевалову она служила идеальной мишенью для шуток. Девушку звали Лина.

– Лина, давай я тебе набойки чечёточные на подошвы поставлю, – под общий хохот притворно-сочувственным тоном обращался к девушке Запевалов, – ты просто недостаточно громко пол пинаешь, потому и мажешь!

Бедная Лина делала вид, что совершенно не обращает на Запевалова внимание, но как раз после этих слов обрушивалась на теннисный шарик особенно яростно.

– Ростом, Лина, ростом пользуйся, – советовал он участливо, когда маломерная Лина не дотянулась до шарика, и тот понуро уткнулся в сетку.

И новый взрыв хохота от благодарных зрителей. Как заметил Генка, многие сюда специально приходили «на Запевалова» и вообще не стремились играть сами.

Но не стоит считать, что Запевалов издевался над безобидной Линой, вовсе нет. Он подтрунивал не только над ней, но и над другими, а главное – над собой. Когда однажды после удара противника шарик с хрустом влепился ему в лоб, Запевалов, потирая ушибленное место, объявил своему обидчику: