Квадратное колесо Фортуны

Так мне эта конструкция понравилась, сил нет. Одна мысль в голове: доски, доски…

Кузьмич снова глотнул и продолжил злым, металлическим голосом:

— Вот тут-то чёрт ангелом и прикинулся. Как щас помню, пятница была. Прихожу наряд получать. Начальник мне: «Знаю, что не любишь, но придётся в Москву ехать и с прицепом. Больше некому». Я ему по уши должен, отказаться не могу. Подцепил прицеп и поехал. Получаю длинные металлические профили и везу через всю Москву в этот проклятый комбинат, чтоб ему сгореть в одночасье. Приехал. Привратник говорит: «Стой снаружи и жди. Там машина грузится, как выедет, так ты поедешь. Вдвоём вам не разъехаться». Зашел я на территорию и охренел: дворик и так небольшой, так посредине ещё и сарай стоит с дом двухэтажный. Как мне с прицепом вертеться? Походил, шагами измерил, вижу — проехать можно, но сложно. Ладно. Смотрю на сарай и сердце кровью обливается: доска половая шпунтованная, почти новая, чуть посерела. Эх, думаю, такую доску и на такое дерьмо истратили! Горбыля не нашлось. Мне бы такую доску… Хожу вокруг, гляжу. Зашел на другую сторону сарая и вдруг сзади голос:

— Нравятся досочки?

Смотрю, малый стоит, рыжий такой, на тебя похожий. Кузьмич сердито кивнул в сторону рыжего. Моложе только, уточнил он.

— Хорошие, — говорю, — только на дурное дело пущены.

— Это точно, дурное дело не хитрое. А чего понравились, за дело болеешь или к делу приспособил бы?

— Приспособил бы, — говорю, — строюсь, а матерьяла нет, вот и облизнулся.

А рыжий, у, аспид-искуситель, улыбнулся и спрашивает:

— А хочешь, они твоими будут?

Я аж обомлел. Неужели, думаю, Господь опять посылает? Но держусь:

— Мне, парень, ворованного не надо, я ворованное давно за треть цены мог купить.

— Нет, — говорит, — никакого воровства, всё будет по закону.

— Что-то я тебя не пойму: видишь меня две минуты, а проникся как к отцу родному?

— Всё просто: я нужен тебе, а ты нужен мне. Доски — плата за услугу.

— Какова же услуга? — спрашиваю.

А он так спокойно:

— Сносишь случайно этот сарай, я доски списываю и почти даром тебе продаю.

— Ты совсем охренел, — отвечаю, — на кой чёрт мне в тюрьме твои доски сдались?

— А никакой тюрьмы не будет. Пошумим для блезиру, акт составим, и доски твои.

У меня сердце прыгает, но поверить в своё счастье не могу.

— А ты кто такой, чтоб мне такие предложения делать?

— Заместитель директора.

— Вот что, директор, — говорю, — либо ты мне рассказываешь всё, как есть, либо давай прощаться.

— Ну, слушай. Ты знаешь, как отливки разные делают? Делается гипсовая модель, с неё снимается форма, а модель списывается и выбрасывается. Моделей мы делаем много и бывший директор за десять лет скопил их целую гору. Их бы вывезти, а у него всё руки не доходили. Тут комиссия, а его к ордену представили, он и испугался. Взял фондовые доски и слепил этот сарай. Самое паршивое, что он его оприходовал и взял на баланс. Его, дурака, на пенсию без ордена спровадили, а мне теперь пять лет с этим сараем мучиться — срок службы у него такой. А если ты его ненароком завалишь, то это несчастный случай и не по твоей вине — тесно здесь. Ты всех нас очень выручишь. Мы, конечно пошумим, акт составим. И всё. Доски будут твои, рублей в сто пятьдесят обойдутся, обещаю. Думай, машину уже погрузили, сейчас уедет. Делаешь дело — доски твои, нет, так я с другим договорюсь. Думай.

И ушел. Я пошел к своей машине. Спрашиваю привратника: «Рыжий тут такой бегает, это кто?» «Зам директора новый». Не обманул рыжий. «А чего у вас за сарай посреди двора стоит, не пройти, не проехать?» «А это наш прежний директор-придурок воздвиг». Опять рыжий не обманул. «А в сарае-то что?» «Да хлам гипсовый списанный…». Тут машина выезжать стала, он к ней и убежал. Сижу в кабине и думаю: «Не обманул рыжий, ни в чём не обманул», а сердце просто выпрыгивает из груди. Заехал я задом во двор. В зеркало вижу, что прямо на угол сарая еду. Вот сейчас руль чуть доверну и проеду мимо. Вот сейчас ногу с газа сниму и остановлюсь. Только рука не поворачивается и нога не снимается. Хотел бы, да не могу.

Кузьмич снова налил и выпил.

— Снёс! — ахнул Витька.

— Прямо к забору и положил! — Кузьмич махнул рукой и почему-то заплакал.

Я украдкой глянул на Льва Михайловича. Он сидел тихо, скромно потупив взор, и лишь изредка бросал быстрый недоумённый взгляд на Кузьмича. Его порозовевшее от выпитого лицо постепенно становилось ярко красным и, сливаясь с рыжиной волос, делалось похожим на красный сигнал светофора.

— И что же было дальше, Кузьмич?

— Что было? А ничего особого: подбежали люди, ходили вокруг, языками цокали, сочувствовали. Главное, все улыбались. И тут, думаю, не обманул рыжий. Пришел мужик, здоровенный такой, морда красная, а голосина — труба ерихонская. «Как же ты так, говорит, неосторожно?» «Узко у вас, отвечаю, для прицепа, да и колдобина вон — колёса на ней и свернулись». «Ну да, ну да, соглашается, акт составлять надо». «Составляйте, говорю». Взяли они мои документы и в контору пошли, а я груз стеречь остался, его же ещё не приняли у меня. Сижу, рыжего жду. Спросить хочу, когда за досками приезжать, а он не идёт и не идёт. Вынесли акт: «Подписывай!» Тут дураков нет — сначала прочесть надо. Точно сейчас не вспомню, но то, что в сарае списанные детали, написано было. Опять рыжий не обманул. Подписал я, забрал документы, разгрузился и покатил на базу.

Еду, а душа ликует — вот подфартило, так подфартило! Ругаю себя: а ещё ехать не хотел. Планы строю, как вывозить доски буду, какими документами запастись. Приехал, прицеп скинул, барахлишко своё погрузил и в избушку. Там к яме сразу. Всё осмотрел, прикинул, вижу, на всё хватит, да ещё и останется. Два дня, как в угаре прошли. В понедельник у нас как раз зарплата была. Мы в такие дни старались к трём на базу вернуться, чтоб кассира не задерживать, да и получку спрыснуть по чуть-чуть. Ну, собрались. Завгар говорит:

— Прежде чем деньги получать, небольшое собраньице будет.

Пришли в красный уголок, расселись. В углу мужик какой-то сидит. Завгар слово берёт:

— Неприятность у нас в пятницу произошла. Водитель Петухов возил груз на комбинат Художественного фонда и развалил там сарай. Вот товарищ директор комбината приехал к нам с претензией.

Мужик поднялся, гляжу, а это тот самый красномордый. Вот, думаю, гад двуличный, припёрся и не лень было за город тащиться. Он излагает всё правильно, акт показывает. Поднимают меня для объяснения. Я рассказываю, что узко там и колдобина, что колёса свернулись, а сарай так плохо был сбит, что сразу и рухнул. Меня братва поддержала: сами, мол, виноваты, условий для заезда не создали. Один говорит, что бывал на этом комбинате, видел этот сарай, он там и без прицепа еле протиснулся, а с прицепом там вообще проехать невозможно. Я говорю, что не понимаю, о чём шум — там ведь списанное барахло лежало. Директор как вскочит, как завопит своей голосиной:

— Вы, гражданин Петухов, словами не разбрасывайтесь! Для вас что, Вождь Мирового Пролетариата «барахло»? Вы хоть понимаете, на кого руку поднимаете?

Я стою, башкой трясу, ничего не понимаю: почему «гражданин», какой «вождь»? А он всё пуще распаляется:

— Вы что же думаете, что мне больше делать нечего, как бросив все дела, тащиться к вам за тридевять земель? Вы что думаете, что мы стали бы такие дефицитные доски тратить на какое-то барахло? Вот что в сарае было укрыто от непогоды!

Вытаскивает он из папочки фотографии и передаёт их завгару. Тот как увидел, побледнел весь, руки трясутся, губы дрожат… Братва повскакала и к завгару смотреть. Я тоже пошел. Все расступаются как-то странно. Я посмотрел, а там, — Кузьмич с трудом перевёл дыхание и прошептал, — голова Ленина. У меня в глазах помутнело. Вот подставил рыжий аспид! А директор возвышается над нами и орёт:

— Это, товарищи, был партийно-правительственный заказ к пятидесятилетию Великого Октября. Теперь он сорван, и памятник установлен не будет. Государству нанесён ущерб в десятки, если не в сотни тысяч рублей. Я не уверяю, что это диверсия, но с гражданином Петуховым будут разбираться ответственные органы. Считаю правильным, чтобы коллектив вашего гаража осудил поступок Петухова, принял соответствующие меры и передал мне протокол этого собрания для подшития ко всем документам.

Завгар трясется весь:

— А что мы должны сделать?

— Прежде всего, снять с машины, чтобы он не сумел скрыться, пока органы будут его проверять.

Кузьмич всхлипнул и продолжил:

— Сняли меня с машины, перевели в слесари, премий лишили начисто. Но главное не это, главное: все стали от меня шарахаться, а я стал всего бояться. Как увижу постороннего, так трясусь весь. Чей взгляд увижу, чуть в обморок не падаю. Думаю всё: говорить или не говорить про рыжего? Что он диверсант, это точно, но ведь и дадут за сговор вдвойне. Нет, думаю, буду стоять, что случайно Ленина порушил. Пить начал по-чёрному. Припадки странные начались. Так в ожидании ареста почти два года прошло. В тот день, когда мне стукнуло шестьдесят, отдали мне трудовую книжку и выкинули на пенсию.