Кутузов

Послав записку Вильсону, Беннигсен известил об этом всех своих единомышленников: Ростопчина, герцога Вюртембергского, принца Ольденбургского и Ермолова.

Вильсон немедленно примчался с аванпостов. Не заезжая к Беннигсену, он прямо ввалился к главнокомандующему, который диктовал Коновницыну приказы. Михаил Илларионович уже думал о зимней кампании и слал калужскому, орловскому, рязанскому и владимирскому губернаторам приказы заготовить сто тысяч полушубков и сто тысяч пар сапог для армии.

Фельдмаршал не собирался ехать к аванпостам. Он хотел протянуть день, чтобы подготовиться. Кутузов не успел еще привести свой лагерь в надлежащее оборонительное положение и не хотел показывать его в таком виде французскому уполномоченному.

Когда Михаил Илларионович увидал красный мундир и красное, не столько от прыщей, сколько от гнева, лицо англичанина, он понял, зачем пожаловал к нему нахальный бритт.

— Вероятно, вы привезли мне новости из авангарда? — спокойно, но не без иронии спросил Кутузов.

— Раньше меня вам их привез французский парламентер, — не стараясь сдержать своего раздражения, выпалил Вильсон.

Он обрушился на Кутузова за его желание говорить с представителем "коварного корсиканца", сказал, что это свидание повредит общему делу. Тридцатипятилетний англичанин почти кричал на поседевшего в боях русского фельдмаршала. Коновницын видел, как бледнеют пухлые щеки Михаила Илларионовича и дрожит рука, держащая перо.

Фельдмаршал поднялся и сказал раздельно и веско:

— Извольте знать, сэр, что главнокомандующим русских войск являюсь я! Я знаю, что может быть вредно вверенному мне делу! Я буду делать то, что считаю необходимым! А вам советую увлекаться более преданностью к русскому императору, чем негодованием к Наполеону!

Вильсон повернулся и выбежал из избы, сильно хлопнув дверью и крича на ходу:

— Это возмутительно!

Он был взбешен до крайности.

Вильсон помчался к герцогу Вюртембергскому, жившему напротив. У герцога он застал принца Ольденбургского, Беннигсена и Ростопчина. Осторожный Ермолов предпочитал оставаться за кулисами.

Решено было тотчас же идти к главнокомандующему обоим принцам и возражать против его свидания на аванпостах.

Дядя и шурин царя — молодые, еще не достигшие тридцати лет генералы — пришли с Вильсоном к фельдмаршалу. Английский генерал и немецкие принцы имели наглость пытаться решать судьбы России.

Михаил Илларионович согласился послать к Лористону князя Волконского. Фельдмаршал поручил Волконскому поехать на передовые посты, вызвать Лористона и спросить его, с какой целью он прислан. Если Лористон привез письмо Наполеона, то взять это письмо.

Опытный старый дипломат Кутузов понимал, что если Лористон прислан Наполеоном для переговоров лично с фельдмаршалом, то он ничего не скажет Волконскому.

— А если Лористон не даст мне письмо: мол, приказано передать в собственные руки? — спросил Волконский.

— В таком случае скажите, что пошлете ко мне за приказанием. Но предупредите адъютанта, чтобы он возвращался как можно потише.

Волконский взял с собой штаб-офицера Павла Нащокина и послал к аванпостам. Он вызвал Лористона. Лористон, видимо, ожидал поблизости, потому что быстро приехал к Волконскому. Французский генерал объявил, что послан императором Наполеоном для переговоров лично с фельдмаршалом и поэтому не может ни изложить цели своего посещения, ни передать Волконскому письмо Наполеона.

Волконский отправил Нащокина к Кутузову.

В это время к Лористону подъехал Мюрат, а к Волконскому — Милорадович и Беннигсен.

Беннигсен, только что осуждавший Кутузова за то, что он согласился на свидание с Лористоном на аванпостах, не выдержал характера: захотел показаться послу Наполеона там же. Это он сделал сам, не сказав ни Вильсону, ни прочим своим единомышленникам ни слова. Милорадович и Мюрат виделись ежедневно, и их встреча не представляла ничего особенного. Мюрат приветствовал Милорадовича как старого приятеля.

— Ну, долго ли еще будет продолжаться эта ненужная война? — широко улыбаясь, спросил он Милорадовича.

— Не мы начали войну, — ответил с достоинством Милорадович.

— Как король неаполитанский, я нахожу, что ваш климат суров для нас!

— Простите, ваше величество, но мы не приглашали вас к себе, — парировал Милорадович.

Это была их ежедневная, обычная словесная дуэль.

Беннигсену хотелось бы тоже вступить, в разговор, но князь Волконский строго заметил:

— Господа, неудобно! Поедемте в главную квартиру!

Он сказал Лористону, что в ожидании ответа фельдмаршала целесообразнее всего каждому из них вернуться к себе в лагерь. И первый подал пример, поскакав к Тарутину.

Беннигсену волей-неволей пришлось последовать за Волконским.

Кутузов стал готовиться к встрече с Лористоном. Войска в Тарутине стояли очень скученно, лагерь был тесен. Фельдмаршал приказал некоторым корпусам расположиться за лагерем и всем войскам к вечеру разложить побольше костров, петь песни, а музыке играть.

В лагере и без того не было скучно — все радовались, что Наполеон шлет к фельдмаршалу посла: значит, хочет мириться.

— Наша берет!

— Подавился Москвой, бродяга!

— Нехолодно встретила его матушка Москва!

— Опалила крылья французским орлам!

— Скоро погоним гостей домой — больно засиделись у нас!

Кутузов не торопился. Уже стемнело, а он все не слал за Лористоном коляски.

— Ничипор, а ты мой парадный мундир взял? — спросил он у денщика.

— Узял, ваше сиятельство. Тiльки еполеты старэньки, новые прозабулы узять! — виновато чесал он голову.

— Эх ты, макытра! Ну попроси у кого-нибудь. Вон у Петра Петровича. У него, наверно, найдутся.

Коновницын дал свою новенькую пару эполет, и Кутузов впервые за всю кампанию надел парадную форму.

Кутузов не захотел принимать Лористона в той избе, где стоял сам. Освободили маленький домик под горой, недалеко от реки Нара, который занимал только что уехавший из армии Барклай. В домике помыли пол, поставили у самых окон ("Пусть все видят, что я буду делать!" — сказал фельдмаршал) стол и две скамейки.

Наступил вечер.

Тарутинский лагерь сиял огнями бесчисленных костров. Если судить по ним, то русская армия была тысяч во сто. В лагере стояло веселье — смех, песни, музыка.