Квинканкс. Том 1

— Тот вексель! — воскликнула матушка. — Но как же он всплыл сейчас? Кто им владеет?

Бейлиф прищурился и вгляделся в бумагу.

— Кто-то его купил, но фамилию мне не разобрать. — Он протянул вексель матушке.

Она взглянула, слабо вскрикнула и упала бы на пол, если бы я не подхватил ее и не усадил на стул.

Забрав бумагу, бейлиф ушел.

Чтобы привести матушку в чувство, я стал растирать ей руки.

— Что там за фамилия? — спросил я, но матушка только помотала головой. Я умолял ее назвать фамилию, но она лишь повторяла:

— Я погибла, я погибла.

Матушка решила отложить мой отъезд на север, но я догадывался, что мистер Степлайт будет настаивать, чтобы было выполнено прежнее соглашение. Я был прав: узнав о новостях и о просьбе матушки, он проявил непреклонность.

— Не может быть и речи, миссис Мелламфи. Я должен вернуться в город утром в четверг, а для этого выехать нужно не позднее, чем сегодня днем. Меня уполномочили уплатить вам остаток только после того, как ваш сын под моим присмотром сядет в карету.

Немного поспорив и убедившись, что это бесполезно, матушка сдалась.

— Пожалуйста, дайте моей матери адрес школы, чтобы она могла мне написать, — попросил я.

Мистер Степлайт нацарапал адрес на клочке бумаги, и матушка аккуратно спрятала его.

Мистер Степлайт вытащил часы с репетиром.

— Мы должны выйти через десять минут, чтобы наверняка не опоздать на карету.

Он тактично удалился, чтобы подождать меня в наемном экипаже.

Я взял узел, в котором были собраны все мои скудные пожитки, и нам осталось только поцеловаться на прощание.

— Я к тебе приеду, как только смогу, — сказала матушка.

— Нет, мама, не будь глупенькой. Когда ты заплатишь по этому векселю, у тебя совсем не останется денег.

— Нет, дорогой. — Матушка погладила меня по щеке.

— Ты слушаешь, мама? Обо мне теперь позаботятся, но что будет с тобой?

— Не знаю. — Внезапная перемена судьбы, казалось, оглушила ее; она только глядела на меня сиявшими неестественным блеском глазами. — Важно одно, что ты будешь теперь в безопасности.

— Нет, ты должна меня выслушать, — настаивал я. — Найди дешевое жилье или живи у миссис Фортисквинс, если она предложит. Наверное, мы были к ней несправедливы. Но не скажу, что убежден в этом до конца. Будь очень осторожна, ладно? Ты меня слушаешь, мама?

— Да, сыночек.

— Пока расходуй остатки денег от сэра Персевала, но постарайся найти работу. Денег будет мало.

Я отдал ей карту, и она бережно положила ее в записную книжку.

— Храни ее. Она мне еще понадобится.

Я считал, что карта поможет ей в большом городе и послужит чем-то вроде талисмана.

Мы обнялись, я взял узелок, и мы пошли в холл сказать бейлифу, что все готово к моему отправлению. Он позволил матушке выйти в дверной проем и помахать мне вслед (настоял, правда, на том, чтобы держать ее за руку). Когда я вскарабкался в карету и уселся рядом с мистером Степлайтом, он протянул матушке через окно кареты остаток денег. Когда экипаж тронулся с места, я выглянул в окно и увидел на лице матушки такое тоскливое выражение, что не выдержал и отвернулся, а когда снова на нее посмотрел, увидел, что она очень обиделась. Что-то с нею будет, думал я. И когда мы снова свидимся?

Глава 44

Когда экипаж отъехал, улыбка мистера Степлайта поблекла, он замолчал, уставившись в окно. Когда мы добрались до гостиницы «Голден-Кросс», он схватил меня за руку и не отпускал, пока мы не сели в карету, отправлявшуюся на север. Меня удивило, что она заполнена пассажирами, но, предположив, что кто-то успел в последнюю минуту занять место, зарезервированное для моей матушки, я промолчал.

Пока карета с грохотом катилась по улицам, я не стал интересоваться видом из окна, а откинулся на спинку сиденья и задумался о том, что стояло за последней отсрочкой освобождения моей матушки. Придавать ли значение тому, что меня не задержали? Мы с мистером Степлайтом составляли примечательную пару товарищей по путешествию: на первом этапе пути он не только не сказал мне ни слова, но даже не посмотрел в мою сторону, словно я был посылкой, засунутой на соседнее с ним сиденье.

К северу от Лондона мы попали в холодный вязкий туман, лежавший в низинах тонким газовым покрывалом, сквозь которое солнце смотрело как большая бледная луна; грянул холод, и, несмотря на июль, я поеживался в своей тонкой курточке. Мы ехали день и вечер, потом сделали короткую остановку для позднего ужина, перед тем как пересесть в ночную карету.

Следующий день тоже прошел в пути, и поздно вечером я заметил в темноте вспышки света и заслышал странный шум. Я спросил своего спутника, что это значит, но он только пожал плечами, и вот три или четыре часа я удивленно наблюдал призрачные огни, вспыхивавшие то с одной, то с другой стороны. В ноздри хлынул гадкий запах, знакомый мне по газовому заводу в Вестминстере, но еще более едкий, а когда мы остановились для смены лошадей в грязной дыре, называвшейся постоялым двором, я высунулся из окошка и спросил одного из конюхов:

— Простите, что это за запах?

Тот, казалось, удивился, но наконец ответил с иностранным акцентом примерно следующее:

— Эта пудит магистрал, маладой каспадин.

Я не извлек ничего полезного из его слов, но путешествие продолжалось, я засыпал, просыпался и засыпал снова, справа на нас медленно наползал рассвет, тяжелый запах и огни остались позади, и бледное, окутанное облаками солнце явило наконец пейзаж, состоявший из холмов и деревень.

Около пяти часов утра мы позавтракали в следующем большом городе, а потом пересели на карету, направлявшуюся по боковой ветке. Чем дальше мы забирались на север, тем суровей становилась местность: поросшая вереском возвышенность с торчавшими тут и там утесами и обнажениями камня. Обращение со мной мистера Степлайта все больше меня пугало, а кроме того, было непонятно, что за школа может располагаться в таком пустынном краю, и я попытался расспросить своего спутника об этом учебном заведении. Тут он в первый и последний раз за всю поездку улыбнулся, повернул голову в мою сторону и произнес: «Crastinus enim dies solicitus erit sibi ipsi. Sufficit diei malitia sua». [13] To есть «довлеет дневи злоба его». Слова показались мне знакомыми, но я очень не скоро вспомнил, где слышал их в последний раз.

13

«Завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого Дня своей заботы» (лат.) — Евангелие от Матфея, 6:34.

У мрачной гостиницы, которая торчала на пустынном перекрестке, открытом всем ветрам, мы вышли из почтовой кареты, и мистер Степлайт нанял фаэтон. Далее наш путь лежал к западу, через волнистую вересковую пустошь, где попадались немногие фермерские домики, слепые с восточной стороны; когда я оглядывался, низенькие окошки в западной стене казались мне глазами, щурившимися нам в спину.

Вновь и вновь я обдумывал историю с кодициллом, чувствуя, что есть в ней какая-то странность, но она от меня ускользала. Я попытался взглянуть на всю историю с точки зрения интересов каждой из сторон, и только тут меня осенило.

— Мистер Степлайт, — спросил я, — если сэр Персевал, посылая вас купить кодицилл, собирался его уничтожить, то какой ему резон так заботиться о моей целости и сохранности?

Он обернулся и, сжав свои тонкие губы, смерил меня очень странным взглядом, в котором сквозило нечто похожее на удовольствие. Потом он уставился в окошко, словно читая в бесплодном пейзаже свою судьбу.

Наконец кучер свернул с большой дороги и осторожно пустил лошадей по неровной тропе. Я удивился: мы приближались как будто к ферме. Мы миновали несколько полей, обнесенных каменными стенками, но в остальном едва ли отличных от необработанной земли вокруг; на одном из них трудились трое мальчиков, худых и бедно одетых. Экипаж въехал на двор фермы, где нас встретили истошным лаем два крупных мастифа, сидевших на цепи у ворот. Среди грязного двора, с кучами гниющей соломы и отбросов, стояло прямо перед нами длинное и низкое здание из камня — фермерский дом. Двор окружали два разваленных стога, навозная куча, ветхие надворные постройки и гумно, где еще несколько мальчиков молотили цепами зерно. У них, как и у предыдущих, лица были худые, с глубоко запавшими глазами, с пятнами на щеках, штаны и рубашки — ветхие и оборванные. Рядом стоял упитанный, хорошо одетый юноша с плеткой — видимо, надсмотрщик.

Фаэтон остановился у дверей фермерского дома, мы вышли. Мистер Степлайт постучал, в двери открылась щелкай и оттуда выглянула маленькая служанка.

— Я мистер Степлайт, — представился мой спутник. — И Мистер Квигг, наверное, меня ожидает.

— Да-да, сэр, входите. — Служанка присела и распахнула дверь.

Мы вошли и обнаружили, что прямо от порога попали в; «общую комнату» — обширное, мощенное каменными плитами помещение, объединяющее в себе кухню и холл.

— Мистер Квигг в библиотеке. Прошу, сюда, сэр. Постучав в дверь, служанка провела нас в небольшую комнатку, которая, называясь библиотекой, поражала полным отсутствием книг. Когда мы вошли, из-за стола встал краснолицый толстяк (с носом, как сказал бы я сейчас, выдававшим любителя бренди), сунул что-то в выдвижной ящик и рукавом вытер себе губы. Лет ему было около пятидесяти; в высоко повязанном шейном платке, бутылочно-зеленом сюртуке и заляпанных грязью сапогах и гетрах, он в точности походил на тех фермеров, которых я помнил по Мелторпу. Двое джентльменов поздоровались так, словно никогда не встречались, но слышали друг о друге.