Кутузов
Шрифт:
5
Император был похож на собственную смерть.
Он не шутя именовал себя «безносым». А ведь на Руси «безносой» издревле нарекли известную даму с косой. Не раз перед зеркалом, вглядываясь в свое курносое отражение, Павел Петрович с досадой восклицала «Хорош! Хорош! Нечего сказать!»
Впрочем, с утра 11 марта 1801 года император был в отличном расположении духа и менее всего предавался мрачным мыслям. Казалось, именно в этот день он желает ускорить исполнение и без того поспешных и необдуманно проводимых в жизнь постановлений.
С утра иезуит патер Грубер
Правда, генерал-губернатор фон дер Пален, опасаясь пронырливости святого отца, решился не допустить его до особы государя. Слишком много было поставлено на карту в эти часы. Пален предусмотрительно завалил стол Павла бесконечными бумагами. Устав их читать и подписывать, государь уже в раздражении обратился к губернатору:
– Полагаю, это все?
– Нет, ваше величество, – сокрушенно развел руками граф Петр Алексеевич. – Отец Грубер собирается утомлять вас своим проектом...
Государь, уже боявшийся опоздать на свой любимый развод, бросил в сердцах:
– Пусть патер убирается вместе со своими бумагами!..
В числе подписанных документов была составленная по-французски депеша на имя русского посланника в Берлине барона Криденера:
«Заявите его величеству королю, что, если он не решится занять Ганновер, вы покинете двор в двадцать четыре часа».
Другой курьер был отправлен в Париж. Послу Колычеву повелевалось обратиться к Бонапарту с предложением вступить с республиканскими войсками в курфюрство Ганноверское ввиду нерешительности берлинского двора занять эту страну своими войсками.
Россия была без пяти минут накануне новой войны...
На разводе все удивлялись тому, что не видят великих князей Александра и Константина. Государь во время вахтпарада очень гневался, но, против ожидания, никого не сделал несчастным.
В час дня, как обычно, был назначен обед на восемь кувертов. Были приглашены обер-камергер Строганов, адмирал граф Кушелев, Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов.
Разговор за столом вертелся вокруг похода в Индию, который должен подорвать могущество амбициозных англичан. Затем он перескочил на полководческие достоинства первого консула Франции, восстановившего в своей стране законность и порядок. Далее коснулся обширных приготовлений на западных границах России.
Думали же совсем о другом. Об уроне, который принесло запрещение торговать с Англией. О сумасбродном приказе Павла посадить великих князей под домашний арест. Об унизительном приведении их ко вторичной присяге отцу-императору, О том, что болезненное подозрение государя распространилось и на его супругу Марию Федоровну: двойные двери из спальни-кабинета в ее покои были теперь заперты на замок. О безумном намерении Павла объявить наследником престола малолетнего принца Евгения Вюртембергского...
Подавленное настроение за столом было у всех, кроме самого императора.
После обеда он милостиво шутил с Кутузовым и отпустил обычную остроту по поводу Строганова:
– Вот человек, который не знает, куда девать свое богатство!
Остановившись возле статуи Клеопатры, Павел заметил, насколько прекрасна эта копия.
Затем он принялся рассматривать постамент, сложенный из нескольких сортов мрамора. Переведя взгляд вновь на скульптуру, император в задумчивости сказал:– Эта царица умерла прекрасной смертью...
– Да, ваше величество, – согласился Михаил Илларионович. – Но она же доказала, сколь опасна женская красота. Перед ней не устоял Цезарь, она погубила Марка Антония. И все же, если бы Август не пренебрег ее прелестями, она едва ли лишила себя жизни. Ведь женская красота еще и эгоистична...
«Да, ежели бы с государем что-либо случилось, его Клеопатра – княгиня Гагарина небось не поднесла бы к своей груди ядовитую змейку. Униженная им императрица Мария Федоровна – вот кто всю жизнь оплакивал бы его...» – подумалось Кутузову.
– Нельзя доверять женщинам, Михайла Ларионович! – словно споря с ним, проговорил император. – Даже если это жена, все равно от нее пахнет изменой...
Вероломство первой супруги – Натальи Алексеевны оставило незаживающую рану в душе государя.
Напомнив Кутузову явиться вечером в гостиную комнату, Павел наклонил голову и, по обыкновению, резко повернулся на каблуках. Он отправился навестить малолетнего великого князя Николая, которому шел пятый год.
Во время свидания малыш спросил отца, отчего его именуют Павлом Первым.
– Потому, – отвечал тот, – что не было другого императора, который бы до меня носил это имя.
– Тогда, – сказал мальчик, – меня будут называть Николаем Первым.
– Если ты вступишь на престол, – поправил его Павел и погрузился в глубокое раздумье. Он долго глядел на сына, затем крепко поцеловал его и быстро удалился из комнаты.
В обычное время был накрыт вечерний стол на девятнадцать персон. Кутузов сидел между своей дочерью Прасковьей, фрейлиной ее величества, и графом Строгановым. По правую и левую руку императора находились великие князья Александр и Константин, оба растерянные и бледные. Разговор не клеился. Только государь был необычно оживлен, острил, рассыпал комплименты сидящей напротив него старшей дочери Кутузова. Но и он, поддавшись общему настроению, заметил:
– Что-то на меня напала чрезмерная веселость. Не иначе как перед печалью...
Затем он заговорил о сне, привидевшемся ему накануне: на него натягивали узкий парчовый кафтан, и с таким усилием, что император проснулся от боли.
«Государь верен своему мистическому настроению, – заметил про себя Михаил Илларионович, все более ощущая значительность происходящего. – Ведь и перед своим восшествием на престол он видел ночью, будто неведомая сила поднимает его вверх. Что же это – обостренная чуткость или случайное совпадение?»
В этот момент Павел на полуслове прервал свой разговор с фрейлиной Кутузовой и резко обернулся к старшему сыну:
– Сударь, что с вами сегодня?
Александр смешался.
– Государь! – через силу ответил он. – Я не могу сказать, что чувствую себя хорошо...
– В таком случае обратитесь к врачу и подлечитесь, – с улыбкой произнес император. – Надобно останавливать недомогание в самом начале. Чтобы не допустить серьезной болезни.
Великий князь ничего не ответил. Через несколько минут он чихнул. Павел тотчас весело сказал ему: