Квазинд. Том второй. Последний на равнинах

– Прошу, деточка, подкрепись этим. Три тысячи извинений, в дорогу я приготовлю что-нибудь посущественнее,– старик повернулся к дочери и “подпустил шпильку”: – А ты засиделась, крошка. Скоро появится посетитель. Давай, давай! Мне надоели твои надутые губы!

Полли с сочувствием взглянула на подругу. Дженни вздохнула и, раздраженно тряхнув кудрями, отправилась выполнять опостылевшую работу.

В ожидании старого Паркера Джон Бартон спустился по ступенькам веранды вниз и подошел к сержанту:

– Благодарю, Пирс, за исправную службу. Забирайте солдат и передайте полковнику Гринвуду, что всё идет по инструкции. Дальше я буду сопровождать Черного Орла один.

Сержант откозырял:

– Слушаюсь, лейтенант! – потом прокашлялся, как будто колеблясь, но всё же решился предостеречь: – Будьте, право, осторожнее с ним… Это сущий дьявол, сэр.

– Соблюдайте субординацию, сержант… Вы доложите об этом, когда вас спросят,– устало и без должной назидательности одернул младшего по званию Бартон.

Тот подтянул наметившийся живот:

– Слушаюсь, сэр. Разрешите идти?

– Идите.

– Есть, сэр.– Сержант вновь отдал честь и, развернувшись к отряду, зычно скомандовал: – Конво-ой! В седло! Возвращаемся в форт Фэттерман!

Измученные солдаты, скрипя зубами, но без ругани вскочили на лошадей. Фургон, поднимая клубы пыли, грохоча и сотрясаясь, развернулся. Кавалеристы двойками расположились вокруг него. Джон долго смотрел им вслед. Отряд, подобно змее, причудливо изогнулся среди выжженных трав и низкорослых деревьев. Поднятая им пыль, бурая, едкая, медленно оседая, превращалась в грязь на лице и во рту, застилала весь мир.

“Господи, когда же кончится этот ад? Скорее бы осень…” —с тоской подумал лейтенант. Ему было жалко измотанных солдат и лошадей, но еще больше – себя.

Он почувствовал, как болезненно заныли виски,– значит, к ночи непременно будет раскалываться голова. Пот струился по его сухощавым щекам, прямому носу, по волевому, слегка выдающемуся вперед подбородку, расплывался пятнами на воротнике мундира. Сейчас у Джона была одна мечта: искупаться в реке, которая гремела галькой за домом Паркеров, и выспаться – шут с ним, хоть на соломе, но только вволю, сколько просит душа.

– Мы слушаем вас, сэр,– дребезжащий голос Адамса вернул его к действительности. Старик уже давно стоял подле, но не решался заговорить, полагая, что лейтенант занят обдумыванием каких-то важных проблем, связанных с дальнейшей передислокацией краснокожего вождя. Подошел и Роджер.

Бартон озабоченно потер мокрый висок:

– Тут вот какое дело, мистер Паркер. Полковник Гринвуд уверил меня, что я могу полностью положиться на вашу семью.

Адамс согласно кивнул, выразительно поглядев на сына.

– Вы видели,– продолжал лейтенант,– лошади ни к черту. Им нужен отдых. Могу ли я надеяться, что вы не откажете нам в ночлеге?

Брови Адамса, как это обычно бывало с ним в минуты крайнего изумления, подпрыгнули вверх:

– Да вы с ума сошли, сэр! Вы хотите, чтобы я оставил вас с этим дьяволом в моем уважаемом доме? Иуда, разрази меня Господь, не придумал бы худшего!

Роджер беззлобно перебил родителя:

– Будет, отец… – и многозначительно цокнул языком.– Вы что, забыли, Бартон, здешние нравы?

– Но закон – прежде всего,– перебил его офицер.—Я так полагаю, шериф, кавалерия занята делами армии, а ваше дело,– Джон пристально посмотрел в глаза сына Паркера,– гражданское.

– Мы все находимся на службе федерального правительства… – глухо прозвучал ответ.

– Вот именно!– вспыхнул лейтенант.—А порядка я что-то не вижу здесь ни на цент.

– Не будьте наивны, сэр,– шериф был непоколебим.—Это граница… и вы не хуже меня знаете… Здесь всё делается по закону Линча.

– Всё, что касается краснокожих! – в глазах Адамса горела неподдельная тревога.

Джон нервно сжал серебряный эфес сабли:

– Да… скверная история получается… Эх, пропади они пропадом, все эти законники из Вашингтона. Боже мой! Смерть этого мерзавца якобы противоречит гуманности нашего правительства. Да там капризные бабы обоего пола, а не правительство. Все в демократию играют! А то, что этот стервятник вырезал колонну генерала Гейнса,– это всё так… игра в солдатики?! Мы прибыли сюда убивать краснокожую сволочь, и, по мне, хороши любые средства против них…

Он замолчал. Видно было, что ему стоило огромных усилий сдержать себя. Единственное чувство, которое владело им,– это угрюмая злоба и на самого себя, и на индейца, и на полковника, и на все те силы, которые принудили его к неприятной и недостойной офицера миссии конвоира. Он бросил колючий взгляд на пленника, и в глазах Бартона появилось удивление и даже растерянность.

Черный Орел сидел на корточках, прислонясь спиной к грязной стене. На его медном лице играла едва заметная улыбка. На коленях у него нежилась какая-то бездомная, ужасно тощая кошка. Они были так увлечены друг другом, что ничто более для них не существовало. Большие темные руки вождя, закованные в кандалы, руки, которые десятки раз убивали, теперь с нежностью гладили жалкую трущобную тварь. В глазах краснокожего было столько искренней теплоты, что лейтенанту, привыкшему видеть в нем только исчадие ада, стало даже не по себе. Он хотел крикнуть что-нибудь сердитое и злое, но… не смог. Язык точно распух во рту и прилип к нёбу.

Индеец поднял глаза. Взгляды их на мгновение скрестились, как железо по железу,– жестко и непримиримо. Словно многие годы кровавой, лютой борьбы между краснокожими и белыми воплотились в этих смотрящих друг на друга людях – лейтенанте Джоне Бартоне в запыленном синем мундире и вожде вахпекуто¹², гладящем облезлую кошку.

Краснокожий что-то тихо напевал зверьку, кивая головой в такт словам. С его пересохших, потрескавшихся губ лился мелодичный поток индейских слов…

Полли и стоящие несколько поодаль от веранды мужчины невольно подались вперед, вслушиваясь в непонятную, но завораживающую речь.

По лицу Адамса скользнула тень сострадания. По высокому, выпуклому лбу, догоняющему отступающие волосы, пробежала волна морщин. Он хмыкнул, потоптался на месте, несколько раз вопросительно взглянул на сына, потом по-отечески взял лейтенанта под локоть и примирительным тоном произнес:

– Ай, бес с ним. Я думаю, мы что-нибудь решим с Роджером.

Шериф с облегчением рассмеялся: