КУЗНЕЦКИЙ МОСТ И МАРГАРИТА
Шрифт:
– Да! И Рита, если захочет, когда подрастет, поступать учиться или в город поехать работать, возьмет свой паспорт с кимрской, то есть – с городской пропиской из вот этого комода. Свой законный паспорт с городской пропиской. И поедет, куда захочет и куда захочет! Ведь колхоз, если и дает направление на учебу, то ведь не кто куда захочет, а по надобности колхоза. Нужен агроном, дадут направление, кому надо в Сельскохозяйственный институт или в техникум. Нужен колхозу свой врач – пошлют на доктора учиться. А может какой-нибудь особый талант у девчонки откроется? А ты ей жизнь переломать хочешь?! И мы с отцом запрещаем тебе дочь-сироту из квартиры выписывать, где она родилась и выросла, где мать ее умирала! Выписывать ради молодой вертихвостки? Ишь, что надумал? Мало тебе, что грех на душу взял выжил из дома на улицу старуху-сироту, так и дочерей повыгонял. Не будем мы Риту в этот деревенский дом прописывать! Чтобы потом нам не унижаться, не зависеть от председателя колхоза, от того, какая ему моча в голову ударит: отдаст или не отдаст Рите паспорт, выпишет или не выпишет направление на учебу девчоночке. Запрещаем мы тебе выписывать Риту из квартиры! Мало того, что Капу из дома 15-ти летнюю, считай, как на улицу выгнал! Спасибо, что брат твой Пётр пригрел сиротку и паспорт она в Москве получила,
– Хм! Директор школы…Да тебя к детям близко допускать нельзя. Проклянем мы тебя с матерью, если и такую подлость сотворишь! Проклянем, Андрей! Так и знай! – откровенно серчал Осип.
– Ладно! Успокойтесь вы! Не буду Риту выписывать из квартиры в Кимрах! Пусть учится и устраивает свою жизнь в будущем, как захочет. Ладно! Поеду я!
– Ступай, сын! – ответили согласно и в лад Анна Васильевна и ее муж.
И Рита услыхала, что заскрипела входная дверь дома. Потом резко захлопнулась.
Рита почувствовала, что это вся её прежняя жизнь для неё окончательно захлопнулась. И всё важное, и дорогое для неё в этом мире теперь живет только в ее воспоминаниях. Воспоминания о прежней ее жизни – единственная драгоценность в ее жизни. А вокруг чужой мир, незнакомый ей.
Поняла Рита, что всё сложилось так, что не до прощания с отцом стало. И, что самое лучшее в эту минуту, на цыпочках, стараясь быть бесшумной, вернуться в кровать и притвориться спящей, на деревенском матрасе, набитом запашистой соломой, натянув на голову, набитое ватой лоскутное одеяло, под которым можно выплакаться никем неуслышанной.
Так началась новая жизнь Риты, оставленной на попечении ее деревенских бабушки и дедушки. Здесь Рита и ходила в школу в Синьково за 5 км туда и пять км. – обратно.
В тот зимний день дед Осип читал газету вслух, присев поближе к окну. В такие минуты бабушка Анна Васильевна оставляла все дела и садилась рядом слушать чтение мужа. Но, если ей не удавалось тотчас прервать готовку обеда или мытье посуды, то продолжала делать это как можно тише. Бабушка любила слушать чтение мужа. Тут ее гордость за то, что смогла прожить жизнь в любви, словно обретала зримое воплощение ее счастья. Радость всей ее жизни – любимый муж, которым она всегда гордилась и любовалась. Хотя и вышла замуж не по любви, а по воле родителей, о чем вспоминала всегда с удовольствием, не раз рассказывая Рите ту давнюю семейную историю. О том, как рухнула на пол и выла, когда вышли из родительской избы сваты, который прислал к ней вдовец Осип, оставшийся с годовалой дочкой на руках. А выла потому, что любила односельчанина Семена. Но; но толи опоздал он со сватовством, то ли уж очень беден был, но родители жестко настаивали на своем, назначив день свадьбы с Осипом. А уж с жестокостью отца Анна Васильевна с детства была знакома, с самых малых лет, когда отдал ее тятенька в няньки в другую деревню, где она и нянчила чужого хозяйского ребенка. Но однажды ясным зимнем днем, когда несла воду в дом, увидела приехавшего в ту деревню тятеньку, говорившего с кем-то посреди улицы. Бросилась к нему, обронив в снег ведро, и из-за всей силы тоски своего детского сердца, закричала:
– Тятя! Тятенька!
Но в ответ тятенька лишь прыгнул насани да стеганул покрепче по боку лошадь, чтоб бежала обратно домой порезвей. И сани помчалась обратно домой, где маленькую Аннушку никто не ждал.
Поэтому – думала просватанная невеста Аннушка, что не выжить ей, что разорвется переполненное любовью к Семену ее девичье сердце. Но не только выжила, а ни разу в жизни не пожалела, что за Осипа вышла. И дочку его от первого брака вырастила и своих тринадцать душ родила. Муж не пил, не ругался грязно – хороший был муж, светлый. Держал строительную артель, которую унаследовал от своего отца, бывшего крепостного, платившего оброк от этого отхожего промысла. И украсилась не только Москва, где они строили, но и Дмитров, и родные места – церковь в Орудьево, школа, где пришлось учиться Рите в годы войны. Поэтому и дом был крепкий под железной крышей, чем выделался среди деревенских домов.
Но пришлось ей лихо, ох, как лихо, пришлось ей старухе защищать дом и право на жизнь в годы советского раскулачивания. Когда и до их Петракова докатилась волна раскулачивания и устройства первых колхозов. На глазах состарившийся от переживаний, дед замер от отчаяния из-за невозможности защитить весь прежний уклад жизни. За честно заработанный дом пятистенок Осип был зачислен в кулаки, а значит – во враги советской власти. А гордость этой многодетной семьи; честно заработанная железная крыша, оказалась приговором для всей семьи, которой по меркам новой колхозной жизни угрожала за эту «роскошь» высылка в ссылку на поселение в Сибирь. Потому что председатель колхоза, из их же деревенской голи перекатной, в прежние годы из забулдыг бесстыжих, а в новые времена, вон, в какое начальство поднялся! Анна Васильевна на разговор с председателем колхоза мужа не пускала. Берегла мужа! Надеялась, что, напомнив, что старший сын Федор был советским офицером пограничником. Отличником боевой и политической подготовки. Да и то, что сын ее Андрей – человек уважаемый: директор школы, сначала в Яхроме, потом в Кимрах – все это обнадеживало ее, что этими козырями ей удастся защититься от ссылки. Так ей и объяснил председатель колхоза, выбившийся «из грязи в князи», из своей же деревенской бедноты, все же сделал семье Анны Васильевны уступку:
– Ну, ладно, старуха! Дам тебе еще пожить! Погодим с выселением тебя и сучьей твоей семейки! Будешь жить в своем доме, пока будешь мне водку таскать! Но , чтоб – каждый день! И, чтоб на закусь не скупилась, морда кулацкая!
И Анна Васильевна, жена не пьющего мужа, трудяги и достойного отца тринадцати детей, в тот год покорно таскала окаянному председателю колхоза водку с закусью каждый вечер, терпя его грязный мат-перемат и невыносимо скотские оскорбления.
Одной в осенних потемках было страшно идти беззащитной женщине. Дед от переживаний приболел и шла она с дочерью, которую она оставляла за дверью, входя к этому душегубу.
И, когда в один из холодных и дождливых вечеров, бушевала гроза с ливнем и, когда, как говорится, добрый хозяин собаку из дома не выгонит. А она шла к самогонщице
за бутылкой для председателя. Получив, эту «индульгенцию» и разрешение еще пожить в своем же доме, она спрятала за пазуху бутыль самогона, опасаясь, что в такое лютое ненастье, когда дорогу размыло и ноги скользили по жидкой грязи, трудно не упасть и можно ненароком разбить бутыль о придорожные камни. Тем более, что раскаты грома над ее головой взрывали сотрясающие все вокруг, пугали ее. Но, вымокшая до нитки, в непроглядной тьме, разрыдалась бедная старуха вместе с раскатами грома, завыла в голос, падая на колени. И заголосила, глядя на Луну, протягивая к ней в мольбе свои натруженные старческие руки:– Чтоб он сдох, гад проклятый! Чтоб обожрался до смерти, от этой водки проклятой! Чтоб утоп в самогонке этой чертовой!
И в отчаянии упала в мокрую осеннюю листву и в скользкую грязь, рыдая катаясь по земле. Но пришла в себя и все же и в тот раз опять отнесла поганцу и выпить, и закусить. Вернулась домой мокрая, несчастная, с запавшими глазами, с прилипшими ко лбу растрепанными волосами вся в придорожной грязи. И, лишь скинув ватник на пол, бросилась на кровать, уткнулась в подушку, чтобы не разбудить мужа своим воем. Не слезами, а полным отчаяния воем безнадежности. Но, совладав с собою, привела себя в порядок и улеглась спать. Но не спалось, а все думалось и думалось Анне Васильевне о том, как же докатились и она, и ее семья и вся Россия до такого позорного житья.
Гордость многодетной семьи: железная крыша – честно заработанная ее мужем, и даже факты эксплуатации приписали ее мужу Осипу Белякову за то, что он держал до революции свою строительную артель и наемных работников в ней, хотя работали не батраки, а братья Осипа и сыновья с пламянниками. Но так решил председатель колхоза. А уже не одну судьбу порешил он в их местах, еще совсем недавно славившихся добротной, сытной и даже зажиточной жизнью знаменитого села купеческого Рогачево и деревень близ него, что под Дмитровом. Рядом находится и красовался прекраснейший Николо-Пешношский монастырь, на отшибе которого и находилась деревенька Петраково. Еще совсем недавно жил здесь трудолюбивый народ, талантливый, созидатель праздников и радостей живших в достатке людей. Так высоко поднявших свой край, что не только на одни свои пожертвования в селе Рогачёво огромный и величественный храм Николая Чудотворца построили и расписали, но даже успели построить здание вокзала, поскольку до революции, учитывая, что Рогачево по размерам и размаху социально-хозяйственной деятельности стал значительным, процветающим купеческим городом, планировалось в царской России основать и тут железнодорожную станцию. Но революция сломала все планы бурно развивающейся России. Вскоре сдали большевики все военные победы русской армии в Первую Империалистическую, разгорелась в стране Гражданская война, пошло разорение крестьянского хозяйства и одновременно и нещадные поборы последних хлебных запасов крестьянства в ожидании города. И потянулись из разоренных революцией и Гражданской войной большевистские отряды продразверстки. Не только отнимавшие последний хлеб у крестьян, обрекая их семьи на голод, но и убивая пытавшихся защитить свою возможность выжить. А «заодно» налетчики-продразвестчики убивали и духовенство, и простых людей, работавших в церквях и пытавшихся защитить в деревнях и селах, разоряя церкви, как нравственную – так и житейскую опору народа. Начались репрессии против православного народа. Против тех, кто своим трудом после отмены крепостного права поднялись и выкупали земельные участки для своего хозяйства, создавая основу нового мощного фермерского хозяйства. Те, кого презрительно называли «кулаками» те, кому не по силам или просто не хотелось работать до седьмого пота, не щадя своих сил, чтобы заработать деньги на покупку земли, на создание крепкого крестьянского хозяйства. Накатили кровавой волной массовые репрессии в отношении зажиточных семейств, особенно против семей купцов, мельников, да и всех, кто до революции успел подняться, своим трудом выкупиться из крепостной зависимости и стать предпринимателями на плечах которых поднялась матушка-Россия, став к 1913 году мощнейшей европейской державой. Те, кто начал достойно жить после реформы 1861 года – отмены Крепостного права – то есть – поднялись, как говорится – с нуля, своим трудом, как говорится «своим умом и талантом» а через пару поколений уже стали достойными и состоятельными гражданами, со своим делом и капиталом. Но все бедствия революции разорили эти места. Это разорение жизни этого края -пышно-праздничного, радостного до революции, добивали беспредел продразверсток, раскулачивания и выселение людей, поднявшихся своим умом и талантом из собственных домов в ссылку, зачастую на гибель, потому что в родные места никто не вернулся. А многие годы спустя чудом уцелевшие в ссылках, где людей просто выбрасывали в Сибири на пустые заснеженные поляны на лесоповал и бросали без крова на верную смерть- выжившие смогли свидетельствовать об ужасах бесчеловечности, на которые обрекали семьи с малыми детьми, высланные на погибель – на уничтожение, как класс. Так узналось о том, в каких муках погибали соседи, да и то шепотком, возмутиться вслух было смертельно опасно в новой, укореняющейся жизни во власти колхозов и их председателей колхозов.
В Петраково тоже появился свой новый хозяин их жизни. И по меркам справедливости послереволюционной жизни был он не из добротно хозяйственных купцов, не из предпринимателей, а из их же: из деревенской голи перекатной, из забулдыг бесстыжих, но эта стыдоба осталась в прежней – в дореволюционной жизни. А теперь он, поднявшийся на волне борьбы с «эксплуататорами проклятыми» в новые времена, вон, в какое начальство поднялся. Стал председателем колхоза.
Анна Васильевна на разговор с председателем колхоза мужа не пустила. Берегла мужа! Надеялась, что, сама справится, напомнив, что ее старший сын Федор – советский офицер-пограничник, отличник боевой и политической подготовки – отведет беду. Весь прежний уклад жизни и ужас раскулачивания вступили в схватку и над ее домом, тем более, крыша крепкого пятистенка была железной. А это похлеще всех доносов и документов свидетельствовало о зажиточности семьи Беляковых. И не важно, что честным трудом все в этой семье было заработано. Важно было то, что председателю колхоза очень та железная крыша, как и весь крепкий, добротно построенный дом – нравились председателю. И он наметил переехать со своей семьей в дом Осипа и Анны Беляковых. Но пока был председателем он недавно. Потому не решился сразу дом захватывать, вписав имена хозяев в списки тех, кого обрекали на ссылку. Словом, решил повременить. Да и то, что сын их Андрей Осипович Беляков – человек уважаемый – директор школы, а в 1919 году даже принимал участие в раскулачивании, о чем, конечно, стыдно было ей самой вспоминать, но и – тоже мешало решительному захвату желанного дома.