Кутузов

Контр-адмирал выслушал крики Павла хладнокровно. Он сам снял свои регалии и передал их офицеру.

– Отослать его в деревню с запрещением носить военную форму! – продолжал сердиться император. – Или нет! Снять ее с него теперь же!

Флигель-адъютанты бросились на Павла Васильевича, как звери, и с необыкновенной быстротой раздели его. Чичагов не терял присутствия духа. Соображая, что Павел, увлекшись, может сослать его в Сибирь, он обратился к одному из офицеров и попросил отдать бумажник, оставшийся в мундире. Тот смутился и сказал, что бумажник ему возвратят.

– Уведите его! – закричал опять государь.

Чичагов не успел дойти до своей квартиры, как его нагнал флигель-адъютант с собственноручной запиской императора. Это было приказание посадить Павла Васильевича в Петропавловскую крепость...

«Говорят, что, еще будучи наследником, Павел лелеял мысль править железной лозой. Бедная Россия! Не ведомо никому, сколь долго ей придется терпеть эту Павлову лозу!» – сказал себе Михаил Илларионович, покидая Зимний дворец.

2

В числе немногих видных деятелей прежнего царствования Кутузов не только избежал немилости и опалы, но и получил от нового государя почетные назначения и награды. Он удержался посреди той вакханалии разжалований, арестов, ссылок, какая была развязана с приходом Павла. Подсчитано, что за четыре года и четыре месяца своего короткого правления новый император уволил из армии семь фельдмаршалов, более трехсот генералов и две тысячи штаб– и обер-офицеров. Около двенадцати тысяч чиновников и военных было сослано в Сибирь: по три тысячи в год, по 250 – в месяц, по 8 – каждый день.

«Корабль не грузился, а выгружался способными людьми», – писал кабинет-секретарь Екатерины II Завадовский.

Помимо стремления во всем идти наперекор политике своей великой матушки в поступках Павла огромную роль играло мимолетное настроение, вихрь, каприз. Он уволил в отставку Платона Зубова и сослал в дальние деревни старую и больную Екатерину Романовну Дашкову, но милостиво обошелся с Алексеем Орловым, одним из убийц своего отца. Будучи в Москве, новый государь с похвалой отозвался о состоянии тамошних войск. Однако на возвратном пути в Петербург, на 172-й версте от первопрестольной, вдруг решил разжаловать 132 офицера за то, что они заболели и не могли участвовать в вахтпарадах. Путешествуя по Смоленской губернии, император приметил, что в слободе Пиев множество крестьян чинят по приказу своего помещика Храповицкого дорогу и мост, в то время как строго запрещалось делать какие бы то ни было приготовления к царскому приезду. Прибыв на ночлег, взволнованный Павел повелел великому князю Александру подготовить указ, приговаривающий Храповицкого к расстрелу.

– Я могу сказать о себе, как о славном городе Париже, у которого на гербе начертано: «Плавает, но не тонет», – шутил Михаил Илларионович, узнавая о новых причудливых поступках императора. Они диктовались экзальтацией, романтическим дилетантизмом, мгновенным порывом.

Государь объявил об амнистии находящимся в заключении после кампании 1794 года полякам. Он сам приехал в Мраморный дворец, где содержался под стражей знаменитый генерал Костюшко, со слезами на глазах обнял его, даровав свободу, и сказал:

– Такому храброму воину неприлично быть без шпаги. Возьмите мою...

Был возвращен из далекого Илимска Радищев и выпущен из Шлиссельбургской крепости Новиков. Во время милостивой аудиенции Павел спросил Новикова, чего тот хочет. Последовала просьба освободить всех заключенных по его делу, что и было исполнено. Подвергшийся преследованиям при Екатерине друг Алексея Михайловича Кутузова масон Лопухин был вызван в столицу, произведен в действительные статские советники и назначен секретарем императора.

Многие порывы Павла были благородны, но чаще всего и они приводили к неожиданным и даже печальным последствиям. Первым его распоряжением, отданным Лопухину, было подготовить рескрипт об уничтожении печально известной тайной экспедиции, где кнутобойничал Шешковский, и освобождении всех без исключения узников. Однако в то же время крепости были переполнены, только в Петропавловской томилось 900 заключенных. Государь воспретил помещикам употреблять крепостных на работах более трех дней в неделю и приказал, чтобы крестьяне, наряду с прочими сословиями, присягали ему на верность. Но помещики толковали указ в свою пользу, а манифест о присяге породил слухи об освобождении и вызвал в центральных губерниях волнения, которые были подавлены с необыкновенной даже для того времени свирепостью князем Репниным.

– Единственно приятно, – рассуждал Кутузов в кругу семьи со своим верным другом Екатериной Ильиничной, – что во время возмущения одному из гатчинских извергов – Линденеру крепко досталось по спине крестьянской дубинкой...

Павел произвел в фельдмаршалы графа Н. Салтыкова, князя Репнина, графа Чернышова, а затем – Каменского, Эльмпта, Мусина-Пушкина, И. Салтыкова, Гудовича. И в то же время заточил в глухом Кончанском великого Суворова.

Отчего же августейший гнев миновал Кутузова? Ведь Михаил Илларионович ходил в последние годы в любимцах у Екатерины Алексеевны.

Тут сказывалось многое: обычная кутузовская предусмотрительность, осторожность, ревностное отношение к службе – не только к духу, но (что особенно ценил Павел) и к букве ее – и, не в последнюю очередь, связи Михаила Илларионовича. В числе покровительствовавших ему лиц недаром были второй после покойного Панина наставник государя Репнин и с детских лет приближенный к особе Павла Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов.

Михаил Илларионович участвовал в маневрах, производившихся в сентябре 1797 года в Гатчине. В декабре он был вызван на аудиенцию к императору.

– Этим господам в Берлине вздумалось водить меня за нос! – сказал Павел Кутузову. – Но они забыли... – раздражаясь, продолжал он, проводя рукой по лицу, – что у меня носа нет! Вероломство прусского двора вынуждает меня просить от короля объяснений, с кем же он, с господами якобинцами или с нами. И вам, Михайла Ларионович, я доверяю решать сей щекотливый вопрос...

17 декабря Кутузов отправился в Берлин, к новому прусскому королю Фридриху-Вильгельму III, со специальной миссией.

3

Двадцатисемилетний чрезвычайный и полномочный министр при берлинском дворе граф Никита Петрович Панин, сын знаменитого екатерининского вельможи, временами приходил в отчаяние от противоречивых инструкций, получаемых от своего пылкого императора.

Павел Петрович так часто и круто менял политический курс, что сотрясал все здание российской дипломатии. В сущности, новая политика Петербурга преследовала единственную цель – полное отрицание предшествующей. От действий, направленных на территориальные приобретения, Россия должна была обратиться к противоположным – отказу от всяческих завоеваний. Ко всеобщей радости, был отменен назначенный Екатериной II рекрутский набор, а затем последовало прекращение войны с Персией. Все, достигнутое во время тяжелого похода армии Валерьяна Зубова в Закавказье, бросили поспешно, без толку. Лишь бы вырвать с корнем посеянное царицей.