Квартирант

Уверен, Дыбов не знал о приготовлениях Лены.

Мог ли я добровольно отказаться от этой женщины?

Время шло. Она так и не вернулась!

35

Наверное, они счастливы.

Первое время Лена навещала меня. Потом, избегая гнетущих пауз, предупредила по телефону и забрала свои вещи, пока я был на работе. Как в пошлейшей мелодраме: муж вернулся, а ящики и шкафы жены пусты. Признаться, глупое и унылое зрелище. Каламбурчик. Из шкафов вынесли одежду, из сердца вынули надежду…

Я как-то видел их, выходящими от Кузнецовых. Респектабельная пара. Она в шляпке под вуалью – давняя склонность к ретро (при мне было неловко). Он в номенклатурной шляпе пирожком, с неуловимым залихватским креном, очевидная женская подсказка. Зрелая элегантная женщина и внушительный друг. Именно друг! Формально Лена оставалась моей женой. Разводиться с мальчиком еще более нелепо, чем выходить за него замуж – зачем же шла? А им расписываться ни к чему.

Видел как-то! Я подстерегал Лену, припарковав машину за углом их дома. Просиживал в соседнем сквере старых лип днями, чтобы хоть миг видеть Лену. Звонил и молчал в трубку.

Вероятно, они замечали на скамейке мою сутулую фигуру, вороватую тень их городских пешеходных прогулок. Но я не докучал им (звонил всего то раза четыре).

Так было первый месяц, пока я надеялся, что Лена вернется. Затем, я стал тихонько сходить с ума. Ночами в соседней комнате слышал ее шаги. Как-то через весь город бежал за Леной – она все в той же шляпке под вуалью, как я видел ее в последний раз – решил: она тайно приходила за вещами. И очнулся ночью в нашей квартире, куда она вернулась из моего воображения. Очнулся, мокрый от жара: из ее комнаты снова доносились шаги. Я испугался и прекратил самоистязания.

Неприятность, как уход жены, некоторые лечат алкоголем, другие женщинами. Я – работой. Полагаю, многие ненавидели меня, пока я был счастлив. Теперь же те многие содрали бы с меня живого кожу из любопытства – есть ли у меня сердце? Наши контакты даже с Пашей теперь ограничивались радением о фирме.

Сотрудников у нас было десятка три. Каждый знал свои обязанности. Я уволил неплохого парня, по ошибке прогнавшего через всю страну два вагона древесины вместо Кишинева в Кинешму. Дело поправимое, вычли бы из зарплаты прогон, отработал бы! Приходила его жена. Плакала, объясняла, что они строят дом, им нужна хорошая работа. (Не просто кусок хлеба!) Окончательно решает Ведерников. Но мы не ссоримся по пустякам.

Фирма купила под снос пятиэтажную хрущобу. В подвале жила семья. Что-то у них там с документами не сходилось. Попросили семейку вон! Женщина молила повременить до суда. Ее муж, интеллигентного вида, в очках и с русой бородкой, один из тех непротивленцев, что, взявшись за руки, молча презирает, до белых костяшек мял ладони. Потом помертвел и сполз со стула. А приусадебные участки. Тогда о Южно-бутовских бунтах не помышляли. Шесть даровых соток разрешили, а закон о земле так и не приняли. Вот у народишки мы и оттяпали дармовщинку под застройки. Люди на власть с самодельными плакатами, угрозами. Да куда против денег то! Возможно, Лена была права: меняются времена, не люди. Но, если сейчас отнимали, как и тогда, не изменилась и времена.

Конечно, это самоистязание, ерничанье. И женщину из подвала жалко, и ее мужа, покашливавшего в кулак и говорившего: «Пойдем, Оля! Ни к чему!» И людей, красных от натужного крика и возмущения, растерянных, как и милиция, забывшая, как бьют своих. Я такой, как вы. Но научился ломать себя. Научился пинать, потому что завтра пнут меня.

Я мог переселить женщину в другой подвал, Ведерников добился бы участка на пустыре. Хлопотно, но справедливо и всем хорошо. А зачем? Пришел бы такой, как я. И сделал то же, что делал я. Огородники не вколотили нас с ментами штакетинами в землю. Интеллигент не проломил мне или Ведерникову голову. Они боятся. Значит, не стоят жалости. Придет время, меня не пожалеют!

Скоро я дошел до ручки. У черных копателей купил «парабеллум» времен Второй Мировой. И, когда становилось невмоготу, доставал оружие из железной коробки – сильное лекарство, которое всегда можно употребить – и мечтал, как расстреляю респектабельную пару. Потом я спрятал коробку.

Спустя полгода я позвонил Дыбовым и предложил размен квартиры. Это было скотство: квартира была Лены. А я мог купить новую!

– Живи там, сколько нужно! – сказала Лена.

– Вдруг твой друг отправиться к жене. Тогда ты там не останешься.

– Хорошо. Я посоветуюсь с Сашей. А ты…переменился!

– Вероятно…

Я думал, поползу перед ней на брюхе. Буду лизать ее руки, – умолят вернуться. Ведь только для этого звонил! И она знала это.

Но мы держались молодцами. Превосходные актеры!

Я вспомнил ее фразу среди лжи последних страниц дневника. «Сколько же еще я выдержу! Зачем я мучаю себя! Милый мой, мальчик!»

Надеялся, ждал. Сколько же?

Потом я остался наедине с молчаливым товарищем, декоративным телефоном «Але, барышня!», поблескивавшим позолоченными рычажками. Запрокинул голову на спинку дивана, скрестил ноги на столе и стянул галстук. Стучат фигурные часы, как когда-то, единственное, что осталось от прежней обстановки. Пять лет назад в солдатской форме я стоял на Курском вокзале. Один в чужом городе. И сейчас – один. Значит, эти пять лет растрачены впустую. А впереди длинная, скучная жизнь! Я буду устраиваться, наживать, тратить. Что стоило времени забросить Лену лет на двести назад, или меня на столько же вперед! А вместо этого короткое прикосновение двух судеб…

36

Снова август, зеленый и голубой. В редкие свободные минуты я брожу по старой Москве. В ее вечерних улицах и умиротворенных скверах поэзия покоя. Вечерний город, это совсем другой город. Это древние дома, крыши, перекрестки, уголки, парки, церквушки, тротуары, которые провожают трудяг, тунеядцев, безработных, бездельников, спешащих, праздных, злых, добрых. Вечерний город – это настоящий город. Я его люблю.

Иногда в парке, у пруда или у дома я сажусь на скамейку и стараюсь отрешиться от контор и приемных. Трижды в неделю играю в теннис. Спорт хорошая разрядка и прекрасная возможность закрепить нужные связи. Встречаюсь с Нелей. Нас это устраивает. И не обязывает.

Практически вся история на бумаге.

Мы живем в одном городе. Мне уже не кажется странным, что бывших супругов не занимают судьбы друг друга. Приставка, бывшие, вначале болезненна. Затем, неприятна. И, наконец, безразлична. Есть квартиры, в которые мы больше не войдем, в наших записных книжках телефоны, по которым мы больше не позвоним. Может, много позже, когда время упростит то, что сейчас представляется сложным. Иногда меня подмывает узнать о ней. Но общих знакомых у нас теперь нет. Она уже не та Лена, бесшабашная и отважная сердцем вечная девочка, живет, вероятно, с умным и серьезным мужчиной, и не нужна ей ни моя маята, ни я сам. Позвонить? Я, в общем, не представляю, о чем говорить!

Вот так! А согласитесь, это было не самое худшее время нашей жизни, если я и сейчас пишу: Я люблю тебя, Лена!