Шрифт:
Тимоша сжался калачиком, но в рюкзаке все равно было тесно. Железная телега гремела, тряслась и смердела чем-то удушливым, едким. Чтобы хоть как-то скрасить дорогу, Тимофей подбирал сладкие крошки со дна рюкзака и отправлял в рот.
“Далеко от хаты, ой далеко, – думалось. – Сам, поди, и не ворочусь”.
Город он нутром почуял: разом навалилась невиданная тяжесть, вдавила голову в плечи, отозвалась жаром в груди. А потом и услышал. Телег вокруг стало больше: они рычали механическими сердцами, пыхтели, выдыхая смрад, гудели протяжно, оглушительно, как ни птице, ни зверю не по силам. Тимоша обхватил
Не сразу заметил, как всё кончилось. Вокруг стало тише, телега прекратила дрожать. Рюкзак с Тимошей взметнулся вверх. На плечах у нового Хозяина всяко спокойней, чем в смердящем чреве железного чудища.
Не высовывая головы, Тимоша попытался почувствовать свой новый дом, но перед мысленным взором раскинулась лишь густая мгла, дохнула сыростью, как из-под земли.
– Здравствуйте, Виктор. – Голос молодой, девичий, совсем близко.
– Добрый день, – ответил Хозяин.
Над головой что-то зашуршало, загудело, и Тимоша почувствовал легкое щекотание внизу живота, как в ту ночь, когда старый Хозяин смастерил на иссохшей яблоне качели для внука. Домовой дождался, пока в хате все уснут, и катался под луной до рассвета. Сейчас, испытав то же чувство сидячи в рюкзаке, он понял – их тянет вверх.
– Уезжали? – спросила молоденькая.
– Да. – Голос Хозяина сухой и колкий, как крошки от печенья. – На похороны. Дедушки.
– Я вам очень соболезную…
Легкий толчок, и подъем закончился. Забренчали ключи, один за одним послышались звуки отпираемых замков.
– Может, вам нужна какая-нибудь помощь? – Робкий вопрос.
– Спасибо, Алеся.
Хлопнули двери, щелкнул замок. Рюкзак поставили на пол. Тимоша услышал удаляющиеся шаги, а затем и приглушенный шум воды. Осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, выбрался из рюкзака.
– Хоромы не ахти какие… – бормотал себе под нос, осматриваясь.
Белые стены, белые потолки без люстры. Полы чудные – с виду дерево, но деревом и не пахнут, и гладёхонькие как бумажный лист. Разложенный диван с измятой простыней, стул, на столе странный тонкий телевизор: вот и всё небогатое убранство единственной комнаты. Ни комода с шуфлядами выдвижными, ни коврика самого захудалого. Столешница и та без скатерки.
Тимоша запрыгнул на подоконник, глянул в окно и едва не свалился обратно. Верхотура-то какая! Слыхал он, что в городах люди выше деревьев живут, под самыми небесами, но чтобы так…
Домовой задрал воротник тонкого кафтана, поежился. Отовсюду тянуло холодом. Не сквозняком, не морозной стужей с улицы; от самих стен шел холод безжизненного камня.
Хозяин этого и не замечал будто. Стянул свитер, расстегнул ворот рубахи и уселся на диван. Достал из кармана мятую карточку.
– Ну и на кого ты меня оставил? – спросил в пустоту.
Тимошка спрыгнул с подоконника и устроился рядом с Виктором.
– На меня, вестимо, – буркнул, всматриваясь в фотографию.
Там старый Хозяин, еще крепкий, без дрожи в пальцах и белесой пленки на глазах, обнимал внука, десятилетнего Витю. И река блестела в солнечных лучах.
– Гляди, какой ты вымахал, – сказал Тимоша. – Я тебя еще совсем дитем помню…
В кармане у Хозяина заиграла коробочка – похожая была и у деда. Внук подарил.
– Виктор
Сергеевич, вы где? – спросила женщина из коробочки.– Дома. Только вернулся с похорон.
– Соболезную.
Тимошка фыркнул – тепла в том голосе было не больше, чем в этих стенах.
– Спасибо.
– Виктор, за те дни, что вы отсутствовали, работа никуда не делась. Ваши отчеты должны быть готовы к утру…
Закончив разговор, Хозяин бросил короткий взгляд на непонятный телевизор и выругался. Снова уставился на фотографию, потирая щетину. В покрасневших глазах дрожали, готовые вот-вот сорваться по щекам слезы.
– Ну ты давай… этого. – Тимоша коснулся его плеча. – Не раскисай. Прорвемся…
Хозяин на миг замер, будто что-то почуял. А затем по сумеркам квартиры ударил свет, холодный, как в зимнюю ночь. Тимоша глянул в окно и отскочил пущенным ядром, ударился о стену, забился в угол, несмотря на пронизывающую стужу. Спрятал голову и зажмурился.
Лишь бы не смотреть.
Туда, за окно.
Где гигантский череп, и глаза его как две луны, чей мертвый свет обжигает кожу даже под кафтаном. И гул вокруг, не ясно – то ли дрожит всем телом домовенок, то ли сами стены ходят ходуном.
Одним глазком Тимоша глянул на Хозяина. Тот продолжал сидеть на месте, Тимофей лишь видел, как трясутся его плечи в беззвучных рыданиях.
– Не прощу тебя! – Виктор швырнул фотографию. – Слышишь? Не прощу!
Гул нарастал тем сильнее, чем громче кричал внук. Бледный свет будто вытягивал все краски из комнаты, от предметов остались лишь очертания.
– Оставил меня здесь одного! Как ты мог меня оставить?!
Тимоша пытался что-то выкрикнуть, но не услышал собственного голоса. Даже мыслей своих больше не слышал.
– Не прощу!
***
– Тимофей.
– Нет, дедушка, это я, Витя. Твой внук.
Виктор протянул руку к старику, коснулся сухого, горячего лба. В палате пахло лекарствами и смертью.
– Нет… Тимоша, друг мой. Пропадет в пустом доме. – В груди старика забулькало, и он зашелся кашлем.
Виктор вздохнул. Дедушка с детства любил рассказывать сказки про кикимор, леших и болотниц, что живут в лесах. И домовых, помогающих по хозяйству. Внук вырос, а сказки остались теми же.
…Похороны забрали последние силы. Теперь дедушка отдыхал там, где и хотел: на полузабытом кладбище, рядом с родной деревней. В трех метрах от бабушки. В километре от Витиной мамы.
В деревенском доме Виктор последний раз ночевал еще вначале весны. Обещал заехать летом, искупаться в речке, помочь подлатать крышу и привезти новый спиннинг. Не срослось.
А ведь предлагал старику перебраться в город, поближе к внуку. Поближе к врачам. Но тот лишь упрямился.
– У нас, может, и осталось всего пару дворов, да и те со стариками. Но даже так жизни тут поболее будет, чем в городах ваших.
Витя долго не мог уснуть, ворочаясь на скрипучей кровати в холодном доме – печь топить не стал. Последний, нелепый наказ дедушки: оставить открытой сумку или рюкзак, на дно положить печенье, желательно овсяное, и ложиться спать. На следующий день нужно было ехать домой, к работе и повседневной рутине.