Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
Письмо, с точки зрения Толстого, очень наивное. Лев Николаевич часто усмехался, слушая его.
По прочтении выяснилось, что как будто Лев Николаевич не намеревается «приветствовать» съезд и т. д.
— Что же мне ответить Градовскому? — заволновалась Софья Андреевна.
Лев Николаевич отослал ее с этим вопросом к тут же находившемуся М. С. Сухотину: «Он все понимает!»
Сухотин высказался за «приветствие».
— Ведь они писатели, и вы писатель, есть же между вами общее? — обратился он с вопросом ко Льву Николаевичу.
— Конечно, да! — отвечал тот серьезно и с участием.
— Ну — с, так может же быть между вами единение?
— Единение может быть, — отвечал прежним тоном Лев Николаевич.
— Хотя бы на той почве, что их преследуют и
— Конечно, — согласился опять Лев Николаевич. — Единения я не отрицаю.
Однако вопрос о посылке телеграммы съезду пока остался открытым.
Лев Николаевич уже уходил спать, но остановился, обратившись к Душану, слывущему языковедом:
— Душан Петрович, это еврейское Шолом — Алейхем (фамилия писателя, приславшего Льву Николаевичу свою книгу) п, откуда оно?.. Ведь это арабское селям алейкум?
Душан отвечал, что оба языка имеют много общего как семитические.
— Я ведь немножко знал арабский язык, — прибавил Лев Николаевич, — и интересовался им в университете больше других: это ведь классический язык Востока.
Рано утром ушел из Ясной Поляны. Прекрасное утро. Весна здесь восхитительная. Она нынче и вообще хороша, но среди такого живописного уголка, как Ясная, прелести ее выигрывают стократ.
Вечером, однако, мне снова пришлось быть у Толстых с Левой Сергеенко и Димой.
Отнес Льву Николаевичу взятые, по его просьбе, в Телятинках книжки о пьянстве для посылки на один завод, для распространения среди рабочих.
Был сегодня у Льва Николаевича один екатеринославский крестьянин Ипатов, бывший старообрядец, который очень ему понравился. Приходил он по личному делу, но человек сам — религиозный.
— Эти староверы всегда такие твердые, — говорил про него Лев Николаевич.
Сегодня Лев Николаевич ответил и Градовскому, в том смысле, что объединению писателей он сочувствует, но в съезде сам, если бы даже был здоров, не стал бы принимать участия, так как для этого надо было бы вступать в сделки с правительством.
С полчаса он поговорил наедине с мальчиком Сергеенко.
Потом в зале зашла речь о поэзии и поэтах. Кто-то высказал мнение, что увлечение декадентством скоро пройдет.
— Не думаю, — сказал Лев Николаевич. — Тут, — продолжал он, — какой-то сатиризм, нежелание признавать какие бы то ни было старые формы.
Дима спросил мнение Льва Николаевича о том, можно ли употреблять при работе животных: лошадей, например.
Лев Николаевич высказался в положительном смысле.
— Если бы человек очутился на необитаемом острове, как Робинзон Крузо, — говорил он, — то тогда ему нужно было бы поймать дикую лошадь, приручить ее, а ведь теперь она есть.
И еще категоричнее заявил Лев Николаевич, что всякое правило, всякая буква мешает свободному развитию, что он — враг всякого доктринерства.
Читал потом вслух последнее письмо Молочникова [134] . Мне дал три письма для ответа.
Курьез: сегодня через нашу станцию (Ясенки) пришло ко Льву Николаевичу письмо с таким адресом: «В Санктпетербург. Его В. А. Н. Господину Толстому, в Красной Поляне, Соб. Имение». Письмо прислали Льву Николаевичу, и, действительно, оно оказалось адресованным именно ему.
Вечером Лев Николаевич просмотрел написанные мною письма, причем к одному (Рубану, о перемене внешних условий жизни) сделал большую приписку, распространив мою мысль, выраженную в письме [135] .
134
По просьбе писателя'j-йолом-Алейхема издательство «Современные проблемы» прислало первый том его книги «Дети черты» (СПб, 1910).
Ответил Булгаков («Список писем…», т. 81, № 293).135
Приписка была сделана Толстым к ответу Булгакова на письмо крестьянина Д. Г. Рубана из Персии, в котором он сообщал о своем намерении вернуться на родину и снова заняться хлебопашеством (т. 81, с. 215).
Это было в кабинете.
Лев Николаевич склонился к столу и точно забыл о моем присутствии. Я стоял около, ни звуком не нарушая тишины. Невысокая, кургузенькая керосиновая стеклянная лампа под белым абажуром скромно стояла на выдвижной доске рабочего столика и светила Льву Николаевичу. Он, нахмурив брови, писал. Написал одну страницу и, не приложив промокательной бумаги, перевернув листок прямо свежими чернилами на стол, стал писать другую. Сидит и вдруг громко вскрикнет, не подымая глаз от письма: «Ах!» Что-нибудь не удалось — поправит, сделает вставку и опять пишет. Между прочим, вскрикивает так он часто за шахматами.
— Это пустяки, это не нужно копировать, так послать, — говорит он по окончании писанья.
Но не копировать жалко, и после возишься около пресса [136].
Лев Николаевич вынул блокнот и, как всегда, прочел записанное на память относительно той работы, какую он мог бы мне поручить.
— Да! — вспомнил он. — Возьмите у Тани мысли Лескова. Я хочу поручить вам выбрать из них особенно яркие и новые мысли о неделании, чтобы дополнить свою книжку. И другие тоже выбрать, которых у нас не встречалось, и включить в другие книжки [137] .
136
В Ясной Поляне в 1901 г. был установлен копировальный пресс для копирования текстов писем Толстого в особых книгах (ГМТ)
137
В сб. «Путь жизни» афоризмы Лескова не были включены
Мысли Лескова я взял у Татьяны Львовны.
За чаем Лев Николаевич спросил о Леве Сергеенко:
— Ковыряется в земле?
— Да.
Заговорили об этом мальчике. Родители хотят отправить его в Иркутск, к родственникам, и там отдать в гимназию, а он хочет остаться у нас, в Телятинках, как ему предлагал В. Г. Чертков, и ни в какую школу не поступать.
Софья Андреевна и Татьяна Львовна говорили, что теперь-де ему есть чем жить, но что будет потом, чем он будет заниматься? А я возражал, что человек всегда найдет себе работу, в крайнем случае какую бы то ни было, — стоит лишь сократить свои потребности [138] .
138
Речь идет о сыне П. А. Сергеенко — Льве, жившем весной 1910 г. в Телятинках. Впоследствии стал артистом театра им. Вахтангова (псевдоним Русланов).
Лев Николаевич слушал и, кивая головой, говорил:
— Да, конечно, конечно, как же не найти!..
И он рассказал об общежитии для старых литераторов, их жен и детей, устраиваемом в сельце, принадлежавшем Пушкину, в глуши, за несколько Беретот железной дороги [139] , туда нужен заведующий, наверное интеллигентный человек; и вот кто-то из устроителей говорил Льву Николаевичу, что на это место пойдет разве тот, кому больше некуда идти.
139
Приют для пожилых литераторов создавался по инициативе Псковского дворянского общества.