Квентин Тарантино: Интервью

СК: Может быть, этот фильм надо смотреть дважды?

КТ: Я не делаю фильмы только для премьерного просмотра в пятницу, а пытаюсь снимать те, что удержались бы во времени; я хотел бы, чтобы мои картины смотрели по три, четыре, пять раз в течение пяти или десяти лет и чтобы они становились лучше при каждом новом просмотре. Именно это произошло со мной в случае «Рио-Браво». Я не помню, сколько раз смотрел этот фильм, но уверен в том, что с каждым разом он мне все больше и больше нравился. Думаю, что «Джеки Браун» имеет больше шансов, чем другие мои работы, стать именно таким фильмом. Многие видели «Бешеных псов» и «Чтиво» по множеству раз, но, мне кажется, мой последний фильм оставит более глубокий след и окажется более стойким ко времени. «Бешеных псов» и «Чтиво» пересматривают точно так же, как возвращаются к прослушиванию альбома: тут важен немедленный отклик. Нам нравятся определенные куски, их можно смотреть, не сосредоточиваясь, в компании, выпивая, потом вдруг сконцентрироваться на какой-то любимой сцене, как на песне или даже припеве… С «Джеки Браун» — другое. Думаю, что этот фильм надо смотреть (и пересматривать) от начала до конца, оставаясь внутри, ни на что не отвлекаясь, потому что герои, да и сам поток повествования этого требуют. И при каждом просмотре волнение, чувства зрителей становятся все более и более сильными, все более глубокими.

СК: В «Джеки Браун» отношения черных и белых совершенно лишены «проблемности».

КТ: А я и не рассматриваю африканское происхождение Джеки и европейскость Макса как социальный мотив, потому что цвет кожи совершенно не имеет значения в их истории любви, в том влечении, которое они испытывают друг к другу. Они настолько близки в своей грусти, сдержанности, они люди одного возраста, и у них одинаковое отношение к жизни — так что цвет кожи абсолютно выпадает из сюжета.

СК: В качестве примера расовых и культурных недоразумений можно привести реакцию на слово «ниггер», которое часто возникает в диалогах этого фильма: оно шокировало некоторых чистоплюев. Это слово имеет разные значения в зависимости от контекста и героя, его употребляющего.

КТ: Черные произносят его постоянно… Когда я сочинял своих героев и писал диалоги, я пытался сделать их как можно более правдивыми. И гарантирую, что поведение и речь моих персонажей в точности соответствуют тому, что они собой представляют. Орделл то и дело говорит «ниггер», потому что такова культура его речи. Огромная часть черных американцев употребляет это чертово слово две тысячи раз на дню. Орделл — один из них. И в его устах это слово не имеет никакой расовой коннотации. Когда Орделл называет Луиса «my nigger», — это комплимент высшего разряда, это означает «мой кореш», «мой брат». Во всех моих фильмах я постоянно играю словами, их звучанием, двойным смыслом… Мне нравится пляска языка, я люблю сделать так, чтобы речь моих героев состояла из свингующих слов. И можно сказать, что в этом фильме они пляшут со словом «ниггер» до изнеможения.

СК: Все говорят о твоей музыкальной эрудиции и о ее умелом использовании. Но не являются ли именно диалоги настоящей музыкой твоих фильмов? Я хочу сказать, что твоя работа с Сэмюэлом Л. Джексоном сравнима с партнерством автора песен и певца. Ты станешь для Сэмюэла Л. Джексона тем, кем Норман Уитфилд был для Марвина Гэя.

КТ: Блестящая аналогия. Обычно, когда мне задают вопросы о Сэмюэле, нас всегда сравнивают с парочкой Де Ниро — Скорсезе. Думаю, что никто не произносит мои диалоги с таким счастьем и с таким пониманием, как Сэм. Другие актеры тоже замечательны, но Сэм не довольствуется тем, что он хороший актер. Ему удается зацепить музыкальность моих диалогов и заразить ею зрителей. В речи черных гораздо больше музыкальной пластики, и когда Сэм произносит написанные мной слова, создается впечатление, что он их напевает. Однажды я ему сказал: «Сэм, никто так хорошо не играет музыку моих диалогов, как ты». И он мне вернул комплимент: «Квентин, никто, кроме тебя, не пишет такой прекрасной музыки». ( Смеется).

СК: Ты дал Де Ниро роль почти немого персонажа, чтобы противопоставить его герою Сэмюэла Л. Джексона, у которого язык хорошо подвешен?

КТ: Конечно. Я считаю, что работа Де Ниро отменна, он сыграл невероятно тонко. Эта роль требовала сверхточного владения телесной пластикой. Говоря откровенно и без всякого преувеличения, Роберт Де Ниро — самый лучший, самый упрямый, самый безупречный актер, когда надо сыграть героя на глубине возможного перевоплощения. Когда он влезает в шкуру персонажа, то никаких зазоров не остается! Я ему рассказывал о роли по телефону, и вдруг он меня спрашивает: «Что носит этот говнюк?» ( Смеется). Он действительно невероятно глубоко проник в образ Луиса. У нас был восхитительный момент во время подготовительного периода. Мы выбирали костюмы и аксессуары: какое оружие он использует, нужны ли ему водительские права, какие сигареты он будет курить и т. д. Короче, мы пришли в отдел бижутерии. Я подумал: «Луис ничего такого не наденет, это не его стиль, у него даже часов не будет». В эту секунду Де Ниро посмотрел на меня и говорит: «Знаешь, по-моему, Луис все это дерьмо не носит, как думаешь…» ( Смеется). А когда видишь Де Ниро в других фильмах, на нем навешано столько побрякушек. ( Смеется). Тот эпизод в магазине восхитительно продемонстрировал наше взаимопонимание.

СК: Ты остаешься и теперь зрителем-фанатом?

КТ: Да. Но в кино я бываю гораздо реже. Раньше я только и делал, что смотрел фильмы. Сейчас я трачу время на то, чтобы изучить что-то другое. Я, например, неплохо занимаюсь спортом, продолжаю много читать… Но по-прежнему влюблен в кино. Только что начал собирать личную коллекцию старых фильмов, настоящие шестнадцати- и тридцатипятимиллиметровые копии — это меня займет на ближайшие годы. Забавно — меня часто спрашивают, что же я думаю о новых технологиях, купил ли я какой-нибудь новый суперприбор… А я иду в противоположную сторону, хватаю кинопроектор с шестнадцатимиллиметровой пленкой и погружаюсь в историю кино.

Для меня очень важна правда Эрик Бауэр / 1998

ЭРИК БАУЭР: В «Джеки Браун» вы стремились сделать диалоги более естественными. Это резко контрастирует с традиционными для вас стилизованными диалогами.

КВЕНТИН ТАРАНТИНО: До «Джеки» я поставил лишь два фильма; подождите, пока на моем счету будет штук шесть, а потом уж начинайте навешивать ярлыки. Действие «Бешеных псов», «Криминального чтива» и поставленных по моим сценариям «Настоящей любви» (Тони Скотт) и «Прирожденных убийц» (Оливер Стоун) происходит в моей собственной вселенной, но они от этого не превращаются в фантастику. События же этой картины разворачиваются не в моей вселенной, а во вселенной Элмора Леонарда, мне было интересно ставить фильм вне своего мирка. Из-за этого мне хотелось показаться сверхреалистом. Чтобы добиться иного, чем прежде, внешнего облика картины, я сменил оператора — получилось все равно здорово, но чуть более правдоподобно, чуть меньше похоже на кино. Вообще мне нравится строить декорации. В «Джеки Браун» я этим не занимался. Все сцены сняты на натуре.

ЭБ: Как повлияли книги Элмора Леонарда на ваш пластический стиль?

КТ: С самого первого романа, который я прочел, меня заворожили его персонажи, то, как они разговаривают. Его герои способны вести разговоры вокругчего-то, а не о чем-то. Леонард продемонстрировал, что разговор может уходить куда-то в сторону, причем этот уход в сторону имеет ничуть не меньшее значение, чем главная тема. Так ведь говорят люди и в реальной жизни. Пожалуй, более всего влияние писателя ощутимо в «Настоящей любви». Тогда я пытался написать сценарий в духе романов Элмора Леонарда. Это не плагиат, здесь нет ничего вульгарного, откровенного — просто общий стиль, общее ощущение.

ЭБ: В «Джеки Браун» перипетии сюжета имеют меньшее значение, чем в ваших предыдущих фильмах, а сюжетные повороты нередко рождаются из диалога.

КТ: По-моему, получилось неплохо. Все развивается. Это фильм не о том, что Джеки в первые же десять минут сумела сообразить, как отхватить полмиллиона долларов, нет! Это фильм о том, как она шаг за шагом приходит к этой мысли, когда меняется жизнь, ситуация, когда ее влечет то в одном направлении, то в другом. Ее планы медленно вырисовываются, зато потом она уже неуклонно реализует их, пока не добивается своего. Совсем как в каком-нибудь романе — в том смысле, что первые девяносто минут посвящены характеристике персонажей. Потом идет собственно действие: в последние полчаса они все это и совершают, передают деньги и т. п.

ЭБ: Какие задачи вы ставили перед собой, когда писали сценарий?

КТ: Мне интересно было следить за развитием образа чернокожей женщины. Цвет кожи влияет на всю ее жизнь.

ЭБ: Вы изучали специально мир таких людей, как ваша героиня, прежде чем писать ее характер?

КТ: Я был знаком с несколькими женщинами, напоминавшими Джеки. Какие-то черты ее характера я нашел и у себя. Хоть я и подшучиваю над собой, но я во многом последователь Станиславского. Когда я пишу, я перевоплощаюсь во всех своих персонажей. Когда не пишу — становлюсь одним из героев или двумя сразу. Целый год я был Орделлом. В этом фильме он мне ближе всех. Я ходил, как он, говорил, как он. Я целый год оставался Орделлом. Я не мог, да и не хотел от него избавиться. В каком-то смысле Орделл задает темп фильму. Определяет его тон.

ЭБ: Что вы имеете в виду?

КТ: Его манеру говорить, одеваться. Орделл олицетворяет старую школу негритянской музыки. Он мне очень близок. Если бы я не стал художником, я бы, наверное, был в точности таким, как Орделл.

ЭБ: Но это не его фильм.

КТ: Это фильм Джеки, но самое интересное в ней то, что характер-то ее совсем не очевиден. По сюжету у нее должно быть непроницаемое лицо. Зрителю не положено догадываться, что происходит у нее в голове. Среди прочего я полностью сохранил в экранизации то, что всякий раз, оказавшись рядом с Орделлом, она ему все выкладывает про полицейских. Меня это всегда удивляло. Я думал: «Да не верю я, что она спит с Максом. Надеюсь, она нас не обманывает, но на все сто я не уверен». Макс — это зритель. Мы смотрим фильм его глазами. Он совесть и сердце фильма. Макс — это зритель, а Орделл — ритм и душа фильма.