Кузница в Лесу

Элоф кивнул, потому что не мог найти слов. Керморван повернулся и начал отдавать распоряжения. Вскоре из разрушенного дома притащили огромную деревянную балку, еще дымившуюся после пожара. Самые сильные воины, в том числе Рок, Иле и Элоф, взвалили ее на плечи, а остальные подняли над ними эквешские щиты для защиты от стрел. Керморван окинул взглядом свой разношерстный отряд, выразил свое ободрение коротким кивком и взмахнул мечом, подав знак к выступлению. Они двигались быстрым шагом, постепенно набирая скорость и ни разу не поскользнувшись на стертых камнях мостовой. Когда они достигли вершины холма, стрелы градом сыпались сверху и отскакивали от щитов. Один человек упал, но другие перепрыгивали через него, торопясь к высоким бронзовым дверям с потускневшими барельефами, слабо блестевшими в звездном свете.

Потом они оказались под прикрытием нижней галереи, и в последнее мгновение перед ударом Элоф бросился в сторону. Позади раздался грохот, сопровождаемый лязгом бронзы и скрежетом напряженного металла; звук повторился, когда таран качнули назад и снова бросились вперед. С оглушительным треском двери распахнулись, сорвались с петель и опрокинулись наружу. Нападавшие рассыпались в стороны, но Элоф, повернувшийся к окну, был застигнут врасплох. Выгнутая бронзовая створка, нависшая над ним, лишь на краткий миг как будто застыла в воздухе, а затем рухнула вниз. Он инстинктивно поднял навстречу руку в латной рукавице. Последовала яркая вспышка, и массивная створка остановилась как вкопанная прямо у него на ладони; вся сила ее падения перешла в рукавицу и оказалась замкнутой внутри. Масса по-прежнему была огромной, но теперь она не обладала импульсом движения, поэтому Элоф мог оттолкнуть ее в сторону и уклониться. Шум от ее падения потонул в грохоте возобновившейся битвы.

Элоф даже не стал оглядываться назад. Он забрался на резной подоконник, и ткнул бронированным кулаком в частое переплетение тонких свинцовых полосок, заделанных в толстое стекло. Окно с треском разбилось; он нырнул в проем и спрыгнул в коридор внизу.

После ночной темноты, расцвеченной лишь огнями пожаров и отблесками факелов, у него пошла кругом голова от белых стен, зеркал, ярких ламп и свечей, горевших за хрустальными стеклами. Даже пол был похож на зеркало из черного мрамора. Но из темной арки неподалеку вдруг появилась высокая фигура в развевающейся белой мантии, и при виде ее им овладел великий гнев, странным образом соединенный с леденящим страхом.

— Лоухи! — крикнул он. — Стой!

Она направлялась к широкой лестнице, по спирали огибавшей большой зал в дальнем конце коридора, поправляя какой-то блестящий предмет у себя на голове. При звуках его голоса она обернулась, и Элоф ясно увидел ее — такую же прекрасную, как в первый раз, в башне мастера-кузнеца. Голубые глаза Лоухи расширились от изумления. Затем они гневно вспыхнули, и она сделала шаг по направлению к нему, но заколебалась, развернулась на месте одним стремительным движением и помчалась к лестнице. Она бежала очень быстро и уже преодолела первый пролет, когда он оказался у подножия лестницы; Элоф догадывался, куда она так спешит, и понимал, что у него нет шансов догнать ее.

— Стой! — снова крикнул он и в отчаянии выхватил из-за пояса свой боевой молот. На какое-то мгновение ему показалось, что он держит саму смерть в крепко стиснутых пальцах. Он широко размахнулся и бросил молот.

Со всей силой, передавшейся от его мышц и многократно превосходившей ее энергии рухнувшей двери, высвобожденной в момент броска, молот вылетел вперед, превратившись в размытую полосу, и словно молния, которую он когда-то обуздал на вершине башни Вайды, ударил в край лестницы лишь в нескольких шагах перед Лоухи. Каменные плиты треснули, раздвинулись и снова растрескались на гораздо большую длину. В воздух взметнулись клубы пыли и каменной крошки, и огромный кусок лестницы обрушился на полированный мраморный пол внизу. Лоухи зашаталась на самом краю пролома и взмахнула руками; блестящий предмет слетел с ее головы, с лязгом покатился вниз по лестнице и остановился за несколько шагов от Элофа. Он сразу же узнал гнутую бронзу и кольчужную сетку, украшенную вязью тонких узоров из меди и серебра, ибо это был шлем Тарна, творение его собственных рук.

Элоф посмотрел на Лоухи, спускавшуюся к нему с грациозной напряженностью большой кошки, готовой к прыжку, и бросился к шлему в тот же миг, что и она. Их руки коснулись металла, но не удержали его; шлем откатился в сторону, и их лица едва не соприкоснулись. На какое-то мгновение они были близки, как двое любовников. Элоф ощущал тепло ее шелковистой кожи, чувствовал ее дыхание на своих губах — свежее и ароматное, как дуновение весеннего ветерка. Потом она отпрянула с горящими глазами и уперлась рукой в бедро; ее поза выражала крайнее возмущение.

— Мой юный кузнец! — произнесла она. — Не знала, что ты окажешься таким глупцом! Разве ты не знаешь, кто я такая? Или ты, ничтожное хрупкое существо, готов восстать против Силы?

Шум битвы доносился снаружи, эхом отдаваясь от стен зала, и Элоф, против своей воли, осклабился в жутковатой кривой ухмылке.

— Ты будешь не первой, леди, — хрипло ответил он, обнажив Гортауэр и угрожающе направив ей в грудь острый конец клинка. Лоухи с недоверием уставилась на черный меч, потом вгляделась в его лицо.

— Вот оно что! — тихо сказала она.

Внезапно ее рука, лежавшая на бедре, схватилась за рукоять меча. Сверкающий палаш молнией вылетел из складок ее платья и обрушился ему на голову. Удар был столь быстрым, что черный клинок едва успел отразить его, и таким сильным, что Элоф пошатнулся. В следующее мгновение Лоухи налетела на него в вихре ударов и выпадов, частых и стремительных, как проливной дождь. Сила ее натиска потрясла его. Однако, хотя она казалась невероятной для гибких женских рук, это все же была человеческая сила, а мастерство, направлявшее ее, не превосходило его собственное. Он парировал первый град ударов, а потом сам перешел в наступление.

Но спустя короткое время Элоф сообразил, что с его рукой, державшей меч, творится что-то неладное. С каждым ударом это ощущение усиливалось, словно звон сталкивающихся клинков наполнял его мышцы цепенящим холодом. Он нанес жесткий рубящий удар, прорезав развевающуюся ткань ее мантии. Лоухи шагнула вперед; их мечи сшиблись и замерли в смертельном объятии перед искаженными лицами противников. Элоф с потрясением увидел, что пар от его дыхания, оседающий на клинке, мгновенно замерзает и превращается в иней.

Теперь он понял, что это было за оцепенение! Он содрогнулся и отскочил назад, чувствуя, как холод проникает в его кости, а Лоухи широко размахнулась, держа меч обеими руками. Но теперь вместо Гортауэра Элоф поднял руку в латной рукавице и сомкнул пальцы на блестящем клинке. К его ужасу, там, где сталь соприкасалась с кольчужной вязью, появилось тусклое зеленоватое сияние, подобное тому, какое он видел надо Льдом. Он вскрикнул от боли, когда кольчуга словно примерзла к его коже, высасывая из тела животворное тепло.

— Хочешь собрать мою силу в своей хитроумной игрушке, верно? — прошептала Лоухи, и ее дыхание стало морозно-обжигающим. — Что ж, молодой подмастерье, мастер Майлио плохо учил тебя — а ведь это он выковал этот клинок по моему замыслу! Или ты забыл, что холод нельзя удержать подобным образом? Это не сила, дитя, а отсутствие силы, ее отрицание, которое приносит неподвижность всему, что движется. Неподвижность… и покой.

Чудовищный холод прострелил левую руку Элофа и ледяным шомполом пронзил его сердце. С каждым вдохом холод конвульсивными толчками распространялся по всему телу; дыхание Элофа с мучительным хрипом вырывалось из груди, ноги подкашивались под ним. Он больше не мог выносить эту пытку, но еще мог выбрать, куда упасть. Всем своим весом он налег на клинок. Не готовая к этому, Лоухи пошатнулась. Лезвие отодвинулось в сторону, и он наконец смог разжать сведенные судорогой пальцы.