Кутузов

Чуть рассвело, а Михаил Илларионович был уже на ногах.

"Вот кажуть: "Одно око, а спать хоче", а тут одно тое не спит!" — недовольно думал денщик Ничипор, которого генерал поднял ни свет ни заря.

Палатка командующего стояла на возвышенности, с которой был хорошо виден турецкий лагерь у Рущука.

Михаил Илларионович сел на складной стул и сразу же прильнул к зрительной трубе. Он боялся, не возвели бы турки за ночь укреплений в рущукском лагере. Не может быть, чтобы они так начисто прозевали переправу корпуса Маркова!

Но в турецком лагере все было по-прежнему: палатки, шатры, наметы, кони, верблюды, мулы, телеги, арбы, экипажи.

Лагерь еще спал.

Только часовые и старики торговцы, которым по-стариковски не спалось, уже совершали утреннюю молитву, не предчувствуя близкой опасности.

Томительно тянулось время. Кутузов сидел один, то и дело поднося трубу к глазу: волновался.

Понемногу на обоих берегах начали просыпаться, но в рущукском лагере все было спокойно. По Дунаю от Рущука к турецкому лагерю на русском берегу, как всегда, сновали лодки, тянулись паромы, перевозившие провиант и фураж. Шла обычная жизнь.

"Любопытно, где-то сегодня визирь: в Рущуке или здесь, на нашем берегу!" — подумал Кутузов.

Возле командующего уже собрался его штаб. Офицеры сидели, стояли, ходили. Командующий молчал, и все молчали. Только Ланжерон, пришедший позже других, беседовал в сторонке с генералом Сабанеевым, маленьким, точно полковой барабан. Говорил он как будто вполголоса, но некоторые слова произносил так, что их слышали все:

— Я полагаю… Я предупреждал Маркова… Я советовал Михаилу Илларионовичу…

И вот дождались: с противоположного берега донеслись отдаленные выстрелы. Все сразу встрепенулись. Кто имел зрительную трубу, прильнул к ней. Остальные нетерпеливо расспрашивали: "Ну, что там? Что видно?" Денщик Ничипор, со щеткой в одной руке и генеральским парадным мундиром в другой, тоже вышел из палатки. Он стоял с ординарцем и, щурясь, силился рассмотреть, что происходит у турок.

Вот по дороге к лагерю заклубилась пыль. Вдоль Дуная мчались во весь опор всадники: должно быть, турецкие разъезды наконец натолкнулись на Маркова и спешили предупредить своих.

Немного спустя в рущукском лагере поднялся переполох. Было видно, как с поля вели верблюдов, лошадей, как запрягали повозки и арбы, а кое-кто уже бежал пешком в Рущук.

Все пристально смотрели на дорогу:

— Когда же, когда покажутся наши?

И вот показались каре генерала Маркова. Издали они представлялись такими маленькими!

Не встречая сопротивления и видя улепетывающих, перепуганных спагов, пехота Маркова шла бодро, стройно, быстро. Через реку доносилась живая барабанная дробь.

— Как идут! Словно на параде!

— Молодцы!

— Вон впереди на коне сам Евгений Иванович!

— Суворовский герой! — говорили штабные.

Турок в лагере было еще втрое больше, чем наступающих русских, но тех, кто мог бы оказать сопротивление, нашлось не много. Все эти константинопольские риджалы, приехавшие насладиться победой над гяурами, купцы и маркитанты, ждавшие хорошей торговли, муллы, слуги пашей, обозники — все они не думали обороняться. Они бросали все и спешили поскорее унести ноги. Беспорядочный поток беглецов разлился по дорогам в Шумлу и Рущук.

Горсть храбрецов встретила русских у лагеря, но не могла устоять против грозной силы пяти каре Маркова: она гибла от ружейного огня и ядер полевой артиллерии, падала под ударами штыков и сабель.

Артиллеристы у орудий, стоявших на возвышенности, не знали, что и делать. Повернуть тяжелые пушки в сторону наступающих с тыла "неверных" не хватало времени. А долго защищаться ятаганами топчи не могли. Еще минута-другая — и турецкие пушки в руках марковских артиллеристов.

Кутузов приказал Маркову, захватив неприятельские орудия, тотчас же стрелять из них по лагерю турок на левом берегу.

Так и было исполнено. Блеснул огонь, другой, третий — прокатился пушечный гром. Марков бил по врагу из его же пушек.

— Ура! — крикнул Кутузов, размахивая шапкой.

Его радостный крик подхватили штабные, и он покатился от одного фланга русских редутов до другого.

XII

Кутузов был весел: все шло, как он задумал. Марков хозяйничал в визирском лагере, его артиллерия не переставая била из захваченных пушек по туркам, сидевшим на левом берегу. Туркам оставалось только прятаться от ядер в норы и ямы. Их небольшая артиллерия была быстро подавлена.

— Попал осман как кур во щи!

— А не спросясь броду, не суйся в воду! — говорили солдаты.

Кутузов приказал Маркову не трогать Рущука, а только захватить все перевозочные средства на Дунае. Окруженные на левом берегу турки не могли бежать: у их пристани болтались лишь две-три небольшие лодчонки.

К вечеру генерал Марков прислал командующему трофеи: двадцать два знамени, булаву янычарского аги и первую партию пленных.

— Что, припасов в лагере много нашли? — спросил Кутузов у офицера, привезшего трофеи.

— Много, ваше высокопревосходительство. Кладовых пятьдесят с амуницией и порохом, склады с мукой и зерном, кофе. Экипажы, повозки, лошади, верблюды — все ихнее хозяйство. Всего полно!

— Потери у турок большие?

— Тысячи полторы.

— А наши?

— С десяток убитых и полсотни раненых. Майора Бибикова взяли в плен…

— Ах, Павлушка! — хлопнул себя руками по коленям сидевший перед палаткой Кутузов. — Как же это его угораздило?

— Слишком вырвался вперед, анатолийцы сшибли с коня и увезли в Рущук.

— Да, нехорошо! — забеспокоился о племяннике Михаил Илларионович. — Но — жив?

— Жив, жив, ваше превосходительство!

— Тогда ничего. Авось выменяем: вон у нас сколько добычи! — посмотрел Кутузов на разношерстную толпу турок, сгрудившихся в стороне.

Среди пленных особенно выделялся пожилой, круглый как шар, турок. Он смотрел исподлобья и не мог унять дрожь коротеньких рук, сложенных на животе: так, очевидно, он трусил.

— Кто вон тот, как арбуз? — спросил командующий.