Кусатель ворон

Лаурыч сжал кулаки.

– Ну, все, – сказал Листвянко. – Они меня достали.

– Точно, – кивнул Герасимов. – Достали.

– Они всех достали, – подытожила Снежана.

– Надо что-то решать, – мрачно сказал Гаджиев.

Капанидзе пожал плечами.

– Могут и на старушек напасть, – добавил Лаурыч. – Старушки совсем беззащитные.

– А если они найдут Ефимов Ключ? – спросил Пятахин. – Урки?

Мысль о том, что какие-то урки найдут источник здоровья и счастья и будут жить долго и, соответственно, счастливо, была абсолютно невозможна. И это стало последним аргументом.

– Завтра утром, – сказал Жмуркин. – На рассвете.

Понятно. Каждая уважающая себя война начинается на рассвете.

Тег «Рагнарёк».

Это завтра. Едва взойдет солнце.

Глава 23 Доблесть Гераклов

Ночь прошла беспокойно. Кажется, меня кусали клопы. Я два раза вставал и проверял на их предмет койку, но в железной койке клопы водиться не могли. Наверное.

Нервы. Нервы после вчерашних событий были напряжены, спалось плохо, спалось беспокойно. Впрочем, не только мне, Жмуркин бродил туда-сюда по двору с лопатой на плече, прислушивался, присматривался, бдил, прозревал ночь цепким начальственным взглядом.

Мне особо не бделось, но и не спалось тоже. Напряжение ощущалось. То просыпался Гаджиев, вздыхал и начинал ковырять ножиком стену. То громко скрипел зубами Пятахин. А то и старик Болен ругался во сне по-немецки, страшным и непонятным, как у сломанного робота голосом.

В палате девчонок скрипели половицы, мне почему-то представлялась Жохова, вооруженная тяжелой прогорелой кочергой.

Ближе к утру в лесу вдруг разом замолчали птицы, и почти сразу высоко грохнуло громом.

Я проснулся уже окончательно, нащупал топор. Из сумрака выступили стены палаты, увешанные гроздьями сытых спокойных комаров, фонарь с севшими батарейками болтался над головой, и на нем тоже сидели комары, и тоже пузатые, я вдруг придумал рассказ про комаров-мутантов, пьющих энергию из бытовых приборов.

Было темно, и от этого печально. То есть не от этого, а вообще. Я лежал и думал про то, что все, кажется, заканчивается. Я это предчувствовал, то есть не предчувствовал, а знал. Наступит утро, потом день, потом все. И ничего не изменить.

Громыхнуло еще и уже не прекращало, над нами повисла неприкаянная гроза и начала кружить, не в силах оторваться от речки. Я надел сапоги и вышел на воздух.

Листвянко сидел на веранде в обнимку с резиновой подушкой. Наверное, у него дома есть плюшевый мишка, подумал я. Или Ослик Иа, Листвянко сентиментален и отходит ко сну, лишь обняв ослика, укрывается его уютными ушами и грезит о далекой и несбыточной Нарнии. А здесь, в походных условиях, вместо ослика подушка. Листвянко Вадим, трогательный человек, в правой руке кол. Всамделишный березовый кол угрожающих размеров, непонятно для чего предназначенный, для вампиров-великанов, пожалуй. Таким колом можно, наверное, слона пробить.

– Внушительно, – сказал Жмуркин.

Он выглядел осунувшимся и усталым. Но с решительным настроем защитить местное население от происков уголовного элемента.

– Пойду будить остальных, – сказал Жмуркин.

– Тяжелый сегодня будет денек, – сказал я.

– Угу.

Жмуркин печально кивнул и стал стучать в сковородку.

Сегодня проснулись быстро и, не теряя времени, приступили к сборам.

Дитер и Болен достали из своих рюкзаков катушки со шнуром, уселись на продавленные ступени крыльца и с неожиданной скоростью стали плести сеть. Не рыболовную, а боевую, не знаю, как правильно она называется, такую сеть бросали на рыцарей с дубов, валили их наземь, где потом спокойно расстреливали из арбалетов, пробивали их латы клевцами и накалывали на копья. Дитер и Болен были потомственными ландскнехтами, я в этом не сомневался.

Герасимов сидел на поленнице со свежеструганой дубиной на коленях. Рядом с ним сидел Гаджиев, выстругивал дубину себе, гундел что-то заунывное, из репертуара «вчера забили мы моржа, сегодня сварим пельмени».

Лаурыч обматывал скотчем правую руку.

Пятахин отыскал где-то старую ржавую цепь и мрачно вертел ее над головой, собираясь, видимо, этой цепью сокрушать орды неприятеля.

Жохова молча стояла у колодца. Она распустила прическу, и теперь волосы немытыми прядями закрывали лицо, никакого орудия она не припасла, но и без этого выглядела угрожающе. Страшно.

Александра проверяла медицинские припасы – бинты, зеленку, йод.

Рокотова упражнялась в метании. Набрала в котелок камней и шишек и теперь швыряла их в ведро, отстоявшее метров на двадцать, кстати, весьма и весьма метко, уже половину ведра накидала.

Снежана массировала мускулатуру очнувшегося Листвянко, прорабатывала трапеции, плечи и квадрицепсы, как перед боксерским поединком. Мегакол Листвянко из рук так и не выпускал.

Я не стал брать в бой ничего, решил действовать по обстоятельствам.

Через полчаса Жмуркин собрал всех у колодца и объявил, что надо выработать стратегию удара.

– Главное нейтрализовать Пересвета, – сказал Лаурыч. – Без него урки не будут сильно сопротивляться.

– Точно, – сказал Пятахин. – Вот ты и пойдешь.

– Я не могу, у меня рука болит, – Лаурыч предъявил обмотанную скотчем руку. – Вывихнул, когда тебя лечил…

– Я бы тебе и вторую вывихнул… – начал было Пятахин, но Жмуркин его оборвал:

– Потом склоки. Сейчас о деле.

– Надо Листвянко запустить, – предложил я. – Он разрядник, он этого ихнего Пересвета размажет просто.

Жмуркин сурово помотал головой.

– Не пойдет, – сказал он. – Против таких никакой разрядник не потянет. Есть сотня подлых приемов…

Листвянко тут же стал напрягаться, показывая всем, что он разобьет кого угодно, невзирая на подлые приемы.

– Надо напасть всем сразу, – сказал Пятахин. – Пока они еще не проснулись. Напасть и замесить, чтобы не дергались.

– Нет, – сказал Жмуркин. – Никакого кровопролития. Все это…

Он кивнул на колья и дреколья.

– Все это использовать только в качестве устрашения. В ход не пускать!

– У них, наверное, ножики… – предположил Лаурыч.

– Попишут только так! – сказала Жохова.

– Все равно не пускать! – приказал Жмуркин. – И вообще, я пойду один.

– Я тоже! – брякнула Жохова.

Кажется, Пятахин прав.

Жмуркин помотал головой.

– Нет, – сказал он. – Девушки остаются здесь. Мы сами справимся. И не спорить!

Впервые в жизни я поглядел на Жмуркина с уважением. С реальным таким уважением. Жмуркин перестал быть Жмуркиным и для меня сделался Скопиным, будущим государственным мужем.

– Но… – затрепетала Жохова.

– Это приказ! Прекословить запрещаю!

Скопин пронзил Жохову решительным взглядом, и та действительно не стала прекословить.

– Выступаем, – сказал Скопин.

– Выступаем! – с воодушевлением подхватил Лаурыч.

И выступили. И девушки смотрели нам вслед прощальными взглядами, что прибавляло мужества.

Утренний лес был категорически спокоен, в воздухе кипел зернистый манный туман, от реки голодными призраками поднимался пар, с кустов и деревьев капало, и солнце через эту влагу почти не пробиралось, небо было однородно и темно, и где-то совсем высоко стучали в глухой сибирский бубен.