Куток, или Хроники лядовской автостанции
Шрифт:
– Дурак, что ли?! – он быстро скручивает головку и плещет по глотку в стаканы, – сам же говорил: «нельзя оставлять вино в доме на ночь»
– Это не я, это Пилон у Стейнбека.
– Чего?
– Ну… «Квартал Тортилья-Флэт». Там, значит…
– Все! – он решительно встает, – в дороге доскажешь. Едем прямо сейчас!
– Куда?
– За грибами, ебёныть! В Ворсму! Прямо сейчас.
– А корзины?
– Корзины у тебя возьмем.
– И сапог у тебя нет, – я еще пытаюсь сопротивляться.
– Сухо, можно и в ботинках. От тебя и Лариске позвоню. Одевайся.
Ну,
Но мой номер не играет. Часа через два мы, взяв билеты до Ворсмы («Сейчас грибы только в Ворсме, я все знаю»), мы катим на последнем рейсе «Горький-Кулебаки». С лядовской автостанции. На нем – туфли, галстук, моя ветровка и моя корзина.
– Долго ехать? – спрашиваю я
– Не проспим. Давай по последней и отдыхай. Я разбужу.
Ссадили нас в Павлове, через три, что ли, остановки от Ворсмы. Время – двенадцатый час ночи. Мы одни на автостанции. Она уже закрыта – рейсов больше нет.
– Так, – говорит Сашка, – я тут все знаю. Постереги корзину.
Он исчезает в темноте. Я опускаюсь на лавочку и закуриваю. Через пять минут он выныривает в светлый круг фонаря. Карман моей ветровки у него оттопыривается.
– Купил? – спрашиваю я.
– Хватит до Тумботино. Тут километров десять.
– Какое еще Тумботино? Мы же в Ворсму ехали.
– Без разницы. И до Ворсмы десять. Но лучше в Тумботино – там леса дикие.
Выпив и покурив, мы поворачиваем к Тумботину.
– Все, – говорю я через час, – Больше не могу. Отдыхаем. Осталось еще? – слышно бульканье.
– Поспи, – говорит он, закусив, – я тебя разбужу.
Я тут же проваливаюсь в сон. Львы мне не снятся…
– Ты едешь или нет? – он трясет меня за плечо.
– Куда? Сколько времени?
– Полчетвертого уже, Вставай, вставай!
Через минуту забираемся в кабину какого-то грузовика. Едем по синусоиде под песню «Миллион, миллион алых роз». Точнее, шофер поет, а Сашка подпевает.
Трясет, и безумно хочется спать. От курева болит голова. Сашка что-то монотонно бубнит шоферу… Толчок. Я просыпаюсь.
– И тут я ей влындил, – заканчивает Сашка.
– Лес? – спрашиваю я.
Водитель кивает:
– Лес. Ворсма. Сашок, давай стакан.
Мне уже все равно. Я что-то устал. До меня доносится резкий запах самогона, стало быть, угощает водила. На закуску луковица, порезанная на четвертинки. И соль. Все не так плохо. Значит, вот она, Ворсма.
– А лес-то где? – спрашиваю я.
– Там, – водила машет рукой, – километра три и направо.
– Так добрось.
– Не-а Мне – назад, в Тумботино.
Мы долго прощаемся. Сашку даже целуют в рот. Машина срывается с места и уезжает на удивление прямо.
Минут через сорок мы доходим. Уже рассвет – мы первые! Ни одного лесовика… Идем каким-то буреломом вглубь.
– Саш! – кричу я, – у тебя есть что-нибудь?
– Нет пока. Вот сейчас болота перейдем – там лес грибной, я знаю…
– Да я не про то, – я зло хлещу палкой по бурелому.
К девяти утра нам повезло: на звук машин мы, наконец, выходим на трассу, и что самое ценное, прямо к рейсовому до Горького.
С грибами тоже повезло – полкорзины на двоих набрали.– А я тебе что говорил, – уже в автобусе Сашка шепчет мне в ухо, – пошли, пошли грибы! Сейчас приедем, ты прямо домой – все равно за деньгами надо, а я тебя на вокзале подожду… На то же место поедем…
Только, похоже, на то же место не получилось. Вернулись мы в воскресенье…и поодиночке. Впечатлений много, грибов меньше, скамейку какую-то помню ободранную, цистерну с разливным пивом помню, милиционера в привокзальной уборной, но не нашей – чужой… И крупные буквы над автостанцией – «АРЗАМАС»… Почему Арзамас?
Конфуз, конечно.
Однако, случай-то не единичный. Не мы одни таким образом возвращаемся. Не все, но многие. Вы зайдите в куток в воскресенье поближе к ужину. Понятно, то в грибной сезон. Да здесь же – базар: распродажа трофеев! Цена стабильная: бельевая корзина – литр водки. Все как у взрослых, и носильшики тут, и перекупщики, и гонцы до магазина… Почти бесплатно, а лесовик чуть не плачет: на что ему грибы, у него последний вздох – он пьет. Залпом пьет, чтоб не было мучительно больно… Тут же санитары кутка снуют, посуду прибирают, опять же стаканчики подносят с закуской. Все вежливо и культурно: продал – выпил – уступи место. Но почему-то не расходятся, топчутся…
Но что это? Словно электрический разряд пробежал по ряду: сверяйте часы, сейчас магазин закроется. Деньги – упраздняются, соответственно и цены снижаются вдвое: корзина – бутылка.
К полуночи двор затихает, уходит домой лесовик, в семью вернулся. От себя. И только с рассветом растворяется последняя заблудившаяся в кутке тень: вы не знаете, где тут выход?
Глава 2. «Наши»
1. Никого уже нет
Что-то не хочу я о наших писать. Понимаю, что придется, а не хочу.
Не хочу и все. Смерть как боюсь.
Помнишь – был такой, он только о доме своем писал? Мазохистскую автобиографию в своем роде. А что ему еще оставалось, если он кроме своего долбаного Эшвилла, штат Северная Каролина, и не видел ничего по жизни?
Ну – фамилии поменял там, наврал с три короба, перепутал все – и что? Все одно – каждый себя узнал. А что еще хуже – соседа. Хужее.
Кому такое нужно?
Я о чем: прошлое и настоящее. Лично я – сегодняшним днем живу, мне о вчерашнем вспоминать – срам один, стыдно, а уж до завтра точно не дожить, облом. А тут является какой-то черт – и ну тебе про твое-то сокровенное, личное.
Только вот не говори мне, что оно у тебя, прошлое, чисто и непорочно, целку-то не строй. Взгляни на дом свой, ангел. Завяз ты в грехах, аки скала в паутине – по самое не хочу. И что остается? Сопли жевать и портвейном запивать? Номером 72?
Не оправдываться же?
Тогда точно заплюют. Как последнего мудилу – ведь все знают, что ты он и есть, да и сам ты это давно уже знаешь… Он хоть и задрипанный этот Эшвилл, мать его, городок вроде нашего, а все видно: кого обманывать-то? Та еще дрянь…